Могила в пожизненное пользование

– Это всё, – прошептал он едва слышно. – Это днище…

Толстуха и Командор оттащили его туда, откуда Кабанов начал трудный путь постижения сложных законов и правил подвала, который по святой наивности принял за вытрезвитель.

4

Он очень долго лежал в том месте, где нормальные люди появляются только по необходимости и обычно не задерживаются. Он уже не испытывал никакого дискомфорта – ни физического, ни морального, и мечтал только о том, чтобы его больше не били. Его уже не пугала темнота, пригашенную психику не возбуждали приступы клаустрофобии. Мало того, Кабанову хотелось вырыть нору – поглубже и потемнее – затаиться там и долго-долго не подавать признаков жизни. Несколько раз мимо него кто-то проходил, и Кабанов крепко зажмуривал глаза, чтобы не видеть ни того, кто это был, ни того, зачем он сюда приходил. Его не трогали, а всё остальное его устраивало. Из – за жгучие боли в голове не было аппетита, но терзала жажда, и губы пересохли, и скрипел на зубах песок.

Кабанов пошевелился, приподнялся, пытаясь приложить к пульсирующему лбу ладонь, и почувствовал прикосновение рубашки к телу. Рубашка была пропитана чем-то холодным и скользким, пахнущим пищевыми отходами. Ощущение было отвратительным, и Кабанов попытался снять рубашку. Но уцелевшие пуговицы намертво присохли к ткани, и непослушные, потерявшие чувствительность пальцы Кабанова не смогли с ними справиться. Очень скоро он забыл про рубашку, и перестал замечать ее лягушачье прикосновение.

Не без труда он поднялся на ноги и поплелся на свет, словно путник, заблудившийся в дремучем лесу и заметивший вдали отблески костра. В узком коридоре он встретился с Толстухой. Она толкнула его локтем, заставив посторониться и уступить ей дорогу.

– Падла! – сказала Толстуха. – Из – за тебя народ без обеда остался!

И тут Кабанов вспомнил, как он опрокинул кастрюлю с супом. Новое, доселе неизведанное чувство заполнило его душу. Кабанов не знал, как оно называется, и для чего предназначено. Оно было зыбким, радужным, словно тонкая пленка мазута на поверхности родника, и доставляло ему тихую, ноющую боль, а на ней сырым блином лежало осознание своей ничтожности, дешевизны. Словно он был манекеном в магазине одежды, и продавцы напялили на него пошлую, дешевую курточку для самых бедных, да прицепили к ней огромный ценник со смехотворной суммой. И вот он стоит на витрине, гипсовый идиот, и не может ни уйти, ни спрятаться от презрительных взглядов, ни даже покраснеть, потому как он манекен, нечеловек, грубая копия homo sapiens.

Конец ознакомительного фрагмента.