Мои жизни, мои смерти, мои реинкарнации

А люди ходили по своим тропинкам, хоть и жили не в лесу, а в городе, лишь пересекая эти тротуары, чтобы сбить об их асфальт грязь со своих башмаков. Именно эти тропы и были оптимальными путями для достижения Цели, если бы их заасфальтировать. Именно эта мудрость народная, лишь пересекаясь с официальными направлениями, чтобы только струсить с себя налипшую грязь их жизни, и позволяла выживать нашему народу, забитому идеологией власть придержащих, разглагольствующих о высоких материях с другой стороны пропасти. Выжить, несмотря ни на что. Поэтому и песни их были — хмельные матерные частушки, которые гонят прочь тоску, — как отражение их души в этом кривом зеркале их жизни. Горько и вспоминать.

Когда я закончил школу и поступил в университет, моя великая страна рухнула, как колосс на глиняных ногах, и развалилась, рассыпавшись в прах. Не территория, на которой остались жить, вроде бы, те же люди, а сама Великая Идея, которая всё же вела их по жизни, превращая разрозненные песчинки в несокрушимый монолит, в советский народ! Когда идея этой великой страны изжила себя и тихо скончалась, рассыпалось всё… И сама страна, и её народы, и их души… Ибо Смысла в этой Идее, ради которого было исковеркано столько судеб её граждан и положено столько их жизней, не было изначально, ибо она была Ложна. Изначально…

Я родился и рос в великой стране, в Советском Союзе, зная, что великий смысл ведёт его к будущему, к новому человечеству. Я вырос, и великий смысл погиб. Эта страна исчезла, рассыпалась на моих ладонях, словно песок, ушедший между пальцев, растаяла, словно утренний снег. И я, её гражданин, солдат погибающей империи, не смог её удержать от разрушения, не смог ничего сделать. Ничего… Ничего не осталось… Цель любого врага, везде и во все времена была одна — уничтожить идеологию. И тогда монолит, твёрже которого не существует, опять превращался в кучу аморфного песка, который уже можно разгребать просто лопатами, и хоть пригоршнями бросать его в разные стороны. И разнесёт, и развеет его песчинки по ветру забвения, и Духа Нации — как не бывало. А тут всё в одночасье рухнуло само!!!

Жить без Идеи! Сама мысль об этом тогда просто убивала меня. И не было места для Любви в моей душе, поскольку уже не было Цели. Пустота поселилась в душе моей. Бесцельность существования убила в ней Любовь, потому что Любовь без Цели, сама по себе, может быть самоцелью только в монастыре, оторванном от жизни людей, от их общества. Бессмысленна… Жизнь, которую незачем жить, не нужна была моей душе. Такая жизнь безвкусна и противна, и нет в ней необходимости… Вот такая сага о Силе и Славе. Их нет, когда нет Цели. Их нет, когда нет Любви.

Во времена перестройки, которая была формально провозглашена в конце жизни моей страны, в одной из телепередач, посвящённых нашей промышленности, я как то услышал лозунг, направленный, видимо, на демократизацию взглядов общества: «Не человек для Камаза, а Камаз для человека». Услышанное потрясло меня до глубины души, ведь если это перефразировать, расширив смысл, получалось: «Не человек для Государства, а Государство для человека»? В моей душе тогда началась ломка всех основ мировоззрения.

Я часто в своих мыслях возвращался к одному и тому же вопросу, очень давно мучившему меня, задавая его себе снова и снова: Почему погибла Российская Империя? Даже не так: Почему она рухнула, как колосс на глиняных ногах? Даже не так: Почему она рассыпалась в пыль, которую потом ещё долго и нещадно её же народ вбивал ногами в землю, не в состоянии остановиться от этого действа ещё несколько десятилетий? И ответ на этот вопрос меня же самого повергал в глубокое уныние: Да потому, что народ просто возненавидел эту Империю, величие и могущество которой было выстроено на его костях и обильно полито его кровью, беззастенчиво, безжалостно. И потом народ от души плясал на костях своей же страны, плескаясь в крови тех, кто был её олицетворением: народу просто нечего было в ней жалеть.

А причина всему этому в том (если называть всё своими именами), что Россия, «страна рабов, страна господ» всегда состояла из двух полюсов, из двух групп людей: «чёрная кровь» — чернь, попросту — рабы, и «голубая кровь» — высокородные сволочи, которые эту чернь испокон веков гнобили и в грош не ставили. И если мне будут возражать, что все они были — как Андреи Болконские и Наташи Ростовы, — не поверю, ибо то, что накопилось в душе простых людей как реакция на многовековое отношение к ним — налицо, и красноречиво говорит само за себя. Они не только позабыли, что глас народа — Глас Божий, они вообще никогда его не слышали, и стоны людские всегда были «криками вопиющих в пустыне». Гнева народа не бывает на пустом месте, и время накопления этой боли и ненависти — столетия. «Алой крови» — интеллигенции, у которой сердце иногда болело и о народе, была капля, но она, всё же была! На Украине другая проблема: здесь всегда была только чернь, бежавшая в дикие степи от притеснения властей, да их «сливки» тёмно-коричневого цвета, которые всегда и однозначно всплывали наверх, удачно обогатившись за счёт остальной массы. Народ «прыгноблювалы» только завоеватели, к коим и «москали», принесшие свою власть и угнетение, впоследствии стали относиться на подсознательном уровне. Интеллигенции, способной заглянуть дальше, чем только в «сегодня», не было никогда — так, к сожалению, сложилось исторически.

От того и накопилась в сердцах черни обида к «голубой крови» и ненависть ко всему, что исходило от неё и от понятия «их власть», что глубоко закономерно и вылилось в «русский бунт — бессмысленный и беспощадный»… Как у Набокова: «… Всё печально. Алеет кровь на мостовых. Людишки серые нахально из норок выползли своих. Они кричат на перекрёстках, и страшен их блудливый бред. На их ладонях — чёрных, жестких, — неизгладимый рабства след…» Но капли «алой крови» интеллигенции всё же сохранились, благотворно воздействовав на мировосприятие русской черни, образовав, со временем, в смешении с ней кровь красную (уже почти как и у других людей во всём мире).

Вспоминается один анекдот «эпохи перестройки»: Россия. Петроград. 1917 год. Пожилая графиня слышит какой-то шум, доносящийся с улицы, и посылает служанку узнать, что же там случилось. Служанка возвращается и докладывает, что там идёт революция. «И что же они хотят?» — спрашивает графиня. «Они хотят, чтобы не было богатых» — отвечает служанка. «Странно… — размышляет в слух графиня, — А мой дед, декабрист, хотел, чтобы не было бедных…» На первый взгляд, действительно вроде бы смешно… Но если вспомнить те чувства, с которыми народ уничтожал старый режим, юмор теряется, поскольку народ-то в массе своей действительно хотел уничтожить всех богатых, ибо в богатстве не может быть равенства: один всегда будет богаче другого, а по сравнению с третьим — просто нищим, и без эксплуатации более бедных, более богатым стать невозможно! И равенства людей, изначально данного Богом всем людям, в такой системе быть просто не может. А именно о равенстве всегда мечтали люди, ибо без равенства нет братства, а без чувства братства между людьми нет и единения людей с Богом… Кто помнит: «Богатому попасть в рай труднее, чем верблюду пройти в игольное ушко».

Стремление к братству и равенству — испоконвечное стремление русского народа, стремление к тому, чего у него не было никогда. Стремление к тому, чтобы не было угнетателей, чтобы не было тех, кто стоит над тобой, повелевая, командуя, указывая… Но Бог-то не позволяет равенства в этом мире! Он изначально создал всех людей разными. По заслугам их. Ни внешне, ни внутренне, ни интеллектуально, ни физически, ни нравственно, ни духовно люди не похожи друг на друга ни судьбами, ни жизнями, ибо получают только то, что заработали когда-то сами, о чём уже и сами позабыли. Но Бог не забывает ничего, и всё, что было накоплено — всегда реализуется, и то, что должно было быть — то и будет.

В России же угнетённые и униженные «людишки серые» никогда, за всю свою историю, не имели возможности воспользоваться результатами своего непосильного, измождающего труда. И отношение к этому труду, сформированное за сотни лет рабства, впиталось в их кровь с молоком их матерей: «от работы кони дохнут; работа не волк — в лес не убежит; работа дураков любит». Полное отсутствие у русского народа любви к ровным, симметричным линиям, отсутствие обычных чертёжных линеек в их обиходе, в лучшем случае — где-то оставшихся ещё со школы, в сочетании с абсолютным нежеланием ими пользоваться, натуральное отвращение к миллиметру (не только у строителей, механиков, слесарей, но даже и у токарей (!)), непонятное и удивительное для европейца, долгое время оставалось загадкой и для меня. Но то, что для немца «правильно», для русского — «смерть». С одной стороны, труд — как смысл жизни, с другой — как бессмысленность. Страна, которая никогда не уважала ни свой народ, ни его труд, во все времена относясь к нему только как к «мясу», была обречена на такое же ответное отношение народа и к ней, и к результатам труда своего, а соответственно — на полное наплевательство на всё «казённое», с традиционно чужими средствами производства.