Могикане Парижа

– Вот это-то нам и нужно.

Жест этот вышел у него так выразительно, что Петрюс тотчас же подхватил его.

– Черт возьми, да мы расположимся здесь, как цари!

– Совершенно верно, – согласился Людовик. – Здесь у нас будет все, кроме воздуха для дыхания.

– Можно добыть и его, стоит только отпереть окно! – нашелся Петрюс.

– Где прикажете накрыть-с? – спросил гарсон.

– Вон там! – ответил Жан Робер, указывая на конец зала, противоположный тому, в котором сидело пятеро собутыльников.

Потолок был здесь так низок, что, входя, поневоле приходилось снимать шляпы, но Жан Робер, даже и снявши свою, все-таки касался головой штукатурки.

– Чего прикажете подать? – спросил гарсон.

– Шесть дюжин устриц, шесть бараньих котлет и омлет, – распорядился Петрюс.

– А бутылок сколько прикажете?

– Три шабли первого сорта и сельтерской воды, если таковая у вас водится.

При этих словах, звучавших здесь особенно аристократически, один из пятерых, ужинавших у другого стола, оглянулся.

– Ого! – проговорил он. – Шабли первого сорта и сельтерской воды! Должно быть, какие-нибудь фертики!

– Наверно, сынки богачей-аристократов! – подхватил другой.

– Или сами лапы-загребалы! – добавил третий.

Все пятеро громко расхохотались.

В те времена еще не существовало современных нам романов, вроде «Воспоминаний Видока», посвящавших людей порядочного общества в выражения воровского жаргона, а потому трое приятелей вовсе не догадались, что соседи приняли их за воров, и не обратили внимания на хохот, вызванный этим оскорблением.

Жан Робер снял плащ и положил его на один из стульев.

Гарсон, видя, что услуги его в зале больше не нужны, хотел было идти за ужином, как вдруг тот из пятерых, который заговорил первым, схватил его полу камзола.

– Ну, что? – спросил он.

– Как, ну, что? – удивился тот.

– Разве у тебя не спрашивали карт?

– Спрашивали, но их в такие часы не выдают, и вы это хорошо знаете.

– Это почему?

– Спросите у господина Делаво.

– Это кто ж такой?

– Господин префект полиции.

– А мне что до него за дело?

– Вам-то, может быть, до него дела и нет, а вот нам есть.

– Да что ж он может вам сделать?

– Велит закрыть заведение, а нам было бы горько не видеть таких гостей, как вы.

– А если здесь нельзя играть, так что же нам у вас делать?

– Мы вас и не задерживаем.

– Вот как! А знаешь, парень, ты, я вижу, не из вежливых. Я твоему хозяину скажу.

– Да говорите хоть самому папе, если вам нравится.

– И ты думаешь, что этим от нас и отделаешься?

– Да уж надо думать, что так оно и будет.

– А если нам это не понравится?

– Ну, тогда знаете, что вы сделаете? – ответил гарсон с издевательским хохотом, которым простолюдины всегда сопровождают свои шутки.

– Нет, не знаем. Что же?

– Вы возьмете карты…

– Ах, черт тебя возьми! Да, никак ты надо мной шутить вздумал? – загремел пьяница, вскакивая со своего места и ударяя по столу кулаком так сильно, что тарелки и бутылки подпрыгнули дюймов на шесть.

Но гарсон был уже на половине лестницы, и пьяница тяжело опустился снова на скамью, очевидно, обдумывая, на ком бы сорвать свою досаду.

– Кажется, этот болван забыл, что меня зовут Жаном Быком, – ворчал он, – забыл, что я одним кулаком убиваю быка. Надо ему об этом напомнить.

Он схватил со стола наполовину отпитую бутылку, приставил горлышко ко рту и в один прием опорожнил ее до дна.

– Ну, расходился наш Бык, – прошептал один из его собутыльников на ухо другому, – наперед знаю, что кому-нибудь да несдобровать!

– Да уж, наверно, достанется не кому другому, как этим франтикам! – ответил тот.

IV. Жан Бык

Человек, сам прозвавший себя Быком, что, впрочем, вполне соответствовало всей его фигуре, был действительно сильно не в духе и только выжидал случая излить свою досаду.

Случай этот скоро представился.

Читатель, вероятно, не забыл, что, войдя в залу, Людовик сделал замечание насчет бывшего там воздуха.

И действительно, пар от кушаний, запах вина, табачный дым, испарина пьяниц решительно не давали дышать. Можно было смело держать пари, что окна здесь не открывались с последней осени. Само собою разумеется, что друзья прежде всего направились к окнам, чтобы от переть их.

Петрюс подошел первый, поднял за ремень нижнюю часть рамы и пристегнул ее к верхней.

Это дало Быку повод, которого он искал.

Он встал на стол и, обращаясь ко всем троим молодым людям, а к Петрюсу в особенности, громко про говорил:

– Кажется, вы открываете там окна, господа?

– Да, мой друг, как видишь, – ответил Петрюс.

– Я вам не друг! А окно вы заприте.

– Господин Жан Бык, – ответил Петрюс с насмешливой любезностью, – вот друг мой Людовик, считающийся отличным медиком, в две минуты поделится с вами сведениями о составе воздуха, которым можно дышать.

– Что он там о каких-то составах болтает?

– Он говорит, господин Жан Бык, – подхватил Людовик тоном той же вежливости, – что для того, чтобы атмосферный воздух не был вреден при вдыхании в человеческие легкие, он должен состоять из шестидесяти или семидесяти пяти частей азота, двадцати двух или трех кислорода…

– Да никак они с тобой по латыни разговаривают, Жан? – вмешался один из пятерки блузников.

– Хорошо же! Так я поговорю с ними по-французски!

– А коли они тебя не поймут?

– Чего не поймут, то вколотить можно.

И Жан Бык показал два кулака величиной с голову ребенка.

Несколько секунд он молча и грозно смотрел на своих противников, потом голосом, который навел бы страху на каждого простолюдина, повелительно крикнул:

– Ну, говорят же вам, заприте окошко, да поскорее!

– Может быть, вам этого, господин Жан Бык, и хочется, но я этого вовсе не желаю! – возразил Петрюс, спокойно скрещивая на груди руки, но не отходя от окна.

– Что? Ты этого не желаешь? Да разве ж ты можешь желать чего-нибудь?