Могила для 500000 солдат

— Три дня и три ночи ты подстерегал меня, спрятавшись в луже, закопавшись в песок, вращая огромные шары своих глаз. Ты съел моего отца, мою мать и меня тоже хотел съесть. Мать моя, бегущая по звездам, посмотри, я убил твоего врага, того, кто соблазнил моего отца, зачаровал его, повис на его шее, на его пояснице, украл его заработок. Мать моя, бегущая по звездам, спустись, омой мое лицо, прочисти мои уши. Твои дети, изгнанные с отцовской постели, исхлестанные щупальцами спрута, взывают к тебе, стоя на коленях в навозе, по ночам, их зубы стучат, их колени покрыты кровавыми струпьями. О мать моя, спустись, обними мои бедра руками, я сяду к тебе на живот. На улицах на меня смотрят мужчины, в их руках блестит золото. О мать, забери нас к себе. Посмотри на мою раздавленную ногу: ночью меня сбил джип, солдаты смеются, их рты набиты черным виноградом, лейтенант сжимает между ног рукоятку переключения передач, солдаты хлопают его по плечам, я кричу, извиваюсь на песке, моя нога зажата колесом. Лейтенант приказывает водителю остановиться, солдатам — спуститься и приподнять джип, шофер подает машину назад, солдаты запрыгивают в джип, мои кости хрустят.

— Меня зовут Тижена.

— Что ты делал там ночью? Воровал?

— Спрут хлестал меня щупальцами, пожирал меня глазами. Я был голоден.

— Вам раздают еду…

— Чтобы у нас были силы доносить.

— Посмотри, как блестят его губы и зубы. Уходи отсюда со своей раздробленной ногой. Пусть тебя лечат в одном из ваших подземных госпиталей.

— Мадам, они все приходят в пещеры умирать; ночью там полно обнявшихся трупов. Мать моя, задуши меня, убей меня, привяжи меня к своей спине. Спустись, возьми меня за раненую ногу, унеси меня вниз головой, так, как я вышел из тебя.

Мальчик ложится на мертвого подрагивающего спрута, солнце жжет его лицо, синие камушки останавливают кровь, текущую из плеч, из запястий, из колен.

Эмилиана и Серж идут по костям каракатиц, по коре, пропитанной солью и морской пеной; перед пещерой лежат старики: когда их касается тень Эмилианы, они шевелят голыми ногами. Струи спермы, стекавшие по их ногам, намочили белый песок. Девочка роет норы в этом песке.

— Они уже не слышат шагов тех, у кого есть еда.

— Уйдем отсюда, Серж, или умрем здесь, среди трупов, умрем их смертью, сорви свои повязки, разорви мое платье, я лягу умирать рядом с этим стариком.

По ночам нас будет понемногу засыпать взметенный ветром песок; огромные спруты всасывают песок, разгребают его, но мы уже умерли и окоченели; старик со сломанными костями скатывается на меня, его голова на моей груди, его губы впились в мою шею.

— Я никогда не хотел умереть, и еще меньше вести людей в бой, проливать кровь или сперму, мне больше не ведомы ни высота, ни ширина, ни волны, ни ветер, ни грусть минувших веков; умолкли рты, глаза ослепли. Бог мой, нисходящий из глубин Истории, оставляя людей минувшего в тени бичей и мраморных колонн, Ты, в мудрости своей, Ты, в жестокости своей крутящий и насилующий Землю, о, скверный знаток Истории, Земля ускользает из твоих рук, ты греешь ее, жжешь, чтобы она открылась, чтобы она взорвалась в Твоих руках, чтобы снова увидеть каждую тварь живой; Ты появляешься и я страдаю; Ты против меня во всем, что живо. О Боже, Твое Творение устарело, мы с ужасом смотрим на то, как оно умирает. Сожги, сожги Землю, погрузи нас навечно в это пламя, сбрось наши тени в небытие; сожги эту Землю, служившую нам убежищем от Твоего гнева, вода и пальмовые ветви скрывали нас от Твоих влюбленных взглядов и ласк, Ты протягивал к нам свои руки — мы бежали в девственные леса или, омытые любовным потом, прятались под сень струй; во имя Твое мы катались по простыням со ртами, приоткрытыми, как у плывущих кролем, часто бились наши сердца, на наши животы изливалась жертвенная влага, в золотом воздухе вокруг нас летали перья, прилипая к нашим потным коленям, под кроватями кричали петухи. Эмилиана, не опускай ногу на кафель, петух разорвет тебе ногу, вырвет клювом жилы; взметенные его крыльями пыль и песок прилипают к ране, кровь притягивает лучи и становится золотистой; в углах оконной рамы кишат пчелы и мухи, дети прижались розовыми языками к стеклу, их глаза устремлены на твое раскрытое влагалище; снаружи по реке, по каналу, между кирпичными стенами приюта плывут дым, ладан, пена, клочки буйволовой шерсти, мы оба — брошенные дети, наши шеи огрубели от ветра, наши головы украшены цветами, мы лежим на черной ледяной воде, по нашим спинам скользят плавники рыб и цветы шалфея; мы опускаемся к солнцу, ручьи выносят нас на пляж, мы катаемся по белому песку, покрывшись песком, солью и пеной, мы принесем в жертву перья и кровь, укроем нашу обожженную кожу льняной одеждой, мой сжатый член твердеет, в уголках губ белеет соль под лучами предзакатного солнца.

Ты; я слеп, возьми меня за руку, столкни меня в огонь; по твоим бедрам струится пот, кровь обвивает, как сеть, твои пальцы, ветер разносит дым сгоревших лесов. Покрой меня золотом, вылей чаны с золотыми монетами на мою голову, посвяти меня в сан.

— Брось меня живым на растерзание псам, к основанию крепостной стены, чтобы кипящее масло лилось мне на грудь, чтобы на меня падали трупы шедших на приступ, чтобы все ружья целились в мой живот, чтобы колени солдат сдавили мои бедра.

— Но ты не шлюха. Пусть ветер выстудит желание из моего тела. Боже, вручи мне скипетр. Пусть мой отец умрет, я заступлю на его место, повстанцы подчинятся мне, и я прикажу убить всех священников. Для меня — нескончаемые поездки через сожженные леса, колеса джипов и бронетранспортеров скрипят по пеплу. Для меня и моих солдат — суд над офицерами повстанцев в темных дворах; дым полевых кухонь поднимается к трибуне, с которой я говорю; я оглашаю приговор, солдаты набрасываются на разоруженных офицеров и раздирают их своими ножами; ветер приносит с гор дождевые тучи, дождь хлещет по крышам и смывает кровь с мостовых, прогоняет собак от растерзанных трупов, солдаты в темных казармах пьют, обнимаются, танцуют, прижавшись лицами друг к другу, садятся у окон и смотрят, как сияют трупы под солнечным дождем; один из них выходит, приближается к трупам, наклоняется, задравшаяся на спине гимнастерка обнажает белую кожу, усеянную веснушками; он присаживается на корточки, его ладонь касается вспоротого живота, залезает в карман на бедре, возвращается с зажигалкой; солдат кладет ее в свой карман, обшаривает другие трупы, его ладонь в карманах порой омывает кровь, он выпрямляется, его намокшая гимнастерка прилипла к телу, вода, струящаяся по складкам ткани, смывает кровь — он вытер ладони о грудь и о бедра — солдат сморкается, крутит головой и плюется, как пловец; генерал, освобожденный от наказания, но оставшийся под подозрением, служит простым солдатом в своем эскорте: теперь он постоянно видит возбужденные тела солдат, но те могут побить его, если он к ним притронется; он танцует в казарме с солдатами укрепления, к ним присоединяется моя охрана. Но я возвращаюсь в Энаменас, там меня ждут послы; в головном бронетранспортере на скамье сидит генерал, зажав между ног винтовку, его тело трясется на дорожных камнях и выбоинах, он смотрит на солдата, сидящего напротив, ждет, когда удар или резкий рывок приоткроет его расстегнутую ширинку; навстречу колонне движется груженный фруктами фургончик, мой джип касается дикой виноградной лозы, оторванная гроздь падает мне на ноги; в бронетранспортере вставшие с мест солдаты, прислонившись к бортам, осыпают руганью водителя фургончика: их отвердевшие члены натягивают ткань, упираются в борта. Небо темнеет, запах раздавленного винограда поднимается вверх, расплывается над горизонтом, бросает меня и моих солдат на сиденья машин…

Эмилиана берет Сержа под руку, склоняет голову на плечо юноши, на его грудь; почувствовав через рубашку медальон и цепочку, она трется щекой об его грудь:

— Я хочу видеть золотую цепочку на твоем обнаженном теле.

— Пусть откроется моя рана, пусть снова кровоточит под твоими губами. Разбуди мою кровь, пусть твои губы разгонят ее по телу и соберут в моем члене.

— Ляжем на песок под ветвями тамариска, будем любить друг друга здесь, на берегу, пусть пена прибоя стекает по нашим сплетенным телам, смывая пот со слипшихся животов, пусть тени облаков скользят по твоей спине; я, задыхающаяся, скованная, бьюсь под тобой на песке, как раненая птица; я вижу, как по нижним, осыпанным песком ветвям тамариска ползают мошки, как они падают на раковины улиток и на куски коры, поднимают их и зарываются в песок, их усики одно мгновение блестят в солнечном луче, вокруг моей талии с хлопаньем обвивается горячий сырой ремешок, и ты овладеваешь мной.

— Моя золотая цепь струится между твоих грудей, из твоих глаз к вискам стекают слезы, ты улыбаешься, откинув голову на песок, твои щеки ввалились, кровь приливает к твоей груди, твои бедра трепещут под моими, между твоим животом и моим хлюпает сперма, я кусаю твой рот, кровь брызжет на мои зубы, подъем моего бедра прижимает низ твоего живота, ты отталкиваешь ладонью мое лицо, твой язык слизывает кровь с моих зубов, я сжимаю их, прикусывая твой язык, ты кричишь, плюешься, слюна покрывает мой подбородок, я тяну твой язык вбок, к уголку губ. О, съешь меня, съешь, я соскользну в тебя, я заберусь в твою утробу через раскрытое влагалище, я войду в тебя взрослым, исторгни меня назад младенцем, храни меня, съешь меня, я — твоя кровь, твое тело, твое желание, твой голод, когда ты смотришь на мужчин, я отливаю от твоих колен и разжигаю низ твоего живота. Все твое тело покрыто моей спермой, ты встаешь, я, голый, остаюсь лежать на спине, ты надеваешь платье, оно прилипает к твоим бедрам, животу, груди, спине; я лежу, скрестив ладони под затылком, ты наклоняешься надо мной, набираешь в ладонь песок и медленно высыпаешь его на мой член, песок, намокший от спермы, понемногу засыпает мой обмякший член, ты наклоняешься ближе и гладишь мокрый песок, зверек, где прячется полевой зверек, не под этой ли кучкой песка?

Под твоей лаской он поднимается, пробивает песок, касается твоих пальцев, ты опускаешься рядом, я перекатываюсь через тебя, я провожу рукой по вороту твоего сырого платья, покрываю ладонью твои груди, глажу плечо перекатываюсь, задираю твое платье, моя ладонь, мои пальцы спускаются по ткани на твой живот, ты стонешь, раздувая щеки, мою ладонь согревает нежный бугорок твоего влагалища; твои груди протыкают платье, я целую их стягиваю ткань, они хлынули в мои губы, я обнимаю их, прижимаю к своим щекам; ты ласкаешь ладонями мои бедра, твои пальцы касаются основания моего члена, ворошат мокрую прядь волос у меня на лобке, член бьется, упирается в твое бедро, ты уже не смеешься, я наваливаюсь на тебя, ты сдавливаешь ляжками мой горячий отвердевший член, ты часто дышишь, твое дыхание колышет твое тело, я приникаю к твоим губам, пью твою кровь, твое дыхание, твои жилы дрожат под моими зубами, основание моего члена прижимается к губам твоего влагалища, я приподнимаюсь, мой член скользит между твоими ляжками, потом твое влагалище, как магнит, втягивает его.

— Заживо сожженная, смятая, брошенная на песок, поднятая, избитая, разорванная, съеденная этим влажным ртом, задушенная, побелевшая, покрасневшая, остывшая, отброшенная, созревшая, сварившаяся, поглощенная, выпитая, связанная, развязанная, исхлестанная, туман наплывает на меня, солнечный дождь, рыбы проплывают у меня между ног, ложатся на мой живот, твоя сперма разрезает меня пополам, поднимается к груди, омывает плечи и жжет меня, жжет… она клокочет в моем горле, ты сжимаешь мне шею, чтобы удержать ее, но она брызжет тебе на пальцы, переполняет мой рот, ты приникаешь к моим губам и всасываешь свою собственную остывшую сперму; выпив ее, ты опрокидываешься на песок рядом со мной, растопырив онемевшие от объятий, залитые спермой пальцы, ты раздвигаешь ноги, солнце проникает между твоими ляжками, под его лучами блестят пот и слюна; я лежу неподвижно, оставив на своем теле следы от твоих ладоней и лохмотья моего платья; я раздвигаю ноги, ты привстаешь, держишь их руками, опускаешь лицо к моей вагине, приникаешь к ней губами; я вздрагиваю, ты сжимаешь пальцами мои ляжки, я приподнимаюсь на локте, другой рукой ласкаю твои влажные ладони, твои губы поднимаются вверх по животу, твой язык проникает во впадинку моего пупа, заливает ее слюной, твои ладони скользят по моим бедрам, накрывают мои груди, сжимают подмышки; твое тяжелое, мокрое, блестящее тело поднимается вверх по моему телу, твоя грудь сдавливает мои груди, твои челюсти трещат над моими глазами, твой еще стоящий член скользит по моему животу, омытому спермой, потом и слюной, мои ноги расслаблены, мои руки упираются в твои ляжки, пытаются оттолкнуть тебя, мои пальцы касаются твоих теплых, липких яиц, свисающих под членом, я проникаю ладонью во впадину между членом и ляжкой, я складываю ладонь в этом детском тепле; от моей ласки, от сложенной ладони твой член напрягается до предела, моя ладонь ласкает его у основания, за яйцами, потом поднимается вверх, к нежной синеватой головке, я беру ее в руку, бережно сжимаю, ты движешься на мне, ты стонешь, словно пробужденный ото сна, ты наваливаешься на меня, моя ладонь опускается за яйца, проникает между твоих ягодиц, я держу тебя, мой ребеночек, согнув руку, мой локоть между твоих ног, ладонь на пояснице, я подтягиваю тебя вверх по моему телу, как ребенка, которого купают; на твои джинсы, наполовину засыпанные песком, садятся птички.

— Я кусаю твои глаза, мои зубы скользят по жесткой коже между твоими бровями, мои ноздри упираются в твои волосы. Я пожираю, я раскусываю пальмы, леса, целлулоид нашего детства.

Ты, лишенная детства и я, убивший свое, мы можем любить друг друга, как сироты; наши сердца выброшены на ветер, наши сердца бьются у нас между ног. Нас будут искать, но я убью моего отца, заставшего нас вместе, перед его агонизирующим телом я овладею тобой; в ночи, полной огней, мы устроим избиение священников; мы бросим изуродованное тело кардинала в бассейн; в одной руке я держу факел, другой обнимаю твою грудь; мы освободили маленьких кастратов, они раздирают на куски чернокожего юношу, охранявшего их, от гнева шорты у них между ног окрасились кровью, многие из них к утру умерли; заря дымится в лохмотьях и в лужах; я прохожу по месиву из крови, жил, глаз, отрезанных членов, мои ноги увязают, словно в тине, кишащей червями и лягушками; я иду, опустив голову, факел в моей руке погас, горло сжимает тоска: надо похоронить все эти тела. А ты веселишься в караулке, солдаты положили тебя, полуголую, на пыльное, грязное одеяло и подбрасывают в воздух; когда ты падаешь вниз, они запускают руки в одеяло и щупают, шлепают твое тело в ярком свете лампы; разбуженные охранники смотрят на тебя, сидя на двухъярусных кроватях, одеяло на сапогах, винтовки между ног. Ты смеешься, когда один из тех, кто подбрасывает тебя, трогает тебя за грудь или за низ живота; та же рука, что трогала тебя за грудь и за низ живота, пыльная и горячая, касается пыльной и горячей лампы. Один из солдат расталкивает остальных и уносит тебя на нижний тюфяк, он ложится на тебя, одетый, с оружием, патронташ давит на твой живот, от его губ пахнет вином и мясом, он приподнимается, расставив ноги по краям тюфяка, расстегивает ширинку, вынимает член и входит в тебя.

Часовой с вышки укрепления видит за колючей проволокой убегающего священника, он направляет на него прожектор и кричит; все солдаты, кроме того, который лежит на тебе, выбегают из караулки, перепрыгивают через мешки с песком, бегут по выжженной траве, пролезают под колючкой, кричат, свистят, засунув пальцы в рот; священник петляет налево, направо, они ловят его, валят на пепел, вынимают ножи, отрезают ему голову, выбрасывают ее из круга света прожектора в заросли бамбука; они срывают с трупа одежды и повязывают обрывки сутаны на бедра и вокруг головы, старослужащий отрезает член священника и прикрепляет себе на ремень; часовой на вышке радостно вздрагивает, его ладони дрожат на стальном листе, стражники возвращаются в укрепление под вышку, раздвигая плечами ветви эвкалиптов; они поют; насекомые, летящие на свет прожектора, ударяются в их лбы и глаза. Пляшите, пляшите, кричите, войте вокруг меня, свистите, пейте, стащите с себя рубахи, кусайте их, мухи, кусайте свет и огонь, бросьте ваши рубахи в пыль и топчите, топчите пот, льющийся с ваших щек. Тем временем солдат, лежащий на тебе, обшаривает твой живот; твои глаза блестят, ты запрокинула голову на окровавленную подушку, но солдат поднимает твою голову к своему лицу и целует твои губы; по мешкам с песком бегают крысы, один шакал, потом два, потом десять теребят труп священника, по их шкурам стекает вода и тина; на реке паводок, болото подступает к колючей проволоке; одеяла в караулке отсырели, солдаты вокруг меня греются, переступая с ноги на ногу, легкие каски прижаты к животам; генерал смотрит на солдат, опершись на дверь караулки, его штаны топорщатся от вставшего члена. Сражайтесь, рвите друг друга на куски, принесите себя в жертву на моих глазах, перережьте горла друг другу у моих ног, поверните ваши шеи, подставьте их под нож; по лезвию стекают капли дождя, за эвкалиптами ревут моторы грузовиков; солдаты, стоя на трупах, прокалывают их штыками; на улицах нижнего города истекающие кровью дети цепляются к бортам грузовиков, фары слепят кошек и собак, из хижины выходит старуха с кошками, вцепившимися в ее лохмотья, она подходит ко мне; кошки мертвы, их зубы впились в тело старухи, их перерезанные горла черны, по запекшейся крови ползают красные насекомые; в нижнем городе по реке плывут трупы священников и офицеров — повстанцев. Я ненавижу вас, я вижу вашу кровь, я вижу ваши сердца. Кровь освещает праздник, который я вам устроил, вы не узнаете меня, я вырвал мое сердце и сжег его. Мне больше не нужно сердце, возьми его, священник наполнивший его, съешь его вместо моего члена, который заставлял тебя вздрагивать и преследовал тебя, как Иисус Христос. Съешьте мое сердце, мой член, мой мозг. Мне останутся зубы и руки, чтобы хватать и пожирать, мама, зачем ты не отказалась от меня?