Мое время

Мы вышли из церкви и вдруг одновременно увидели Чудо: зрачки у нас стали маленькие, снова вошли в церковь - зрачки стали большие!
– вышли маленькие. (Проверять в другом месте нам потом и в голову не пришло).

Дома нас потеряли. Про церковь мы сказали, про Чудо со

зрачками, конечно же, нет.

Неожиданно Папа не дал меня выпороть. Он сел на мою кровать и стал рассказывать про крестоносцев. Один раз он усмехнулся, поясняя, кто такие крестоносцы, и я подумала: "Он тоже знает про Чудо..." С этого дня он часто рассказывал мне про разные далекие страны, про рыцарей и путешественников, индейцев и разбойников. У всех были свои Боги, особенно много у греков и индейцев. За них бились и умирали, им приносили жертвы, и было вообще много приключений. Позже эти истории я

найду у Вальтера Скотта, Луи Буссенара, Купера и других, многих авторов так и не найду, - они из Папиного детства.

Мне, конечно, рассказывали много и других историй, сказок, читали книжки, и конечно, всеми героями я сама становилась, и не только героями. Это будет глава

О перевоплощении

Обычно происходит так:

Сегодня я вдруг точно знаю, что я

– чайник, - в моем задранном носу свербит кипяток;

– или кораблик, - бегу по лужам быстро, быстро, и пальто - мой распахнутый парус;

– может быть, львенок, скорее это большой невзрослый кот: спина вытягивается - потягивается плавно, нега переходит в тяжесть лап и уходит в землю через выпущенные когти, хочется подпрыгнуть, ударить лапой, хочется завернуть голову внутрь выгнутой шеи, ухом пройтись по чьим-нибудь коленям;

– или только что прочитанный Гулливер. Меня выбросило волною (сна) на неведомый берег, не могу поднять головы - каждый мой волос прибит к земле, ноздри щекочет шпагой маленький человечек. Сейчас, я знаю, я разгляжу удивительных лилипутов, что пленили меня, и потом буду с ними жить, строить им из песка дома, возить за нитки их корабли, ловить мух, которые станут их лилипутскими домашними животными;

.........

Довольно одного-двух признаков, чтобы быть.

Иногда и просто имени.

Это естество детей - жить многими жизнями

одновременно,

а преображение - миг!

И ты свободен

выйти из рамок своих, стать другим,

разным, всеми людьми, предметами, природой, всем миром.

Довольно имени. В произнесении его

встреча нашего взаимного бытия.

В его определенности - начало превращения.

Иногда же разворачивается целое действие. Схема его проста. Начальное имя случается само. Сюжет заимствован, но волен. Развязки часто и вовсе нет. Цепочка действия сплетается из препятствий, прочитанных или выдуманных, взятых из-под руки, и цель его - та же - Встреча, как поиск возможности дать обозначение, имя в много-oбразной стихии отношений.

В "моей истории" я только изначально Гулливер

(где же еще я встречусь с лилипутами и великанами?),

но я - и море, разбивающее корабль, на хребте своем несу обломок мачты с гибнущим человеком;

и рука его, вцепившаяся зубами пальцев в деревяшку;

...;

я - лилипут, забирающийся по лестнице на бастион

моего колена (- или Гулливер на коленях девочки-великанши);

я живу в этих маленьких дворцах, вздрагиваю от тени, закрывшей мое жилище и, мертвея от ужаса, смотрю в огромный глаз, мерцающий в окне,

...

Цель моих приключений - Встреча.

Впрочем, никогда не победа. С победой не известно, что делать, да и скучно, это с побежденными много всего бывает.

Встреча - возможность проявления своей любви и преданности; возможность проникновения в иную суть;

Встреча, где обмен именами есть преодоление себя, т.е. подвиг, и в цепи преодолений осуществляется постепенное Мое Имя.

А еще меня завораживает, как Герои в своих приключениях легко теряют дом, богатства, да и честь, и последнюю одежонку, и откуда-то все снова берется легко, волшебно, чтобы опять раздать, раздарить, бросить, потерять, пустить по ветру и самому пуститься:

сиюминутный заманчивый калейдоскоп Жизни.

Из подражаний вспыхивает непреодолимое желание самостоятельных удивительных поступков, подвигов и чудес.

* * *

В нашем доме на самом верху живет профессор Лилеев. Почему-то мы начали его охранять. Ходили за ним по пятам, дежурили на чердаке. Ночью мы, конечно, дежурить не могли. Ночевать на чердак приходили нищие, иногда цыгане. Цыгане были особенно хороши. Они пили водку и пели странные песни. Слов мы не понимали, песни были веселые, но под них всегда хотелось плакать. Мы и плакали. Их же это очень смешило, они поддавали нам легонько кулачком под бок и хохотали, закинув головы. Мы тоже начинали хохотать. Как-то раз они даже плясали. Их было четверо, - цыган и трое цыганок.

Цыган постукивал по переборкам перил и пел.

Он пел длинно, низко.

Цыганки шли плясом одна за другой вниз и вверх по лестнице, мелко перебирая ногами и мелко выкрикивая что-то гортанными голосами.

Потом они дали нам по круглой розовой конфете и отослали домой.

Дома бабушка увидела конфетку и с отвращением выбросила ее в ведро. Помню, что я так горько плакала, словно это была моя брезгливость, словно это было какое-то предательство, когда я уже сквозь сон слышала, как цыган гнали с чердака дворники. Гоняли их, конечно, часто. Нам же было спокойнее, когда мы знали, что наше дежурство ночью продолжается, - мы были уверены, что тогда с Лилеевым ничего случиться не может.

В куклы мы уже почти не играем. И вдруг нами овладела идея посадить их в тюрьму. В нашем же доме жил Дятлов Иосиф Никанорович, он всегда ходил в стальном кожаном пальто с ремнями, мы его слегка побаивались*.

Плача непридуманными слезами, относим ему "в тюрь-му" наших любимых кукол, шьем им суровую тюремную одежду, сушим сухари, оставляем несъеденные конфеты, - передачу носим. "Выпускаем" только к 1-му мая.

Шествие

Нас обещают взять на демонстрацию.

Готовимся очень серьезно, рисуем плакаты, оклеиваем ими свои детские углы, прибиваем к палочкам красные флажки.

Солнце яркое, ясное, еще в постель, через окно вносит праздник улицы.

Мы идем со всеми рядом, старательно в ногу, охваченные необычайной веселой общностью, каким-то дозволительным веселым равенством.

Волнение, я помню его теперь,

это было Шествие.

Не было известно, где оно начинается, и конец был неясен особенно, оно должно было длиться, как длилось всегда, ибо я помнила, что так всегда есть, и я только дождалась, и предназначенность этого хода была в торжестве самого хода.

К празднику Ленка мне подарила книжку Маяковского.

Я знаю, он большой, бронзовый стоит над входом в кино-Маяковского.

Пятнадцать лет позже я найду у Марины Ивановны Цветаевой ("Мой Пушкин") "памятник-Пушкина" - в одно слово. Я не хочу настаивать здесь на самостоятельности своего восприятия, но не опущу его в знак благодарности за то родственное повторное ощущение, - именно, в одно слово: гулять с бабушкой до кино-Маяковского, стихи кино-Маяков-ского, "Кем быть?", конечно, героем из кино-Маяковского.