Мои любимые преподы

– Молоко? – переспрашивает бармен с таким видом, словно я у него травку попросила, и после моего кивка хмыкает. – Есть.

– Один стакан, – заказываю.

– Ну это очень странно, – делится впечатлениями Оля и тянет руки, когда перед ней ставят высокий бокал с белой шапкой пены. – Ты не на детский утренник пришла, Ева, а в клуб.

– Хватит нудеть, – улыбаюсь и отпиваю из своего стакана. Разворачиваюсь на стуле с желанием посмотреть на зал и танцующих.

И давлюсь молоком, наткнувшись на пристальный взгляд.

Светлые волосы, небрежная челка. Золотистые светло-карие глаза, чувственный рот.

Несколько дней назад я его во дворе караулила, тогда он шел и смеялся, а сейчас стоит в двух шагах от меня и смотрит так, словно мы не в шумном молодежном клубе встретились, а на похоронах.

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич, – тонким голосом приветствует его Оля и толкает меня локтем. – Вот так встреча. А мы тут…последний день каникул.

Сергей словно не замечает никого вокруг, не слышит, хватает меня за руку и почти сдергивает с табурета.

– Иди сюда.

От звуков его голоса сердце сбивается с ритма, его пальцы обхватывают мое запястье, и кожу жжет, семеню за ним сквозь толпу, вокруг столько запахов, алкоголя и пота, а я чувствую лишь его парфюм, свежий, едва уловимый, взглядом впиваюсь в его затылок и нестерпимо хочу пальцы запустить в эти мягкие светлые волосы, потрогать его.

– Знакомься, это, похоже, папа, – негромко говорю, и накрываю ладонью живот.

Сергей оглядывается.

– Чего? – он щурится, по его лицу цветные вспышки носятся, он такой чужой и такой родной.

– Ничего, – пытаюсь выдернуть руку. – Отпусти, куда ты меня тащишь?

– Пришли, – он выдергивает меня из толпы в закуток возле туалетов. Сдвигает к стене, сам напротив встает, загораживая дорогу. Долгим взглядом изучает меня, оценивает мои распущенные волосы, смотрит ниже, на платье и изгибает губы. Возвращается к глазам. И понижает голос. – Ну что. Привет, Ева.

Глава 8. Сергей

Настя достает, бесит меня своим постоянным хвастовством, мелким слюнтяйничеством и нытьем, но, пожалуй, я заслужил именно это. Не больше и не меньше – вот такую вот Настю. Ведь примерно на такой я и планировал жениться со временем, лет в тридцать-тридцать пять: на высокомерной кукле, умеющей вести себя в обществе, и с родословной, как у породистой кобылы.

Остальное казалось неважным.

– Куда ты собрался? – ловит меня «невеста» у самого дома, и за руку хватает. – По шлюхам, да?

– Да. Тебя что-то не устраивает?

У Насти нет особого ума, но хитрости и какого-то звериного чутья ей не занимать. Вот и сейчас она чудом почувствовала, что я собираюсь пойти в бар, чтобы выпить, и нарисовалась около моего дома.

– Хоть бы постеснялся! Скоро пойдут разговоры, что не по любви мы женимся, и…

– Дорогая, – отодвигаю Настю, придерживаю за плечи, хотя прикасаться к ней физически неприятно, – никто не питает иллюзий по поводу нашей великой любви. Всем вообще все равно на нашу с тобой звездную пару. Я могу по главной улице ходить в обнимку с проститутками, об этом поговорят один день, и забудут. Расслабься, в обществе я обещаю нежно тебе улыбаться, и даже поцелую разок. В ЗАГСе. А сейчас иди домой, или куда ты сама хочешь.

Отпустил «невесту», хотя больше всего хотелось отшвырнуть ее, как нечто неприятное, но сдерживаюсь – девушка, все же. Дурная, склочная, избалованная сука, но она слабее. А значит, играть придется на ее поле.

– Скоро я к тебе перееду. На днях, до свадьбы, – шипит она, – и тогда ты не посмеешь по шалашовкам ходить! Папа добро дал, разрешил нам съехаться, так что радуйся, пока можешь.

Настя разворачивается с видом оскорбленной невинности, и уходит. Уходит так, словно я за ней побежать должен, но я лишь пожимаю плечами, и иду к машине – и с чего Настя взяла, что я по бабам хожу? Будто для этого у меня есть настроение и силы.

Яр в тюрьме, Ева предательница, а на моей шее висит камень по имени Настя. Но вообще… вообще, Настя права.

– Надо развлечься, пора перестать быть монахом, – попытался сказать это весело, как раньше, но от унылости своего голоса тошно.

Пить не тянет, по бабам тоже идти не хочется, но я заставляю себя поехать не в бар, а в клуб – там моя атмосфера, мой мир. Барные стойки, танцпол, чилаут – это должно поднять мне настроение. И не думать о стерве Насте.

И о Еве.

До «Да Винчи» доезжаю на автомате. Дорога знакома, охранник – нет, но он вежливо кивает, и пропускает меня вне очереди. Так и должно быть, все правильно: я Сергей Штерн, пора об этом вспомнить.

И я пытаюсь. Заказываю смазливой блондинке коктейли, слушаю бессвязный лепет о том, что у всех подруг айфоны двенадцатой модели, а она, как лохушка, ходит со старым.

– Бедняжечка, – говорю ей, и сердце замирает от знакомой фигуры, от знакомого оттенка волос – только у одной девушки они подобного оттенка янтарного меда. – Ничего, с таким ротиком ты быстро заработаешь себе на новый телефон.

– Я согласна.

– Поищи кого-нибудь другого, и угощайся, – протягиваю ей еще один коктейль, и иду туда, где видел Еву.

Это она, нет сомнений. Вернулась, вернулась, черт бы ее побрал…

В голове басы гремят, по коже электрические разряды бегают, насквозь прошивают, пока говорю с ней, когда в ее глаза смотрю. И до сих пор не могу поверить, что все закончилось именно так, именно таким образом.

– Ну что. Привет, Ева.

– Привет, – шепчет, и я не слышу – по губам читаю.

По вкусным губам Евы, которые так любил целовать. В которые и сейчас бы впиться, утянуть ее подальше от толпы, и наслаждаться всю ночь, и всю жизнь.

– С приездом, Ева. Весело проводишь время, я смотрю, – она хмурится, пытается уйти, но я выставляю руку, и не пускаю. – Ты сейчас Ева или Лилит?

– Я всегда была Евой. Кто виноват, что вы оба – слепые? – Ева больше не шепчет.

Хмурится привычно строго, вот только больше я не чувствую себя под этим взглядом нашкодившим мальчишкой. Кто из нас больше натворил – это как посмотреть.

– А Богдан с тобой? – приподнимаю бровь. – Хотелось бы поздороваться, руку пожать…

– При чем здесь Богдан? Я ведь объяснила тебе на вокзале, в чем дело.

– И я, разумеется, поверил. Брось, Ева, – усмехаюсь, – ты та еще интриганка. Здорово ты нас наказала, я восхищен. Тебе бы не в психологию идти, а в юриспруденцию – цены бы не было.

– Мне итак нет цены!

А у Евы острые зубки. Что-то в ней изменилось – она никогда не была особо робкой, но сейчас я вижу перед собой не юную девушку, а молодую женщину – грустную, или делающую вид, что ей не особо весело.

– Про Яра не хочешь спросить? Не интересует его судьба? Или «из сердца вон», Ева?