Мокко

Перед дверью я не колебалась ни секунды. Я сразу позвонила. Послышалась кроткая трель звонка. Открыл мужчина. На нем была желтая футболка и спортивные брюки. Вблизи его кожа выглядела шероховатой, короткие волосы – сальными. Глаза – блеклые, лишенные всякого выражения. И сильный запах лосьона после бритья, сладкий, псевдомужественный. Однако он оказался более высоким, чем я ожидала, с развитыми мускулами.

Из комнаты доносился звук телевизора. Мне вдруг подумалось, что вот-вот разразится гроза – до того воздух стал тяжелым и влажным. За окном уже свистел ветер. Шум прибоя нарастал с каждой минутой.

– Что вам нужно? – спросил он, властно и агрессивно приподняв подбородок. У него были большие руки с короткими пальцами, на одном из которых я увидела обручальное кольцо.

– Я пришла к Эве Марвиль.

Слова сорвались с моих губ с ошеломительной легкостью.

Он почесал голову своими толстыми пальцами.

– Вы кто?

У него был более выраженный юго-западный акцент, чему нее.

Похоже, я не внушала ему доверия. Он посмотрел на наручные часы. Еще бы – десять вечера, мальчик уже спит. Я словно читала его мысли, они отражались в его тусклых глазах. Телевизор вдруг замолчал.

– Вы на часы смотрели?

Прежде чем я успела ответить, Эва Марвиль появилась на пороге гостиной. На ней была сиреневая ночная рубашка – короткая, высоко открывающая бедра. Ее широкие, рыхлые, загорелые бедра. Она была босая, в руке – сигарета. В первый раз она показалась мне некрасивой, такой же вульгарной и примитивной, как и он. Они оба показались мне безобразными, жирными, с расплывшимися телами, погрязшими в своем образе жизни, внушавшем мне омерзение.

Она смотрела на меня, потягивая сигарету. Потом она меня узнала.

И расплылась в улыбке. Но теперь эта улыбка не произвела на меня никакого впечатления.

– Надеюсь, с вашим макияжем все в порядке? Или у вас началась аллергическая реакция?

Ее муж выругался.

– Кто она такая?

Она тихонько отстранила его.

– Дан, это моя клиентка. Не шуми, разбудишь Арно.

Я все еще ничего ей не сказала.

– Входите. Вы хотите со мной поговорить?

На лице снова выражение вежливого внимания. Доброжелательный взгляд. Широкие колышущиеся ляжки. Я ее почти пожалела.

Она отступила на шаг и указала рукой в сторону гостиной, приглашая меня в дом. Потом потушила в пепельнице сигарету. Мужчина, скрестив руки на груди, последовал за нами. Он хмурился. Я подумала, что он, наверное, заподозрил неладное. Наверное, он понял. А она – нет. Она ничего не подозревала. Я сказала себе, что, похоже, она очень глупа. Бесконечно глупа.

И тут разразилась жесточайшая гроза. Я вздрогнула. Белая молния, яркая, как дневной свет, пронзила темноту. На крышу обрушились потоки воды.

Внезапно погас свет – где-то выбило пробки.

Мы оказались в темноте. Эва Марвиль вскрикнула:

– Ненавижу грозу. Я ее боюсь!

Ее муж пробормотал: «Вот черт!» – и стал на ощупь искать зажигалку, а найдя, зажег свечу. В ее колеблющемся свете Эва Марвиль была похожа на маленькую испуганную девочку. Она заткнула уши, закрыла глаза и тихонько постанывала. Ее муж вздохнул. Наверное, он считал ее страх смехотворным. Я ожидала, что сейчас в комнату вбежит перепуганный мальчик. Его рот будет широко открыт, как тогда, когда он услышал гудение моего мобильного. Однако этого не случилось.

Мужчина зажег несколько свечей, и теперь я видела обстановку комнаты, которая мне уже была знакома. Книги в шкафу, акварели, шторы цвета слоновой кости, цветастые подушки на диване. Они не знали – ни он, ни она, – что я уже была в их квартире. Они, конечно, полагали, что я здесь впервые. Но в полумраке комната казалась другой, внушающей беспокойство, почти страшной. По ней то и дело скользил неумолимый луч маяка.

– Вы хотели мне что-то сказать?

Ее голос – хрипловатый, спокойный, доброжелательный. Я выпрямилась и посмотрела ей в глаза, в эти черные зрачки, в которых отражались и порхали огоньки свечей.

– Я знаю, что это вы.

Я проговорила эти слова уверенным, не допускающим возражений голосом.

Я видела, что они оба, каждый по-своему, пытаются понять смысл моей фразы. Крутят ее во все стороны, разбирают на части, изучают, препарируют, но эти несколько слов, такие незначительные, продолжали жить своей жизнью, колыхались в воздухе между нами, словно каллиграфическая надпись, сложенная из огненных букв. Его рот приоткрылся, в глазах появился странный блеск. Она качала головой, не понимая.

Я сказала:

– Нет смысла отрицать. Я знаю, что это вы.

Эва Марвиль шагнула ко мне. Теперь она была совсем близко. Когда она попыталась ко мне прикоснуться, я отстранилась. Грохот грома заставил ее замереть на месте. Но она быстро взяла себя в руки.

– Простите, мадам, но я не понимаю, что вы имеете в виду. Ее муж, поджав губы, передернул плечами.

– Вы являетесь к нам, как к себе домой, и несете чушь!

Я почувствовала, как мои губы складываются в устрашающую улыбку.

– Что ж, я освежу вам память. Я хотела все высказать сегодня утром, когда пришла в ваш магазин, но не смогла. Я подождала еще немного и решила прийти вечером. Полиция постучит в вашу дверь рано утром в понедельник. И сделает свою работу.

– О чем вы говорите? – жалким голосом спросила Эва Марвиль.

Испытывала ли она страх? Со стороны казалось, что она сбита с толку, растеряна.

Электричество вернулось внезапно. Освещение было белым, безжалостным в сравнении со светом свечей. Лицо мужа было бледным, лицо Эвы Марвиль – красным, почти пурпурным. Кожа у нее на шее и груди тоже покраснела, но только крупными некрасивыми пятнами.

– В мае вы сбили мальчика. Это был мой сын. Он в коме.

И снова после моих слов – молчание. Эва Марвиль нервным движением потерла шею, потом этот жест повторился снова.

За окном гроза начала успокаиваться, дождь стал менее густым и сильным.

– Думаю, вы ошибаетесь.

– Нет, я не ошибаюсь. Свидетели запомнили номерной знак машины, которая скрылась с места происшествия. То был «мерседес» старой модели, коричневого цвета. 66 LYR 64. Это вам о чем-то говорит?