Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих

Скорее всего, привыкнуть к обеденному столу надо было ему. Господи, страшно, до чего может помрачиться Твой образ – человек, венец Твоего творения… Ел он опять с пола: дала ему овсяной каши и сварила кисель. После еды его прошиб сильный пот, но сильных болей не последовало.

Михаил сидел, прислонившись спиной к входной двери, а я, стоя над ним, расспрашивала, что же с ним приключилось. Отвечал он, подыскивая слова, не очень охотно. История банальная: полгода назад приехал он из провинциального городка на какую-то московскую стройку. Получил первую зарплату, двадцать семь тысяч. Решил это дело отметить: купил пива, воблы, сел в парке на лавочку. Но, видимо, его «пасли»: вскоре подошли «двое крепких пацанов», сначала, мол, угости – пива у работяги несколько бутылок было, а потом ножиком по горлу резанули, схватили барсетку с деньгами и паспортом и – ищи ветра сказали. Михаил показал мне шрам под подбородком. В милицию обращался, там все записали, но таких, как он, много, «никому дела нет до приезжих». В рабочее общежитие без паспорта не пускали, ночевал, пока было тепло, где придется, а потом стал постепенно опускаться.

Лицо его за это время уже приобрело главные бомжовые черты: какое-то бессмысленное выражение, одутловатость, делающая всех их похожими друг на друга. Но иногда на бомжовом лице Михаила изображалась какая-то доверчивая человеческая улыбка. И не сделался он наглым и хамоватым… Трудно было определить его возраст. Ясно, что не юноша… В конце разговора я все-таки не удержалась от нотаций:

– Ты, друг, что-то в жизни не так делал, вот Бог тебя и остановил. Другие гибнут, а тебе дал шанс. Бог каждого ведет ко спасению, понимаешь?

– Может, пойму… В Афгане не так жестоко было… Полежу, опять плохо, – сказал он и затих.

Так закончился второй день Святок.

На следующее утро я увидела Михаила сидящим на краю табуретки у входа на кухню. Он пытался размотать грязные бинты на израненных пальцах. Зрелище не для слабонервных.

– Здравствуйте, с Рождеством вас! – привстал он с табуретки.

– Да сиди уже… – кивнула я.

– Не могу долго сидеть, у меня тут ранение было…

Я налила в таз воды, сыпанула марганцовки, размешала.

– Окунай сюда руки, пусть откиснут. И иди в ванную, смотреть не могу. Что это у тебя?

Он лег на бок в коридоре и опустил свою лапищу в марганцовую воду.

– За горячие батареи ночью держался, спеклись…

– Господи! – воскликнула я. – Прямо как на войне.

– Нет, на войне не так.

– На какой же войне ты был?

– В Афгане… сначала, – тяжело вздохнул Михаил. – Сам напросился. Нас тогда так обработали… воины-интернационалисты пришли помогать братскому народу… – он говорил медленно, сам, видимо, удивлялся своему голосу, которого давно не слышал. – Сразу в бой зеленых… мясо пушечное. Госпиталь. Потом застава в горах… Год породу взрывали. Под траншеи. Духи нападали, головорезы. Психом стал. Ждать все время смерть. Убежал… Ночь бежал. Утром колонну увидел. Наши из Афгана уходили, мы не знали… Пошел к ним – пусть расстреляют. А мне рады – ночью нашу заставу вырезали. Ад. Где был Бог?

Я видела, как бьется жила у него на виске.

– Не надо вспоминать, – остановила я. – Давай, герой, гляну на раны…

Надев перчатки, стала раздирать его размокшие грязные бинты. Я понимала, что ему должно было быть больно, но он не показывал вида. Люблю мужество во всех его проявлениях. Когда раны подсохли, смазала их освященным афонским маслом.

Впервые он поел за столом и не руками, а вилкой.

– А у тебя жена, дети есть? Родители? Они знают, что с тобой случилось?

– Потеряли меня, к лучшему: пропал и пропал. Мать только жалко, не знает.

– А жена? – осторожно спросила я.

Он некоторое время что-то вспоминал: прошлое медленно возвращалось в его сознание.

– Ушла от меня… Сын – ему все равно, мать настраивает…

– А что дальше?

– В Чечню завербовался…

– Зачем!

– Так… – опустил он голову, что-то у него все-таки болело. Перетерпев, снова заговорил. – Женился, работы нету. Сын… как раз Первая чеченская. Золотые горы обещали. Контракт на три месяца. Поехал.

– Не поняли, что ты дезертировал? – спросила я.

– Кого волнует! Заманивали всех – безработных больше всего. Никто не знал про мясорубку… Афган меня научил, другие были пушечным мясом. Больше месяца первые контрактники не жили.

– А деньги-то дали?

– За месяц. Все потратил на лечение. Полгода в больнице.

Все-таки когда говорит очевидец, это говорит очевидец. Я читала про беспредел в чеченских войнах, но то, что вспоминал Михаил, было за гранью – какие-то сплошные ужасы. Двинуться запросто можно. Слушателя ужасы завораживают. Именно это эксплуатируют СМИ, почти добившись того, что ужасы стали нормальным явлением.

Я внимательно вглядывалась в лицо Михаила: не привирает ли, вообще адекватен ли он? Трудно определить… Но было ясно, что лицо его мало-помалу преображается, оттаивает, приобретает какие-то индивидуальные черты.

– В Афгане был неверующим. Когда сбежал с заставы со страха, то жизнь сберег. Другие убиты. Думал: повезло. Не знал, что впереди. В Чечне или с ума сходишь, или в Бога начинаешь верить.

– И что же ты?

– Устал, – ответил он. Его лицо сделалось болезненно серым. – Полежу? Потом уйду.

– Давай! Мне нужно тебе за курткой съездить.

– Спасибо вам.

Я уже не боялась оставить его одного в своем доме, да и украсть у меня нечего. Господи, благослови! Одежду для пришельца обещали подвезти к ближайшему метро. Мой знакомый притащил целый баул.

– Чё-та ты какая-то уставшая на вид, а? Родственник замучил? – спросил он, увидев меня.

– Ой, замучил. Не дай Бог такого никому!

– Понимаю… Из деревни, что ли?

– Из глухой, – подтвердила я. – Глухо там у них, как в танке… ты случайно в Чечне не служил?

– Ой-ой-ой! – замахал знакомый руками. – Бог миловал.

– А он служил.

– Тяжелый случай, – вздохнул знакомый. – Из деревни туда и гнали, кто отмазаться не мог. Сочувствую тебе.

– Ему посочувствуй, помолись, – попросила я. – Михаилом зовут.

– Тогда не переживай! Архистратиг, победит. Ладно, давай до дома довезу.

Села я, счастливая, в машину, стала дорогу показывать.

– А что сразу к дому-то не подвез? – спросила я.

– Честно? Лень было искать адрес.

– Спасибо за честность, Серега, и за вещи, – подъезжая к дому, поблагодарила я от всей души.

Он вышел, открыл багажник, достал баул и понес к подъезду.

– До квартиры донесу.

– До лифта, – возразила я.

– Может, родственника куда доставить? – спросил он.

– Не, это он пусть сам старается. Помолись только о нем…

Что я увидела, когда открыла дверь? Умилительную картину: Михаил сидел на табуретке и рассматривал книгу. Поморщилась я со свежего уличного воздуха от вони, которая, оказывается, сохранялась в квартире. Сколько еще это терпеть?

– Вот читаю… – сказал Виктор.