Мое собачье дело
Шрифт:
– Это судьба, – прошептал ей на ухо Коля, приобняв за талию. – Посадим же твой пылающий самолет одиночества на мой запасной аэродром чувственности!
– А где герой представления? – утирая слезы радости, прошептала в ответ Ира. – Познакомь нас.
Ларионов огляделся, Икара рядом не было. Но уже через мгновение он понял, где его искать. У проходной строительного комбината раздался истошный крик. Коля одарил возлюбленную поцелуем и побежал на звук. Орал молоденький сержант, водитель новенького служебного BMW.
Когда дрессировщик прибыл на место преступления, он увидел следующее. На переднем сиденье пассажира примостился Икар. Оборону он занял надежную, огрызаясь на возгласы вояки рыком и оскаленной пастью.
– Твой? – зло выкрикнул
– Упс, – констатировал дрессировщик, – боюсь, что малой кровью мы не отделаемся.
– Давай не выеживайся, тебе говорят, – негодовал сержант, – забирай своего волкодава, вытаскивай его за шкирку из машины.
– Не получится, – спокойно парировал Николай. – Дело в том, что у него машины – это пунктик. Его мясом не корми, а дай покататься. И лучше бы с открытым окном. Знаешь… чтобы ветер в пасть и слюни по ветру.
– Ты что, идиот? – сержант вытянулся в струнку при виде приближающегося полковника строительных войск.
– Что здесь происходит? – голос у командира был тяжелый, немного простуженный.
– Товарищ полковник, вот у нас тут овчарка. Не имеем возможности извлечь. Требуется… покатать!
– Чего-чего требуется? Ты что, на осеннем солнышке перегрелся? Тебе плохо, Володенька? Может, к доктору?
– Покатать его нужно, – попытался разъяснить Ларионов, но уперся в железобетонный взгляд полковника.
– А ну пошел вон из моей машины! – полковник попробовал замахнуться на немецкую овчарку.
Икар ощерился. Полковник испуганно отпрыгнул в сторону, утирая вспотевший лоб служебным платочком цвета хаки.
После непродолжительной тирады на могучем русском матерном сержанту был дан приказ. Володя аккуратно уселся на свое место. Ларионов захлопнул дверь. Сержант автоматически приоткрыл окно и начал медленно кружить по площади перед офисом строительной компании. Икару такой расклад не понравился, и он объяснил это с помощью имеющихся аргументов. Володя, потерев прижатое зубами запястье, рванул на загородную трассу. Он несся со скоростью сто двадцать километров в час. Ветер выбивал из глаз Икара слезы восторга. Его язык реял на ветру, а в ушах свистело. Пес радостно поскуливал.
«Уж и не знаю, какой там нужен смысл в жизни этим двуногим, – думал Икар, – вот же оно… счастье. Пока люди делят землю, плюют в потолок, коллекционируют обиды, ругаются матом, ненавидят соседей сверху, пытаясь очертить смыслами определенный участок времени, отдаленно напоминающий жизнь, на душе у любой собаки все так, как и было задумано. Вот как они могут что-то решать или чем-то управлять, если совершенно не размышляют? А еще заставляют по каким-то бревнам ходить и цветы в пасти таскать. Заставить бы человека самого кусаться, вот была бы потеха. И в наморднике ходить на коротком поводке. Глистогониться и обрабатываться от блох. И что они им сделали, блохи?! Ну чешется, ну ноет, ну и что? Других проблем, что ли, нет? Кошки вообще токсоплазмоз переносят – и ничего, вместе с людьми в одной кровати спят, мерзость какая! Совсем они глупые, эти люди. А мне что, ветер в харю, а я шпарю. Вот бы еще Ларионов отвел в тот ангар с обворожительными ароматными пакетами. Вот это был бы настоящий Цугун!»
Отец Симон
Мелкие чаинки медленно опускались на дно граненого стакана в кружевном латунном подстаканнике. Более крупные «бревна» упорно теснились на поверхности, не желая завариваться. Виктор Августович Вольф смотрел сквозь стакан на прыгающего между лужами настоятеля местного прихода отца Симона и тяжело вздыхал.
«Только его сейчас здесь и не хватает», – думал начальник питомника.
Отряхиваясь от налипшей грязи и осенней серости, высокий отец Симон вошел в его кабинет на втором этаже административного здания и без особого приглашения уселся на стул. Вольф попытался улыбнуться, но получился
нелепый оскал усталого от жизни человека.– Что ты, батюшка, не весел, что головушку повесил? – громогласно произнес священник и нагло схватил стакан. Отхлебнул, сморщился. Затем, увидев на краю стола небольшой сверток с сыром, пододвинул к себе и принюхался. – Что это? Сыр с плесенью? Вот хоть убей не припомню, люблю я его или нет.
Симон отломил приличный кусок и закинул в рот. Начал пережевывать, морщась и сплевывая прямо на пол.
– Фу ты, пропасть какая, теперь вспомнил… не люблю.
– Ты что приперся, раб божий Антон?
Священник закатал рукава рясы и перекрестился:
– Витя, бог с тобой, я уже лет двадцать как не Мишкин Антон. Тебе ли не помнить этого.
Он отхватил еще один кусок сыра с плесенью и уже более уверенно засунул в рот. Остатки завернул в бумажку и положил в карман. Делал он это настолько бесцеремонно и обыденно, что казалось, все гости именно так и должны поступать.
Виктор Августович давно знал этого человека и поэтому ничему особо не удивлялся. Они учились в одном классе, затем служили в одной пограничной части.
В школе Мишкин не отличался умом и сообразительностью, постоянно пытаясь проехать на плечах более умных одноклассников, сдавая тесты и экзамены. Но не во всем! Школу как-то окончил с горем пополам, при этом умудрившись заполучить в аттестат две четверки – по рисованию и физкультуре, и даже одну пятерку по литературе. То, как Мишкин грезил литературой, отчасти настораживало. Он мог сутками читать, проглатывая роман за романом. К восьмому классу Антон прочел почти всю классическую русскую литературу вместе с европейской и американской. Он хорошо знал творчество Фолкнера и Воннегута. Обожал Маркеса и мог цитировать его страницами. Он был единственным из всей школы, кто с удовольствием прочел «Улисс» Джеймса Джойса и… восхищался им. Но потом неведомый часовщик что-то перещелкнул в его голове, и Мишкин перестал читать так же резко, как в свое время начал. Причем теперь он не читал даже случайно оставленную газету в туалете или вывеску на стене магазина. Складывалось ощущение, что книги проникали в его внутренний мир, добавляя новые вселенные, а затем бутыль под названием Мишкин Антон заполнилась под завязку, и крышка захлопнулась.
После армии Вольф продолжил службу, приняв в подчинение собачий питомник. Одноклассник отправился искать себя в милиции: стал патрульно-постовым и одновременно помощником участкового на поселке, где родился и вырос. Мишкин, перечитавший в свое время всю Агату Кристи и ее коллег по жанру, пылал сердцем в поисках преступления века, но особых происшествий здесь не случалось. Вот местный алкаш Геннадьев избил свою сожительницу Иванову. Местная шпана залезла в ларек и вытащила все импортные шоколадки. Все тот же неутомимый Геннадьев украл у соседки гуся и тайно сожрал его, предварительно зажарив в углях по старинному рецепту, обваляв в речной глине.
На службе Мишкину было уныло, хотелось обрести смысл жизни: кого-то спасти, совершив подвиг века. Ночами он перебирал в голове романы Ремарка и, почесывая затылок, даже подумывал спиться. Но однажды ему на глаза попалась странная брошюра. Удивительным образом освободив немного места в своей бутыли, Мишкин прочел брошюру, рассказывающую о черной магии, и увлекся ею не по-детски. Уволившись из внутренних органов, он отрастил длинные волосы и, подкрасив брови хной, начал принимать страждущих. В его кабинете висели муляжи мертвых ворон и крыс, сделанные из папье-маше в натуральную величину, стоял огромный хрустальный шар с человеческим глазом внутри (изготовленный заключенными городского следственного изолятора) и чучело совы. Кто-то ему верил, кто-то посмеивался над новоявленным черным магом. Продлилось это шесть месяцев и четырнадцать дней. Проснувшись как-то, властитель умов поселковых жителей отправился в городской приход и, войдя в церковь, встал перед священником на колени. Покаялся и спросил, где и как можно стать служителем культа.