Могучая кучка

Игре на рояле Сашу начали обучать лишь с 13 лет. Его товарищем в этих занятиях был живший в их семье Миша Щиглев — сын преподавателя математики в Царскосельском лицее. Оба горячо полюбили музыку, охотно играли в четыре руки. По воспоминаниям Щиглева, они знали чуть ли не наизусть все симфонии Бетховена и Гайдна, но в особенности увлекались Мендельсоном.

Бородин научился также играть на виолончели, а Миша Щиглев — на скрипке. Они вместе ходили на концерты в университет, часто ездили в Павловск: там регулярно выступал симфонический оркестр.

Горячей привязанностью к музыке определялись многие новые знакомства юного Бородина. В домах, где он бывал, встречались любители пения, фортепианной игры. Здесь звучали романсы, арии из модных итальянских опер и инструментальные вариации на мелодии тех же романсов и арий, здесь разыгрывали популярные танцы и не менее популярные салонные пьесы.

В начале 1850-х годов юноша сблизился с людьми, чьи музыкальные интересы стояли значительно выше. Среди них были два брата Васильевы — Петр Иванович и Владимир Иванович. Петр Иванович был скрипачом-любителем, а его брат — даровитым певцом, бравшим уроки у Глинки. Чиновник в Синоде, Владимир Васильев стал позже известным певцом, актером русской оперной труппы, в которой прослужил 25 лет.

Петр Васильев служил в артиллерийском департаменте, жил там же (на углу Литейного проспекта и Захарьевской улицы — ныне дом № 1 по улице Каляева). Энтузиаст ансамблевой игры, он привлек к ней Бородина и Щиглева. Составилось трио, в котором Александр участвовал как виолончелист. Если находили четвертого участника, составляли квартет.

Особенно серьезное направление имели музыкальные вечера у знакомого Бородина — чиновника Ивана Ивановича Гаврушкевича, хорошо игравшего на виолончели. В небольшом деревянном домике на Артиллерийском плацу (ныне площадь в начале улицы Рылеева), где он жил, собиралось многочисленное общество. Бывали здесь и музыканты-профессионалы. В музицировании участвовали все присутствовавшие.

Юный Бородин проявлял себя не только как исполнитель. Чтобы иметь возможность сыграть с друзьями то или иное сочинение, он часто делал его переложение для имеющегося ансамбля инструментов. Потребностями любительского музицирования были вызваны к жизни и его ранние композиторские опыты. Среди них — несколько трио, романсы, фортепианные пьесы. Кое-что из сочиненного даже попадало в печать. Так, 25 ноября 1849 года петербургская газета «Северная пчела» в рубрике «Музыкальные новости» сообщала:

«На днях во вновь открытом нотном магазине Роберта Гедрима поступило в продажу несколько весьма замечательных пьес для фортепиано. Особенного внимания, по нашему мнению, заслуживают сочинения даровитого шестнадцатилетнего композитора Александра Бородина: «Фантазия для фортепиано соло на мотив И. Н. Гуммеля» и этюд «Поток». Оба произведения проникнуты музыкальностью идей, изяществом отделки и прекрасным чувством юношеского сердца. Судя по этим первым опытам, можно надеяться, что имя нового композитора станет наряду с теми немногими именами, которые составляют украшение нашего музыкального репертуара».

Увлеченное музицирование, постоянные посещения концертов, занятия композицией постепенно формировали Бородина-музыканта. Как вспоминал Щиглев, друзья «не упускали никакого случая поиграть трио или квартет где бы то ни было и с кем бы то ни было. Ни непогода, ни дождь, ни слякоть — ничто нас не удерживало, и я со скрипкой под мышкой, а Бородин с виолончелью в байковом мешке на спине делали иногда громадные концы пешком...»

В 1850 году семнадцатилетний Бородин сдал экзамены за курс гимназии. Пора было определять дальнейший жизненный путь.

Юноша решил поступить в Медико-хирургическую академию (ныне Военно-медицинская академия имени С. М. Кирова) на Выборгской стороне. На вступительных испытаниях он показал знания, превышавшие требования к поступающим, и был зачислен «своекоштным» студентом. Жил Бородин в то время рядом с академией: он с матерью переехал на новую квартиру — в дом Чарного на Бочарной улице (ныне улица Комсомола, дом № 49).

Бородин с интересом занимался медициной. Очень скоро он получил возможность углубиться в свою любимую химию. Одной из самых ярких фигур в академии в 50-е годы был Николай Николаевич Зинин — выдающийся ученый и педагог, «отец русской химии». На третьем курсе Бородин попал в его лабораторию.

Учитель полюбил нового ученика, Бородин же души в нем не чаял. Николай Николаевич отдавал все силы развитию русской науки. Он проявлял себя не только как замечательный ученый. «При массе обязательного дела,— вспоминал о Зинине Бородин,— он находил всегда время читать и следить, не говоря уже о своей специальности, за движением самых разнородных отраслей знания, текущей литературы, общественной жизни и т. д., и сверх того успевал еще уделять время всякому, кто в нем нуждался... К нему шли за советом и по житейским вопросам, когда нужно было выручить бедняка-студента или врача, которых заедает нужда или над которыми стряслась какая-нибудь беда,— словом, когда нужна помощь человеку, нравственная или материальная».

Под влиянием Зинина Бородин сформировался в разносторонне образованного передового ученого, типичного представителя демократической интеллигенции 60-х годов.

Кругозор юноши расширялся быстро. Он жадно постигал специальные дисциплины. Увлекался литературой — сочинениями Пушкина, Лермонтова, Гоголя, статьями Белинского. Интересовался философскими и социальными вопросами.

В начале 1856 года Бородин закончил академию. Поскольку по заключению совета профессоров он показал отличные способности и любовь к науке, его оставили при академии во Втором военно-сухопутном госпитале и на кафедре общей терапии. Там началась самостоятельная деятельность Бородина.

Тогда же делал свои первые шаги в Петербурге Балакирев. Тогда же на дежурстве в госпитале Бородин впервые встретился с Мусоргским — гвардейским офицером и музыкантом-любителем...

Очень скоро Александр Порфирьевич зарекомендовал себя как талантливый химик. В ближайшие три года он сделал ряд работ, высоко оцененных в академии, и защитил докторскую диссертацию. Продолжая совершенствоваться, он одновременно вел занятия и читал лекции по химии для молодых врачей.

Зинина радовали успехи ученика. Правда, подчас он сетовал, что Бородин отвлекается. «Поменьше занимайтесь романсами,— говорил он ему. — На вас я возлагаю все свои надежды, чтобы приготовить заместителя своего, а вы думаете о музыке и двух зайцах».

Но «два зайца» уже стали необходимы Бородину. К концу 50-х годов он достиг многого и в области музыки: узнал много новых произведений, познакомился с сочинениями Глинки и полюбил их.

Бородин начал увлекаться музыкой русского национального характера. Это увлечение отчетливо проявилось и в некоторых его сочинениях. Как-то он назвал «очень хорошим музыкантом с «нашим» направлением» своего знакомого музыканта-любителя, который, по его словам, являлся «рьяным поклонником Глинки» и знал «оперы его наизусть от доски до доски». В то же время Бородин считал себя «ярым мендельсонистом». Он с увлечением играл Гайдна и Моцарта. С музыкой Шумана, Шопена, Листа, Берлиоза он не был знаком.