Мои воспоминания

С конца сороковых годов была ракетная лаборатория в Николаеве под начальством генерала Константинова, которая разрабатывала конструкцию ракет и вообще ракетное дело, но после того, как развилась артиллерия, конгревовы ракеты отпали, и появилось более мощное средство.

Теперь позвольте перейти к воспоминаниям.

В числе наших пионеров воздухоплавания вы вспоминаете Циолковского, но мне представляется, что по времени первыми нашими двумя пионерами в отношении активного летания, т. е. аэропланов, являются два лица — Александр Федорович Можайский и Степан Карлович Джевецкий.

Позвольте мне несколько слов сказать о Можайском и о Джевецком. Я охарактеризую сперва Можайского. В 1859 г. вернулась из плавания эскадра, состоящая из трех кораблей, не помню каких, но в числе их был 74-пушечный корабль «Прохор». Адмиралу И. И. фон Шанцу было поручено произвести этой эскадре смотр; на этом смотре он переезжал с одного корабля на другой и производил разного рода учения всей эскадре; вскоре он заметил, что корабль «Прохор» все эти учения производит с необычайной отчетливостью и быстротой. Тогда, перенеся свой флаг на «Прохор», он решил произвести на «Прохоре» учение небывалое, а именно: приказал поставить все паруса (в старые годы это производилось примерно в полторы минуты), затем паруса закрепить (тоже примерно полторы минуты), а после этого переменить грот-марсель вместе с марса-реем. На парусном линейном корабле марса-рей представлял собой бревно толщиной посередине в 24 дм, сбавляясь к концам примерно до 11 дм, а общая длина этого бревна была 101 фут. Самый же марсель — парус, площадь которого на этом корабле была почти 6000 кв. футов, или 600 кв. метров, и сшит он был по большей части в два слоя, из парусины, кусок которой при длине 50 аршин и ширине 3/4 аршина весил 52 фунта. Эта парусина представляла некое подобие лубка. Весь марсель обшит тросом и при нем целый ряд снастей, так что общий вес этого рея вместе с грот-марселем составлял около 5–6 тонн, а висела она над палубой на высоте около 80 футов. Новый марсель хранился в парусной каюте под двумя палубами внизу. Вот и посудите сами, надо его оттуда взять, тащить наверх, взять новый рей, оснастить, привязать парус, поднять и поставить парус. Все это на «Прохоре» было сделано в 17 минут, причем, кроме команд, не было слышно ни одного слова, как сказано в записках И. И. фон Шанца.

Старшим офицером этого судна был Александр Федорович Можайский, тогда капитан-лейтенант. Он был громадного роста, широкий в плечах, богатырски сложенный. Я его впоследствии знал немного, помню его еще и потому, то он нас экзаменовал на выпуске из Морского корпуса по морской практике. Так вот, Александр Федорович решил заняться разработкой вопроса о летании на аппаратах тяжелее воздуха. Начал он с того, что стал летать на змее. Вероятно, он был одним из пионеров этого дела. Построил он змея, запряг в него тройку, велел ее гнать, как говорится, в три кнута, и сам поднимался на этом змее на воздух. Удачно или нет, сказать не могу, но во всяком случае, когда я его знал, он хромал и ходил, опираясь на здоровенную дубину, так что никто не решался его спросить, не было ли это результатом его полетов на змее.

Затем Александр Федорович у себя на даче в Дудергофе построил аэроплан и на Балтийском заводе занялся постройкой паровой машины для него, которая имела около 50 л.с. и весила всего вместе с котлом около 12 фунтов на одну л.с. насколько помню. Но все-таки это было слишком много для того, чтобы лететь, тем более что Можайский предполагал устраивать свой аэроплан с крыльями с углом атаки 15°. Этот угол атаки, как впоследствии выяснилось, был столь велик, что на этом аэроплане все равно летать было бы невозможно, даже если бы был более легкий двигатель. Это было в 1882 г.

Джевецкий в 1884 г. в апреле сделал в Техническом обществе свой доклад «Аэропланы в природе». В этом докладе Джевецкий устанавливает тот основной закон, что угол атаки должен быть несколько меньше 2°, что впоследствии и подтвердилось, и в его докладе даются основания расчета всякого аэроплана, устроенного так, чтобы угол атаки был наивыгоднейшим, а тогда он — около 2°. Оказалось, что полет даже при этом наивыгоднейшем угле будет возможен тогда, когда вес мотора составит не 12 фунтов, как было у Можайского, а около 2–3 кг на силу. Когда такой легкий двигатель осуществился, тогда действительно стали летать.

Как раз на этом заседании, где мы вспоминаем одного деятеля в этой области, я хотел напомнить и о двух других русских деятелях, из которых один — Александр Федорович Можайский — первый осуществил чрезвычайно легкую машину и показал возможность подниматься на воздух на змее, тем наглядно подтвердив возможность динамического полета, а другой — Степан Карлович Джевецкий — указал на те основные законы и основные расчеты, на основании которых могут быть построены аэропланы.

А. Ф. Можайский умер 45 лет тому назад; оставшийся после него аэроплан с крыльями из шелковой тафты пошел за гроши с аукциона. Машина много лет лежала в углу механической мастерской Балтийского завода, затем куда-то исчезла, вероятно, обращена была в лом.

С. К. Джевецкому сейчас 89 лет; более 40 лет он постоянно живет в Париже, и до сих пор в «Comptes Rendus» Парижской академии наук время от времени печатаются его сообщения по кинетической теории газов.

Разрешите мне в виде маленького дивертисмента рассказать вам еще одно воспоминание, которое мне приходит в голову всегда, когда начинают говорить о ракетах.

Это было в 1908 г. Я был тогда председателем Морского технического комитета. Был такой инженер-полковник Герасимов, имел он влияние в различных сферах, и вот придумал он как-то ракету, которая будет нестись на большое расстояние, причем она может нести с собой снаряд. Даны были ему средства на осуществление этой ракеты; он ее сделал и сказал, что такого-то числа на Охтинском морском полигоне будет производить ее испытание.

Поехал и я посмотреть. Ракета его была стальная, фута 3,5 длины, в диаметре имела около 8 дюймов и наполнена была пороховой мякотью. Хвоста у нее не было, но чтобы сообщить ей устойчивость, он приспособил крылатку, вроде вентилятора, и на ней маховичок; это гироскопическое приспособление и должно было придать ракете устойчивость при полете.

Приехал он на полигон, поставил свой ракетный станок. Мы осмотрели все приспособления, потом он спрашивает:

— Ну, что же, позволите поджигать?

— Нет, нельзя, здесь на полигоне поджигать ракету иначе не полагается, как из блиндажа. Даже при стрельбе из испытанной пушки все люди должны быть в блиндаже, а выстрел производится гальванически по проводу из блиндажа.

Разнесли и прирастили провода, приспособив к ракете воспламенитель.

Спрашивает нас Герасимов.

— Где у вас наблюдатели?

Отвечают, что они расставлены на расстоянии чуть ли не до 18 верст.

— Как раз, — говорит Герасимов, — она на 18 верст и улетит.

Замкнул он ток, из блиндажа видно было облако дыма. Подходим — ни станка, ни ракеты, ничего, только одни дребезги.

Вот после этого у меня большого доверия к ракетным приспособлениям не имеется.

Между прочим, в докладе Н. А. говорится, что идея управления воздушным шаром при помощи нагревания принадлежит Циолковскому. Это не совсем так. Пилатр де Розье, например, также приспособил у себя на шаре баллон с водородом и в результате упал, как вы знаете. Если вы возьмете сочинение «Пять недель на воздушном шаре» Жюля Верна, то вы прочтете там, что на шаре было приспособление для подогревания газа, так что можно было без расхода балласта изменять высоту полета и изыскивать такой слой атмосферы, где воздушное течение имеет желаемое направление.

Памяти Александра Петровича Карпинского

Знатоки дела уже дали и еще дадут оценку работ Александра Петровича как геолога, я же хочу сообщить несколько черточек к характеристике его как человека необыкновенной прелести по своим душевным качествам, стяжавшим ему всеобщее глубочайшее уважение и любовь.

Я не имел случая встречать Александра Петровича до моего избрания в Академию весною 1916 г.

После того как состоялся приказ по флоту и Морскому ведомству об утверждении избрания меня в действительные члены Академии наук, я, узнав, когда Александр Петрович бывает в Академии, облачился по положению в парадную форму военного времени (тогда была громадная таблица 32 форм одежды на все случаи жизни) и пошел явиться президенту Академии наук.