Мои Великие старики

Я, мои братья и сестра любим встречаться с русскими, вместе отмечать праздники, какие-то события, удачи. Мой старший брат Михаил рассказывал про одну пасхальную встречу, на которой были наша прабабушка Александра Федоровна Пущина, супруга Лаврентия Ивановича, внука декабриста, тетя Люба, княгиня Оболенская, почетная дама с изящными манерами, великая княгиня Вера Константиновна Романова, дочь брата царя Константина Романова, известного еще как поэт К. Р. Все они сидели на одном большом диване, с каждым, кто входил в дом, христосовались, говорили добрые слова.

Я не помню, но другие, кто постарше, видели еще Александра Керенского, высокого худого сгорбленного старика, стоявшего перед причастием.

Все это наша история. И мы, носители русских имен и фамилий, живущие в Америке, ее продолжатели. Мы всегда будем гордиться, что в наших жилах течет русская кровь.

1988

Глава 28. Александр Яковлев – отец перестройки

Он переделал Горбачева

Много раз я слышал еще от своей владимирской бабки-крестьянки: легкая смерть – значит, Богом любим. Значит, человек был хороший. Конечно, многие сравнения хромают, но по отношению к Александру Яковлеву, который, придя домой с прогулки и сев в кресло, взял да и умер, это так. 81-летний мужчина принял легкую смерть 18 октября 2005 года. Как награду за то хорошее и благородное, что сделал для людей. За то, что всю жизнь к чему-то стремился, учился и стал академиком, воевал на фронте, был ранен, жене своей единственной верен был до конца дней. А прожили они 60 лет. За то, что другие люди – начальники из ЦК – рано заметили в смущающемся скромном парне достойного важной работы кадра. И пошел он вверх, добравшись до самой верхушки партийно-чиновничьей пирамиды. А позже, много лег спустя, с его легкой руки в стране началась перестройка.

И как бы ни оценивали ее современники и будущие поколения, те несколько разломных лет навсегда останутся не только в советско-российской, но и в мировой истории. Нынче, спустя 20 лет с начала перестройки, это стало ясно. И Александр Яковлев останется главным ее архитектором.

Александр Яковлев

Я оказался непосредственным свидетелем происходившего на фронте гласности с 1986 по 1988 год.

Работал я тогда в журнале «Огонек» под редакторством Виталия Коротича. Наш журнал, как известно, стал флагманом, знаменем перестройки и гласности. И, конечно же, ничего бы мы не сделали на том гласном фронте без Александра Николаевича. Ведь Горбачеву было не до нас, не до прессы. Он вершил все остальное, весь, как говорится, базис. Яковлев же возился с редакторами газет и журналов, с писателями, артистами, художниками.

О тех трех-четырех годах написаны десятки книг, созданы кино– и телефильмы. Но тема не исчерпана до конца. Оглядываясь назад, я вспоминаю, например, когда впервые и по каким поводам стали произносить имя Александра Николаевича, когда оно вошло в наш журналистский обиход. Говорили о том, что Яковлева вернул из «дипломатической ссылки» Михаил Сергеевич. Если бы не он, тянул бы Александр Николаевич свою посольскую лямку в Канаде до самой пенсии. Ведь десять лет отбывал он, бедняга, брежневское наказание за «идеологическую ошибку» – за статью в газете, в которой Суслов и его приспешники увидели «наезд» на их моральные устои.

Так вот, приехал с визитом в Канаду Горбачев и будто бы в первый же день проторчал он в сером посольском здании аж целых восемь часов. Потом они вышли, что называется, на свежий воздух и продолжили общение в пеших прогулках по посольскому саду, вдвоем, без всякой охраны и соглядатаев. И вот за эти-то часы Яковлев «перестроил» Горбачева, убедил его в том, что дальше так жить нельзя.

А. Н. Яковлев в зрелом уже возрасте стажировался в Америке, в престижном Колумбийском университете, и политологи считают, что именно пребывание в штаб-квартире высокой американской политики во многом перевернуло его сознание, изменило восприятие Яковлевым отношений между СССР и США. Позже факт колумбийской стажировки стал притчей во языцех при обличении Яковлева нашими «ура-патриотами». Дескать, американцы завербовали его крушить-ломать нашу страну.

…Когда к нам в «Огонек» пришел главным редактором Коротич, имя Яковлева стало в коллективе почти домашним. «Яковлев разрешил, Яковлев так считает, Яковлев рекомендует…» И мы старались «плясать под эту дудку», как только могли и умели. Кто более ярко и талантливо, кто сдержанно, но глубоко копая, кто с открытым забралом без всякой оглядки назад. А какие ребята, какие перья стояли тогда под яковлевскими знаменами. Что ни имя, то история журналистики. Думается мне, всех их можно назвать яковлевскими солдатами, а их перья – перестроечными штыками. Артем Боровик, Александр Минкин, Дмитрий Лиханов, Владимир Яковлев, Дмитрий Бирюков, Андрей Караулов, Александр Радов, Константин Елютин… Их публикации читала вся страна, весь ошалевший от изменений в Советском Союзе мир. Это они своим мужеством и талантом препарировали, ломали старое, вчерашнее, полумертвое. Артем Боровик служил солдатом (это был шоковый эксперимент) в американской армии. Владимир Яковлев внедрился в логово подмосковных «люберов», чтобы узнать, куда они идут и чего хотят. Александр Минкин разоблачал «заразу убийственную» – преступления рашидовского клана в Узбекистане. Андрей Караулов впервые в прессе обнародовал скандалы в театральной среде. Дмитрий Лиханов наступал на милицейскую мафию… Всего не перечислишь. Перелистав подшивку «Огонька» за те годы, я насчитал более сотни ударных публикаций на самые разные темы. И вся эта работа была работой Александра Яковлева, который через главреда давал нам возможность проявить свои журналистские способности и политическое чутье.

Персональная пенсия для княжны Мещерской

Чуть ли не в каждом номере журнала выходили и мои интервью: с Виктором Астафьевым, Сергеем Михалковым, Иосифом Бродским, Артуром Миллером, Элемом Климовым, Анной Михайловной Бухариной-Лариной, Софьей Радек, Арсением Тарковским, Чингизом Айтматовым, княжной Мещерской, Ивом Сен-Лораном… И я думаю, что почти все они были благословлены сверху Яковлевым.

Однажды Коротич вызвал меня в кабинет и бросил: «Вас вызывает Александр Николаевич». – «Зачем я ему понадобился?» – «Вам скажут на месте. Что-то, связанное с княжной Мещерской». А до этого я с помощью Беллы Ахмадулиной познакомился с Екатериной Александровной, человеком трагической судьбы. Взяв у нее интервью, я никак не находил время обработать его и отдать в печать. Прошел месяц, неподготовленный материал пылился на рабочем столе. По-видимому, в это время Мещерская написала письмо о своей тягостной судьбе Раисе Максимовне Горбачевой.

Так вот, сломя голову помчался я в здание на Старой площади, получил пропуск, взбежал на четвертый этаж и вошел в помещение, на двери которого висела табличка «А. Н. Яковлев».

Но к члену Политбюро меня не позвали: «Александр Николаевич сейчас занят». Его помощник протянул мне какое-то письмо и предложил ознакомиться с его содержанием здесь же в комнате, за столом у окна.

Мы хотели, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке», – напутствовал меня цековский работник.

Текст оказался довольно длинным, на десяти страницах, и, как только я начал читать, меня околдовала красивая, грамотная интеллигентная русская речь. Это было письмо-обращение Мещерской к жене генсека с приколотой к верхнему уголку маленькой запиской от Раисы Максимовны: «А. Н. Яковлеву. Прошу помочь».

Мещерская рассказывала о своей тяжелой жизни, об отце и матери, о роде князей Мещерских, верой и правдой служивших государю и Отечеству, о несметных богатствах своих предков, теперь принадлежащих государству. О том, что после революции она работала ткачихой и дворничихой и ее много раз арестовывали… Моя героиня молила Раису Максимовну о помощи. Она извещала, что сохранила серьги Натальи Николаевны Гончаровой, которые мать подарила дочери, когда та выходила замуж за Пушкина. Мещерская хотела предложить эти рубиновые серьги в Фонд культуры СССР, который курировала тогда Раиса Максимовна Горбачева. Рассказывать всю эту историю дальше нет необходимости. Скажу лишь, что после моей публикации в «Огоньке», благословленной Яковлевым, у княжны Мещерской резко улучшились условия жизни и быта. Она стала получать персональную пенсию.

Говорили, что его настоящая фамилия Эпштейн

В конце 1986 года, когда перестройка начала плавно набирать обороты, по инициативе заведующего отделом литературы «Огонька», горячего радетеля отечественной культуры Владимира Петровича Енишерлова мы решили попробовать опубликовать стихи великого поэта Николая Гумилева, имя которого было в забвении целых 60 лет. В советские годы он считался контрреволюционером, и о возврате его творческого наследия читателям и во сне никому не снилось. Завотделом, согласовав проблему с главредом, поручил мне заняться письмом в Политбюро. В течение короткого времени мне удалось собрать подписи под этим письмом видных деятелей советской культуры. Первую подпись поставил Валентин Распутин. Специально за этим я летал к нему в Иркутск. Не за очерком, не за интервью, а за одним-единственным росчерком пера под обращением государственного значения. Недешево обошелся издательству «Правда» этот автограф. У Распутина я пробыл 10 минут. Ближайшим рейсом вернувшись в Москву, я помчался в Ленинград к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву, который с воодушевлением принял наш призыв. Затем свои подписи поставили Сергей Бондарчук, Евгений Евтушенко, Евгений Велихов, Илья Глазунов… Отказался только Роберт Рождественский, мотивируя тем, что он не участвует ни в каких коллективных акциях.