Могилы героев. Книга первая

– Ты ведь мужик, он тебе в сыновья годится!

Только жена его молчала и смотрела на всех с немым укором. И непонятно уже было, кого она винит этим взглядом и в чем.

Но мало-помалу страсти улеглись. Из окон выглядывали соседи. Самые неугомонные уже спешили к месту происшествия, будто своих забот не хватало.

Фима торопливо скидал в пакет все что уцелело в потасовке.

– Давай, Егорка, иди… Вот тебе – бог, а вот тебе – порог! Иди,- и буквально в шею вытолкал недавнего собутыльника от своего двора.- Ты уж зла на нас не держи. Всяко быват!

В толпе еще взрыкивал Серега, но теперь за него сообща взялись родственники, и ему пришлось усмирить буйство. Только косился неудовлетворенным глазом на супругу.

А Егор выломал из забора в проулке несколько зелинок и, немного успокоившись, пошел в сторону дома. В его душе творилось неладное, и причиной этому была не драка. Он уже почти добрался до своего дома и вдруг словно очнулся, огляделся по сторонам и повернул к Марьяновскому пруду. Не приведи господи увидеть Зинку сейчас, думал он.

Иногда жизнь завязывает такие узлы, что развязать их может только смерть. И сколько не бейся, все равно не поймешь ни обстоятельств, ни причин того, что подчас творится под самым боком. Остается лишь посочувствовать тем кого знаешь или только думаешь что знаешь. Над кем судьба вызверилась без пощады.

На пруду было тихо. Ветерок под вечер окончательно стих. Над головою сияло чистое предзакатное небо, только у самого горизонта, прикрывая собою солнце, висело облако. Егор прошел берегом до плотины и забрался на шаткие, когда-то наспех сделанные мостки. Засмотрелся на кипевшую под бетонными "быками" воду. До плотины пруд был спокоен, лишь изредка возле берега подводное течение поднимало мелкую рябь. На середине пруда безмятежное зеркало воды сонно гляделось в высокие небеса. А за плотиной вода превращалась в бурную стихию, ревела на бурунах, билась и прыгала на ржавые прутья, торчавшие из покрытых водорослями серых стен. От взбесившейся воды шел колодезный стылый холод. Егор поежился, запахнулся поглубже в курточку, облокотился на перила и закурил.

Взгляд его зацепился за что-то в темной воде. На сердце стало совсем спокойно.

Егору шел двадцать седьмой год. Он словно сошел с картин живописцев царских времен: темно-каштановые волосы, курносое широкоскулое лицо, широко расставленные глаза бутылочного цвета, круглый подбородок и широкогубый рот. Когда-то открытое лицо бесхитростного человека. В последнее время он редко брился и неважно одевался. Зинка за ним не следила из вредности, а следить за собой он то ли не умел, то ли плевать ему было как выглядит. И постоянной работы у него в последнее время тоже не было. Куда бы ни устроился работать на селе, на мраморный ли карьер, в совхоз или на железнодорожную станцию, отовсюду вылетал с завидным постоянством в течение максимум полутора месяцев. Перебивался случайными заработками и почти все заработанное пропивал. Это он-то, еще год назад к спиртному равнодушный, кому даже в страшном сне не могла привидеться такая жизнь.

Не сказать что ему везло в жизни и раньше. Школьное детство прошло в городском интернате, где он учился на слабую троечку, а вернее сказать, не учился на нее. Затем три года в профтехучилище, где Егор выучился на бульдозериста. Сходил в армию, вернулся на село, устроился работать в совхоз. Это была ровная, обозначенная четкими вешками жизненная дорога. Так жили его родители. На таком же тракторе работал отец. Егор даже не задумывался о том, что его жизнь может быть иной.

Его будущая жена Зина была моложе на четыре года и была она последним ребенком в многочисленном семействе Байдуровых. Знал он ее постольку, поскольку жили в одной деревне и жили в одном интернате в городе. Учились, правда, в разных школах. Зина была признана ребенком с заторможенным развитием психики и училась в спецшколе. Была она всегда не прибрана, обрита на лысо и производила впечатление жертвы нацистских экспериментов, а не юной школьницы. И если бы кто-нибудь в то время сказал Егору, что спустя всего несколько лет она станет его законной супругой дело, пожалуй, закончилось бы дракой.

Тем не менее, произошло именно так. Через два года после его возвращения из армии неведомыми путями господними они сошлись и вскоре расписались в сельском совете в присутствии многочисленной родни.

В юности Егор был бездумным хотя и по-деревенски практичным парнишкой. Жизнь постепенно отрезвила его. Он начал задумываться над последствиями своих поступков. Оглянулся вокруг и понял, что у сверстников жизнь сложилась примерно так же – как в лотерее: кому-то выпал счастливый билет, а кому-то нет. Миловавшись, клявшись, мечтая, никто из них по большому счету не задавался вопросом: какой именно билет вытянул из рукава судьбы? Видно нужно быть законченным эгоистом, чтобы все розовые мечты юности, весь ее правдоподобный вздор воплотить в реальность.

Наверняка он любил жену в первые годы супружеской жизни. Наверняка он бы продолжал любить ее и дальше, не замечая ядовитых сплетен. Но она же все и испортила. И сейчас Егор не смог бы сказать, что лучше для него: та правда что узнал или жизнь во лжи, которую смог бы прожить? Зинаида в то время носила под сердцем второго ребенка, и он был счастлив от осознания отцовства. Они жили в новом доме, построенном совместными усилиями с обеих сторон. Первенец, точная его копия, уже бегал на крепких кавалерийских ножках и вовсю лопотал на птичьем языке. В доме всегда было тепло и чисто. Зинаида расцвела женской красотой, и он радовался, глядя на нее и на ее тяжелый живот, и на своего сына, и на свой дом. Упорно не верил слухам и дрался с самыми рьяными сплетниками. А ему нашептывала родня, старые друзья говорили в глаза: "Гуляет Зинка втихаря!", и спрашивали: "А хошь – докажу?"

Для него это было странное время. Тогда он еще не задумывался о жизни и вполне понимал себя. И жене верил больше чем себе. И не марал эту веру подозрением. Его мир рухнул после рождения второго ребенка. Зина переменилась как-то сразу. Уже в роддоме словно отшатнулась от него. Не отличаясь большим умом и до того, из окна своей палаты говорила с ним отстраненно, как с чужим. И он кожей почувствовал ложь…

За роженицей приехали на "Ниве". За рулем сидел его закадычный друг Женька Медведев, сзади устроились мать с тещей.

Ждали Зинаиду минут сорок. В вестибюле пахло пшенной кашей и вываренным мясом. Сватьи беседовали возле окна, а парни курили на улице и рассказывали друг другу всякую чепуху.

– Зина идет,- вдруг сказал Женя. Он стоял лицом к стеклянным дверям и первым заметил, как радостно заулыбались мамки.

Егор оглянулся и увидел, что Зина уже прошла до середины вестибюля. В одной руке у нее был завернутый в одеяло ребенок, а в другой пакет с пожитками. К ней подошли сватьи, в руках его матери был букетик живых цветов. И еще он запомнил, какая Зина была счастливая, улыбающаяся и неестественно румяная.

Он забежал в вестибюль, обнял ее, посмотрел на новорожденного сынишку. Как он радовался в тот день, что теперь у него два сына. Младенец во сне морщился, половина личика у него была закрыта кружевной пеленкой. Егор улыбнулся широко и радостно, и прижался губами к непокрытой голове супруги. Но именно тогда он впервые увидел в ее глазах то, что после преследовало неотступно. В этом непостижимом взгляде слились страх и беспочвенная уверенность в своей правоте, гордыня, униженность, тщеславный восторг, холодный расчет и то, что выдает в человеке слабоумного. Это был самый странный взгляд, который он видел в своей жизни. Заглядывая в глаза жены, ему вдруг начинало казаться, что он сам становится слабей на голову.

Тогда же, в вестибюле роддома, развернув ребенка, сватьи вдруг притихли, словно одновременно поперхнулись воздухом. Опытные женщины наметанным глазом определили в новорожденном нагулянного ребенка. А, опомнившись, загомонили суетливо:

– Носик ваш, а глазки наши!..

– Губки тоже наши!..

Женька своеобычно усмехался, а Егор нес какую-то околесицу и улыбался Зине, осторожно прикасаясь к щечкам младенца.

Вот с того дня и пошло – поехало. Он работал днями напролет, в выходные проворачивая всю работу скопившуюся за неделю. Времени на семью на самом деле оставалось немного – кусочек вечера да ночь. Вот по ночам Зина и начала взбрыкивать. Между женой и мужем всякое бывает, но такого планомерного уничтожения добрых отношений не ожидает никто.