Мои Великие старухи

Трудно жилось и во время войны, и после нее. В эвакуацию я попала в Казань, где стала студенткой авиационного института. Почти все мужчины были на фронте, а женщины, во многом заменявшие мужчин, не очень-то рвались на работы, особенно в колхозы, – не хотелось работать за палочки. Нас, студентов, посылали в деревню скирдовать хлеб. За один трудодень обещали по два килограмма пшеницы, но обманули: выдали по килограмму, а колхозницам всего по 100 граммов за трудодень. Помню, что я получила 47 килограммов пшеницы, но воспользоваться ею в Казани не смогла, так как заболела брюшным тифом. Вылечившись, перевелась из КАИ в МАИ и заработанное привезла в Москву. Всю зиму наша семья держалась благодаря моей пшенице: сначала пшеничную крупу слегка отваривали, потом пропускали через мясорубку, далее доваривали и ели эту мягкую, набухшую кашу.

Хочу сказать, что мой трудовой стаж начался еще до поступления в институт. В Казани я работала на мыловаренном заводе имени Вахитова, в цехе туалетного мыла. Мы делали туалетное мыло только одного сорта – розовое цветочное. Специальность называлась смешно – «колбасница». В мои обязанности входило резать проволокой на 100-граммовые куски выходящую из специальной мясорубки ленту мыльной массы и складывать их в ящик. Между прочим, я не согласна с теми, кто утверждает, что в годы после войны в стране не было никакой парфюмерии. На полную мощность работала знаменитая фабрика «Новая заря», выпускавшая любимые женщинами духи «Красная Москва». В гостинице «Москва», которую недавно сломали и потом заново отстроили, находился парфюмерный магазин «ТЭЖЭ», торговавший разнообразными товарами для женщин. На прилавках стояли духи не только «Красная Москва», но и «Белая сирень», «Ландыш серебристый», «Кармен» и разная другая продукция фабрик Москвы и Ленинграда. «Новая заря» была основана, между прочим, еще до революции французом Коти. Причем дамам угождали – духи делились на стойкие и нестойкие. Стоили они по тем временам недорого, в пределах трех-пяти рублей. Особенно популярной была пятирублевая «Белая сирень», за которой тогда очень гонялись.

Кстати, производством всей парфюмерии страны руководила известная Полина Жемчужина, жена Вячеслава Молотова. Она занимала должность начальника главка парфюмерии, который, как ни смешно это звучит, входил в Министерство пищевой промышленности.

Закончив в 1948 году МАИ, я десять лет отработала на авиационном моторостроительном заводе «Красное знамя», так называемом 500-м заводе в Тушино. Как специалист хочу отметить, что у наших самолетов во время войны был небольшой ресурс для полетов (всего лишь двадцать часов), и их часто сбивали немцы. После войны ученые-конструкторы и инженеры добились продления ресурса работы двигателей. Только уже для гражданской авиации. Помню, что мы все смены напролет стояли у испытательных стендов, следя за результатами испытаний. Радовались успехам – двигатели стали работать по сто часов, потом по двести. Но хотелось, чтобы они были еще мощнее. После испытания мы разбирали двигатель на детали и скрупулезно выискивали дефекты. Несмотря на усталость, работали по полторы-две смены подряд. Да, мы были патриотами и думали только о служении Родине.

Одно время я работала в Торговой палате на Ильинке. Всем коллективом мы думали над тем, как скорее перевести промышленность на мирные рельсы. Сегодня мою тогдашнюю работу назвали бы менеджерской. Я помню, что на совещаниях мы рекомендовали тем или иным заводам выпускать велосипеды, люстры, светильники, кастрюли, сковороды… После войны был дефицит бытовых товаров. А сегодня мы все это покупаем в Китае и других странах.

Хочу рассказать о своем горячо любимом муже Льве Абрамовиче Клячко, замечательном человеке, в 1999 году ушедшем из жизни. В счастливом браке с ним мы прожили 53 года, вырастив и поставив на ноги двух дочерей – Татьяну и Ирину. Обе они добились значительных успехов на научном поприще.

Лев Абрамович родился в 1917 году в Москве. После окончания в 41-м году физического факультета Московского университета работал в знаменитом ЦАГИ, затем в НИИ-1 и ЦИАМе, Центральном институте авиационной промышленности.

В 1949 году он защитил кандидатскую диссертацию, посвященную анализу гидравлики центробежных форсунок. Уже в этой работе, как считали специалисты, отражена одна из примечательных черт Клячко-ученого – интерес к нетривиальным, на первый взгляд, парадоксальным результатам. В 1967 году он стал доктором технических наук, профессором. Индивидуальный стиль его творческой личности привлек к Льву Абрамовичу молодых способных учеников, многие из которых сделали ученую карьеру. Долгие годы муж преподавал в Московском физико-техническом институте. При активном лидерстве Льва Абрамовича в ЦИАМе развивались исследования процесса горения в авиационных и ракетных двигателях. Открытия в этой области, сделанные тридцать пять лет назад, до настоящего времени опережают аналогичные исследования, проводимые на Западе. Конечно же, я горжусь своим мужем, крупным ученым, работавшим в области горения авиа– и ракетного топлива. Л. А. Клячко – автор более шестидесяти научных публикаций и трех монографий. Он удостоен многих премий, награжден орденами и медалями.

Как жаль, что прекрасный семьянин, любящий муж и отец, Лев Абрамович не дожил до радостного дня появления на свет нашей правнучки Сонечки.

2009

Глава 41. Мария Розанова: женщина с мужским характером

Мария Васильевна Розанова – искусствовед, литературный критик, публицист, мемуарист, редактор и издатель журнала «Синтаксис». Окончила искусствоведческое отделение МГУ. До выезда во Францию работала экскурсоводом, преподавала во ВГИКе, в Абрамцевском художественном училище. Художник-ювелир. В 1973 году вместе с мужем Андреем Синявским выехала из СССР. Живет в пригороде Парижа, в местечке Фонте-о-Роз.

Считаю Марию Васильевну одной из самых ярких фигур не только эмиграции, но и интеллигентно-элитной России. Заявляю не понаслышке, не по чьим-то мнениям, а потому что общался с ней много раз. Нрава она тяжелого, за словом в карман не полезет, любого оппонента за пояс заткнет. Авторитетов (кроме, пожалуй, Андрея Синявского) для нее не существует. Мне повезло, с Марией Васильевной мы нашли общий язык, нас сближала горбачевская перестройка, споры о будущем ее и моего отечества, знаковые имена в литературе и искусстве. По признанию самой Марии Васильевны, еще в юности она получила прозвище Стервозанова. «Стервозность» же ее определялась только двумя качествами: она очень любила смотреть человеку в лицо, а точнее, прямо в глаза, и очень любила прямо в глаза же говорить правду. Кому такое понравится?

Характер Розановой, на мой взгляд, абсолютно мужской. И мне всегда казалось, что мягкий и тонкий Андрей Донатович у нее уж точно под каблуком. Мне даже было немного жаль его. Но за Синявского, за его книги она любому если не перегрызет горло, то шею намылит.

– «Прогулки с Пушкиным» – моя любимая книжка. Мне кажется, главное, что сделал Синявский в жизни, – написал эту книжку. Легкую, моцартовскую. Феликс, вы смотрели фильм Формана о Моцарте? Это там, где великий Моцарт на четвереньках гоняется под столом за возлюбленной. Вспоминаю, как недели три до ареста, когда тучи уже сгущались и мы чувствовали дыхание в спину, я сказала Синявскому: «Ну что ты пишешь все что-то мрачное и мрачное, напиши в подарок нашему сыну (а Егору тогда было восемь месяцев) что-нибудь веселое, радостное… напиши про Моцарта». И Синявский написал. О Пушкине. Но Пушкин – это Моцарт в поэзии, – разгорается, глядя мне в глаза, Мария Васильевна.

– Вспомните-ка, Феликс, какие слова говорил Пушкин, когда на радостях плясал после написания «Бориса Годунова», хлопая себя по ляжкам?

– «Ай, да Пушкин, ай, да молодец…»

– А вот и нет, вы – испорченное дитя кастрировавших великого поэта советских «литературоведов». На самом же деле он кричал: «Ай, да Пушкин, ай да сукин сын!» А почему так? А потому что в представлении цензоров и запретителей великий поэт не мог произносить «сукин сын». А поэт именно так говорил: народным, простецким языком, – в этом выкрике его дыхание, его вольность, его, если хотите, ненормативность…

На мой вопрос, вросла ли она во французскую жизнь, в местный менталитет, Мария Васильевна честно призналась, что не совсем и далеко не во всем: французский знает скверно, из дома выходит редко, все время проводит в домашнем издательстве-типографии за печатным станком. Правда, с французской жизнью ее связывает сын, который, как она считает, стал абсолютным французом.

Впервые попав в гости к Синявским, это было в начале 89-го года, я был пленен гостеприимством хозяйки дома, ее открытостью, радушием. Для нас, приехавших во Францию в марте из голодной Москвы, свежая клубника, которой угощали Синявские, в это время года была чудом (сейчас это кажется смешным). Мария Васильевна одарила меня изданными ею книгами, номерами журнала «Синтаксис», ставшего одним из авторитетнейших эмигрантских изданий. Привозил в Фонте-о-Роз я и сына-подростка Кирилла, и жену Милу. Годы летят, все труднее становится лишний раз побывать во Франции, и я совершенно искренне очень скучаю по Марии Васильевне. Но наконец-то вышла эта книга под шокирующим названием «Мои великие старухи», от которого еще много лет назад мудрая, без комплексов Мария Васильевна пришла в восторг. «Хочу быть твоей великой старухой!» – воскликнула она.

2010

Глава 42. Инна Фрумкина: интеллектуалка, книжница, племянница великого ученого XX века

В советские времена миллионы людей охотно тратили деньги на покупку книг. Стоили они тогда недорого, собирание книг считалось престижным занятием, и в передних углах квартир совграждан стояли книжные шкафы, набитые классикой, детективами, собраниями сочинений. Читал ли их советский обыватель или нет – другой вопрос, книжная лихорадка обуяла всю страну.