Могучая кучка

Огромную роль в формировании взглядов Серова сыграл М. И. Глинка. «Я в него верю, как в божество!» — увлеченно восклицал молодой человек. Под непосредственным впечатлением от бесед с Глинкой, от его музыки Серов утвердился в мысли, что композитор «должен так сообразовать свое творчество с духом народа, чтобы его собственные мотивы выливались в формы, наиболее любимые народом, как наиболее соответствующие его вкусу». Идеи народности музыкального искусства, интерес к национальной музыкальной культуре, взгляд на народную песню как на высокохудожественное выражение народного духа — все это развивалось у Серова под воздействием гения Глинки.

Личные контакты Серова с Глинкой стали особенно тесными в 50-х годах. К тому времени Серов уже приобрел известность как музыкальный критик. Он писал убежденно, горячо, стойко защищая идейность, правдивость, народность музыки. Смело вступая в полемику, он наносил чувствительные удары тем, кто ополчался против всего передового и национально-самобытного в музыкальном искусстве. Серьезные статьи о музыке в ту пору появлялись очень редко.

Серов был одним из первых образованных музыкальных критиков, взявшихся за разработку важных проблем музыкального искусства своего времени. Его немногие предшественники — Одоевский, Улыбышев и некоторые другие — оказались далеки от задач, которые выдвигала новая эпоха.

Духовным учителем Серова-критика был В. Г. Белинский. Несомненно, его прежде всего имел в виду Серов, когда писал о «блистательном состоянии русской литературной критики, которая во многих отношениях опередила все иностранные». Несколько позднее он испытал воздействие Чернышевского. Отмечая расцвет литературно-критической мысли, Серов задавал вопрос: «Почему же не позволить себе думать, что постоянные, дружные, добросовестные усилия могут через несколько лет поставить и музыкальную критику в России на такое же видное и почетное место?»

Действительно, со временем усилиями передовых деятелей русской музыки музыкальная критика в России заняла видное и почетное место (хотя фигуры, равной Белинскому или Чернышевскому, она не выдвинула). И одним из создателей русской научной музыкальной критики стал Александр Николаевич Серов.

Знакомство и общение с этим эрудированным музыкантом дало Балакиреву очень многое. Вместе с Серовым юноша размышлял о путях русской музыки, о задачах музыканта, композитора. Увлеченный грандиозностью поднимаемых проблем, умом и темпераментом критика, Балакирев искал возможность лишний раз поговорить с ним, показать ему свои сочинения. И Серов тянулся к талантливому человеку. Он искренне радовался дарованию Балакирева, в его успехах он видел грядущие достижения русской музыки.

Балакирев и Серов виделись часто: они встречались в музыкальных кружках, навещали друг друга. Пока Улыбышев был в Петербурге, Александр Николаевич приходил к нему и Милию Алексеевичу в дом Чаплина на Большую Морскую. Весной 1856 года, когда Улыбышев уехал в свое нижегородское поместье, Балакирева приютил Кологривов. Теперь Серов посещал своего приятеля уже не в аристократическом центре столицы.

Случалось, Серов и Балакирев назначали встречи в музыкальном магазине Я. Беккера, который помещался напротив Михайловского манежа (ныне дом № 31 по улице Ракова, напротив Зимнего стадиона). Здесь они играли на двух роялях в четыре руки.

Чаще всего, впрочем, встречались в квартире Серова. Родители Серова имели небольшой деревянный дом в начале Лиговского канала на углу Озерного переулка (постройка не сохранилась). Но молодой музыкант не жил здесь постоянно. Конфликт с отцом, который не мог смириться с тем, что сын избрал путь музыканта, заставлял Александра Серова снимать комнату отдельно. Известно, что он жил на Бассейной улице (ныне улица Некрасова). Летом 1856 года он на некоторое время переехал «на Пески» (сейчас район Советских улиц). «На Песках, в 7-й Рождественской улице, дом Нефедьевой»,— сообщал свой адрес Серов Балакиреву (ныне 7-я Советская улица; дом не сохранился). Серов жаловался, что на прежнем месте было слишком шумно. «Мне надобно было поселиться именно в захолустье,— писал он.— Тишина-то какая, точно в деревне,— даже трава и куры перед окнами; шарманщики и бродячие музыканты (мои злейшие враги) в мою улицу и не заглядывают».

Он и Балакирев жили в противоположных концах города. Единственным средством сообщения для них мог быть извозчик, но стоила поездка на такое расстояние недешево. И молодые люди отправлялись в дальнее путешествие пешком.

* * *

Подчас Балакирев навещал Серова не один. Вскоре по приезде в Петербург у него появился приятель — Цезарь Антонович Кюи, которого впоследствии знали как крупного военного инженера, профессора Инженерной академии, и как композитора и музыкального критика, друга и соратника Балакирева в течение многих лет.

Сын француза и литовки, он родился в Вильно, но с 1850 года, когда пятнадцатилетнего мальчика привезли в Петербург и вскоре отдали в Инженерное училище, до самой смерти в 1918 году его жизнь неразрывно связана с городом на Неве.

Инженерное училище располагалось в массивном здании Михайловского замка, стоявшего напротив Летнего сада, между Фонтанкой и Садовой улицей (после того как здание отдали училищу, его стали называть Инженерным замком).

Еще в Вильно музыкальные способности юного Цезаря Кюи отметил много лет работавший там известный польский композитор Станислав Монюшко. Он же давал ему бесплатные уроки, просматривал его первые сочинения.

После переезда в Петербург подросток, начав заниматься в Инженерном училище, не оставил музыку. Он отлично учился, что требовало немало сил и времени, но все же успевал играть на рояле. Товарищи регулярно собирались в одном из залов Инженерного замка и с удовольствием слушали Кюи. Иногда с кем-нибудь из них он играл в четыре руки.

По окончании училища Кюи был произведен в офицеры и принят в офицерские классы, вскоре переименованные в Николаевскую инженерную академию. Он получил возможность жить на частной квартире, чаще посещать дома, где устраивали музыкальные вечера, бывать на концертах и спектаклях.

Как-то он пришел на «пятницу» к А. И. Фитцуму. Здесь его познакомили с Балакиревым. Это знакомство, состоявшееся в начале 1856 года, сыграло огромную роль в его жизни.

Балакирев и Кюи были почти одного возраста (Кюи немного старше). С первых же слов выяснилось, что, несмотря на молодость, оба серьезно относятся к музыке. Это помогло им сблизиться. Балакирев, весь под впечатлением первых встреч с Глинкой, заговорил о нем. «Он с одушевлением рассказал мне про Глинку, которого я вовсе не знал, а я ему говорил о Монюшко, которого он тоже не знал»,— вспоминал много лет спустя Кюи.

Приятельские отношения сложились очень быстро. И хотя Балакирев обладал значительно большим талантом и музыкальным кругозором, это не мешало друзьям равно ценить общество друг друга. Они были готовы встречаться каждый день. Им никогда не было скучно: они с увлечением занимались музыкой. Им нужно было досконально разобраться в каждой пьесе, понять значение каждой ноты или аккорда, ощутить неповторимое своеобразие творчества каждого композитора. Ведь они сами сочиняли музыку.

Кюи был первым из молодых начинающих композиторов, с которым сблизился, тоже по существу начинающий, Балакирев. Они делились друг с другом сугубо «композиторскими» заботами: как развить технику сочинения, как овладеть той или иной формой, как научиться инструментовать. Советы, как более опытный, обычно давал Балакирев.