Мои универсамы (черновая версия)

А поскольку мошеннические операции реально проводились, то нужны были и схемы обналичивания лишних денег. Для этого магазинное начальство и держало лоточников. Выручка лоточника не проходила через кассу и на фискальных чеках не учитывалась. В те времена на чеке указывался лишь номер отдела, через который продавали тот или иной товар, и если, предположим, за месяц покупатели были обсчитаны на масле, сыре и колбасе на тысячу рублей, то достаточно было пропустить через лоточника на тысячу рублей столовых яиц или дешёвых кур, а потом отметить эти товары, как проданные через зал. Сейчас фискальный чек отмечает не отдел, а полный ассортимент продуктов. Вот я вернулся из магазина, достал чек и вижу не просто потраченную сумму, а то, что мною куплена свёкла свежая на сумму семнадцать рублей пятьдесят пять копеек, сметана «Снежок» стоимостью шестьдесят один рубль, что для внуков, которых я завтра жду в гости, куплено печенье «Сказочные джунгли» и слойка «Ромашка» — всё с обозначением веса и цены. Как в этих условиях обналичивать обвес покупателей, ума не приложу, но, отчего-то, уверен что схемы обналичивания, простые и верные, существуют и сегодня, что они созданы и работают.

Основные суммы, официальные и неофициальные, шли через гастроном и обналичивались лоточником Володей. Бакалея считалась как бы примкнувшей к гастрономическому отделу, её выручка была в несколько раз меньше. Но и там набегал лишний товар, в основном за счёт фасовки сахарного песка, риса и шоколадных конфет. Чтобы обналичивать их, при магазине существовал табачный киоск. Собственно, сигареты шли через отдел Сергей Саныча, но вместе с ними продавались дорогие конфеты, жевательная резинка, которая тогда только что была разрешена советским людям, а в предновогодние дни — спешно собранные детские подарки: целлофановый кулёк, в котором лежали маленькая пачка вафлей, пригоршня всяко-разных конфет и непременная мандаринка.

Кстати, мандарины во второй половине восьмидесятых не были таким уж дефицитом. Это был сезонный товар: перед Новым Годом он появлялся в свободной продаже, а в остальное время его попросту не было.

Табачница, тихая миловидная женщина, кстати, абсолютно некурящая, приходила после открытия магазина. Сопутствующие бакалейные товары она относила в киоск сама (товары эти обычно умещались в корзину, какими пользовались покупатели). А вот сигареты отвозились на тележке грузчиками. Если сочную женщину «ставил и снимал» я, то табачницу непременно вывозил Саня Хромой Глаз. На этой халтуре он зарабатывал пачку «Памира» — самых дешёвых и вонючих сигарет, которые смолил непрерывно.

Я, человек некурящий, в «Памире» не был заинтересован совершенно, и к табачной кладовой имел отношение не чаще раза в месяц, когда с базы приходил фургон полный дымного зелья. И киоск, стоявший при входе в универсам, так и остался бы для меня необязательной частью антуража, если бы не печальная история, положившая конец торговой карьере тихой сигаретной женщины.

В тот далеко не прекрасный день в универсаме появилось несколько цыганок. Прошлись между стеллажей и витрин, что-то купили. Укладчица в зале и контролёр на кассах немедленно приняли боевую стойку, провожая взглядом каждое движение опасных покупательниц. А вот, когда минитабор вышел из магазина, наблюдение за ними прекратилось. И в это время старшая из цыганок подошла к табачному киоску, протянула в окошечко рубль и попросила пачку сигарет. А потом негромко добавила:

— Сдачу-то давай.

И табачница отдала в виде сдачи всю дневную выручку — больше двухсот рублей.

Спохватилась она лишь через полчаса, когда цыганок и след простыл. Бедная женщина в слезах прибежала в магазин. Рассказ её всячески обсуждался на всех фасовках и прочих подсобных помещениях. Пострадавшую все жалели, но что делать, никто не знал. Любопытно, что никто не предложил обратиться в милицию, и никто не кинул клич, чтобы скинуться по два рубля, чтобы покрыть недостачу. Думается, такое поведение типично для работников торговли, где привыкли предоставлять проколовшихся своей судьбе, а от правоохранительных органов не ждут ничего, кроме убытков.

Ситуацию разрулил Сергей Саныч. Подсчитал точный ущерб и, не оформляя никаких документов, раскидал его по всему отделу, так что двести рублей незаметно растворились среди мелких краж, совершённых покупателями, и обвесов на масле и сыре. Табачницу в тот же день уволили по собственному желанию, а недополученную зарплату также направили на погашение долга.

Так или иначе, киоскёрша отделалась относительно легко. За пропажу двухсот рублей, прими дело официальный оборот, её могли и посадить.

Потом в табачном киоске ещё кто-то торговал, но этот кто-то уже не оставил в моей памяти никакого следа.

РОСТОВСКИЙ РАЗРУБ

Мясной отдел большого магазина, это центр, вокруг которого крутятся интересы всех сотрудников. Рубщика знают по имени, и ему дозволяется многое. Фасовщицы болтали, будто за каждый день работы администрация отстёгивает мяснику двадцать пять рублей. Когда я впрямую спросил мясника Володю, правда ли это, он пожал плечами и ничего не ответил. Это, при том, что прочими секретами мастерства делился охотно.

Оказывается, красивая схема разруба, висевшая некогда в каждой мясной лавке, это схема смоленская. А кроме неё, существует ещё множество способов разрубить полутушу на части, которые предлагаются покупателям. В смоленском разрубе говядина идёт первым, вторым и третьим сортом, каждый по своей цене. Разрубы московский и ростовский второго сорта не признают. Кроме голяшек и зареза всё идёт первым сортом, да и то, зарез частенько удаётся сбагрить не за третий, а за первый сорт. Разумеется, смоленский разруб остался только на картинках. В магазинах вот уже сорок лет царствуют ростовский и московский разрубы.

Мясников в магазине было двое и различались они весьма решительно.

Иван — пожилой татарин, в котором татарского было только любимое словечко «якши». Иван практиковал ростовский разруб. Чисто мякотных кусков при этом не получается. Как ни верти, но косточку, иной раз порядочную придётся купить. Дома кусок мяса разделываешь окончательно: это на суп, это на бефстроганов. Лангетов при ростовском разрубе не полагается, жри, что дают. Даже для работников универсама Иван не делал исключения, и бескостного кусочка не вырубал.

Проработал Иван на моей памяти не долго, у него случился инфаркт, и с тяжёлой мясницкой работой пришлось расстаться. Пару месяцев Иван проработал укладчиком в хлебном отделе, а потом вышел на пенсию. На его место взяли молодого парня Серёжу, который, как и Володя был сторонником московского разруба.

Для работников универсама московский разруб куда как приятнее ростовского. Куски получаются гораздо мясистее, а для своих и вовсе вырубаются части без костей.

Вот ведь чудо чудесное — туша одна, а при московском разрубе костей меньше!

— Гляди, — говорит Володька, — какой кусочек мякотный. На прилавке и минуты не пролежит, какая-нибудь дура схватит. А называется он «кирпич»…

Кусок и впрямь похож на кирпич. Со всех сторон у него чистое мясо, лишь на торцах вглубь уходит тонкая мозговая кость.

— А теперь — во! — Володя рубит кирпич наискось, и становится видно, что внутри мякотного кусочка прячется преогромный сустав, размером с два кулака. Мяса практически нет, так что, часть эта должна идти даже не вторым, а третьим сортом. Володька быстро расколотил испорченный кирпич на несколько кусочков и приложил их в качестве довесков к приличному мясу.