Мои прославленные братья

Рут была мертва, но мальчик - жив. Она защитила его своим телом, и в нее, как в щит, вонзились все стрелы. Она, должно быть, недолго страдала: две стрелы пронзили ей сердце. Я знаю. Я вытащил эти стрелы. Я поднял ее на руки и отнес в дом ее отца. И всю ночь я сидел возле нее.

А наутро вернулся Иегуда.

Есть вещи, о которых я писать не могу, да они не так уж и важны для этой повести о моих прославленных братьях. Не могу я рассказать, что чувствовал я в ту ночь - это была ночь без конца, которая все-таки как-то кончилась. Люди ушли, и Моше бен Аарон и его жена, чуть не падавшие от усталости, уснули тяжелым сном, и я остался один. Наверно, я не спал, но впал в какое-то забытье. Я опустил голову на руки, уперев их локтями в стол, а затем я услышал шаги, и поднял голову, и увидел, что уже светает и что в комнате стоит Иегуда.

Но это был не тот Иегуда, который ушел из Модиина пять недель тому назад. Что-то в нем было новое - я увидел это не сразу, но сразу почувствовал. Юношей Иегуда ушел из деревни, а вернулся мужчиной. Застенчивость исчезла, появилось смирение. В его каштановых волосах заблестели нитки седины, лоб прорезали морщины, а на одной щеке был свежий, еще не запекшийся шрам. Борода его была нестрижена, волосы - растрепаны, и он еще не смыл с себя дорожной грязи и пыли. Все это было внешнее, но чувствовалось также что-то новое внутри у него, и внешняя перемена делала его старше и даже вроде бы выше ростом; теперь это был хмурый великан - не красивый своей прежней красотой, но какой-то по-новому прекрасный и величественный.

Мы долго смотрели друг на друга, и наконец

Иегуда спросил:

– Где она, Шимъон?

Я подвел его к телу Рут и открыл ее лицо. Казалось, что она спит. Я опустил покрывало.

– Она не очень мучилась?
– спросил он просто.

– Едва ли. Я вынул две стрелы у нее из сердца.

– Апелл?

– Да, Апелл.

– Ты, должно быть, очень любил ее. Шиньон, - сказал Иегуда.

– Она носила в чреве моего ребенка. Когда она умерла, во мне все исчезло все желания.

– Ты еще будешь жить. Это дом смерти, Шимъон бен Мататьягу. Выйдем на солнце.

Иегуда направился к двери, и я пошел за ним. Мы вышли на деревенскую улицу. Деревня просыпалась, и в ней уже начиналась повседневная жизнь, которая, несмотря ни на что, все-таки идет своим чередом. Где-то смеялся ребенок. По пыли, хлопая крыльями, проковыляли три цыпленка. Из дома Мататьягу вышли Ионатан и Эльазар и подошли к нам.

– Где адон?
– спросил Иегуда.

– Он пошел в синагогу с Иохананом в рабби Рагешем.

– Дай мне воды, - попросил Иегуда Ионатана.
– Мне нужно умыться перед молитвой.

Ионатан принес ему воды и полотенце, и Иегуда тут же, перед домом Моше бен Аарона, умылся. Жители деревни, шедшие в синагогу, негромкими голосами здоровались с Иегудой, а женщины стояли у порогов своих домов, некоторые из них плакали, другие жалостливо глядели на нас.

– Пошли, - сказал Иегуда, и мы повернули в синагогу. Иегуда слегка отстал от братьев и обнял меня за плечи.

– Кто тебе рассказал про Рут?
– спросил а.

– Адон.

– Все?

– Об остальном я могу догадаться, Шимъон. Шимъон, прошу тебя только об одном: когда настанет время, пусть Апелл будет мой, а не твой.

Мне было все равно. Рут умерла, и ничто не могло ее воскресить.

– Обещай мне, Шимъон.

– Как хочешь. Не все ли равно?

– Нет, не все равно. Сегодня кое-что закончилось в кое-что начинается.

Мы вошли в синагогу. Ковчег был поруган и пуст, никто не повесил сорванную занавесь. Наши жители столпились вокруг адона и кого-то еще; когда мы подошли, круг разомкнулся, и я увидел, что рядом с адоном стоит напружинившийся маленький, необыкновенно уродливый человечек, лет, наверно, пятидесяти, с острым, пронзительным взглядом.

– Рабби Рагеш, - сказал Иегуда, - это другой мой брат, Шимъон бен Мататьягу.

Рагеш повернулся ко мне. Это был чрезвычайно подвижный и настороженный человек, и в его маленьких голубых глазках, казалось, сверкало пламя. Он заключил обе мои руки в свои и сказал:

– Шалом! Я рад видеть сына Мататьягу. Да будешь ты защитой Израиля!

– Мир тебе!
– ответил я безучастно.

– Сегодня черный день нашего черного года, - продолжал рабби.
– Но пускай твое сердце, Шимъон бен Мататьягу, наполнится не отчаянием, а ненавистью.

"Ненавистью, - подумал я.
– Мне преподана новая наука. Когда-то я знал любовь, надежду и мир, а теперь во мне только ненависть, и больше ничего".

Рагеш был нашим гостем, и его попросили читать молитву. Выло свежо, и люди неподвижно застыли, запахнувшись с головы до пят в полосатые плащи и закрыв лица, пока рабби читал:

– Шма Исраэль, Адонай Элокейну, Адонай эхад... (Шма Исраэль, Адонай Элокейну, Адонай эхад - Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един. (Иврит).).

Я искал глазами Моше бен Аарона и нашел его. Взошло солнце, и в старую нашу синагогу хлынул поток света. Мы молились о мертвых. Но сам я тоже был мертв. Я жил, но я был мертв. К тому времени, когда молитва окончилась, в синагоге собралась уже вся деревня: и мужчины, и женщины, и дети.

– Чего требует Бог?
– вопросил рабби Рагеш тем же тоном, каким он читал молитву.
– Он требует повиновения.

– Аминь, да будет так!
– промолвили люди.

– Сопротивление деспотизму - не есть ли это повиновение Богу?
– негромко продолжал маленький незнакомец.

– Да будет так!
– ответила толпа.

– А если ядовитый змей грозит укусить меня, а ли не раздавлю его пятою?

– Да будет так!
– сказали люди, и послышалось всхлипывание женщин.

– А если змей грозит Израилю, мы ли не встанем на его защиту?

– Да будет так!

– Если нет человека, чтобы рассудить Израиль с врагами его, поверит ли Израиль, что Господь оставил его?

– Да будет так!

– И найдется ли Маккавей у нашего народа?

– Аминь!
– промолвили люди.

И Рагеш им ответил:

– Аминь! Да будет так!

Он прошел сквозь толпу и приблизился к Иегуде; он положил ему руки на плечи, притянул его к себе и поцеловал в губы.

– Скажи им, - обратился он к Иегуде. Я уже говорил, что Иегуда вернулся иным: исчезла его застенчивость, появилось смирение. Он вышел вперед и остановился в лучах солнца, с широких плеч свисал просторный плащ, голова склонилась, и каштановая борода сверкала на солнце, словно в ней разгоралось пламя. Я перевел глаза с Иегуды на адона и увидел, что старик плачет, не стыдясь своих слез.