Молчаливый странник в Лондоне

У продавцов газет, как правило, неплохой бизнес, ведь горожане читают баснословное число изданий. Главное – занять правильную позицию на улице. Вскинув голову, они выкрикивают иногда содержание главных новостей, которые написаны на ярких рекламных плакатах, но делают это лишь изредка, а вообще сохраняют свой достойный, беззаботный вид независимо от того, покупают ли прохожие газеты. Один-два раза я видел, как какой-то человек, тяжело дыша, с испариной на лбу спешил от Чэринг-Кросс-роуд к углу Оксфорд-стрит. Не говоря ни слова, он раскладывал пачки новых выпусков газет и ставил на них штамп «в последнюю минуту», что означало, что в газете есть самые горячие новости. Закончив эту процедуру с одним продавцом газет, он спешил к другому, делал то же самое, мчался к третьему и т.д. Я шел за ним до станции метро «Оксфорд-Серкус». И его работа показалась мне очень аккуратной и эффективной. Никаких слов, никаких пауз, все делалось автоматически. А мне так хотелось остановить его на мгновение и спросить, получает ли он удовольствие от этой работы? Но куда там… Что за жизнь?

Есть еще один типичный лондонец, который тронул мое сердце. То был старый развозчик угля. Он лихо управлял своей ломовой лошадью, лицо, покрытое сажей, гармонировало с его черной засаленной курткой, а когда он кричал: «У-голь! У-голь!», глаза сверкали ярче, чем обычно. Ранним утром его медленный мелодичный крик отзывался гармоничным эхом стука копыт лошади. Прежде я жил на Аппер-Парк-роуд, а теперь переехал на Паркхилл-роуд, поближе к зеленым пространствам Хэмпстэд-хит, где машины редки, поэтому я имел возможность наблюдать за развозчиком угля большую часть года. Иногда я спускался вниз, выскакивал на улицу, шел по дороге и встречал повозку, которая двигалась навстречу. Под дождем это было трогательное зрелище. Обычно благостная картина окрашивалась в печальные тона. У старого развозчика угля никогда не было зонта, а лошадь, перейдя на иноходь, медленно плелась по дороге. Я не мог отказать себе в удовольствии сделать набросок этой сцены. Я никогда не разговаривал с этим человеком, но, похоже, он не представлял себе иной жизни, чем та, которую он вел. Каждое утро из года в год он развозил уголь с одним и тем же выражением лица. Мне кажется, облик человека этого типа не изменился со времен его предков, живших в эпоху Чарльза Диккенса. Возможно, даже новая, хорошо мощенная дорога не произвела бы на него большого впечатления. Этот сюжет напомнил мне описания Лондона в романах Диккенса. Я все время думаю об этом человеке. Холодно ли ему, продающему уголь для других очагов, в его собственном доме? Знают ли что-нибудь о нем люди, уютно сидящие у камина?

Когда я ехал ранним утром в метро на работу в то же самое время, что и большинство деловых людей Лондона, то чаще всего старался не читать газет, потому что был занят наблюдением за входящими и выходящими людьми. Почти у каждого была газета в руках, но больше всего меня забавляли люди в очках. Входит, например, джентльмен, садится, вынимает носовой платок, смахивает пыль с одежды, затем снимает очки, кладет их в футляр. После чего достает другой футляр, надевает другую пару очков и начинает шелестеть газетой. Но чтение газеты требует времени, и, сообразив, что на следующей остановке ему выходить, он снимает вторую пару очков, надевает первую и готовится к выходу. Подобную сцену я видел много раз, и перед моим взором прошло неисчислимое множество типов английских очков. Есть две разновидности, которые особенно радуют глаз: пенсне и монокль. Меня просто пленяет зрелище людей, которые то снимают, то надевают очки, забавно подергивая носом. Я страстно захотел стать обладателем одной из этих разновидностей очков и пошел к окулисту. Но его приговор вызвал у меня острое чувство разочарования. Оказывается, мои глаза и нос не годятся ни для пенсне, ни для монокля. Правда, вскоре досада сменилась радостью: я осознал, что нахожусь в заморской стране, где есть вещи, которые не годятся для моих глаз и носа. Хотел бы я знать, понимают ли путешественники, отправляющиеся в Китай, что и в этой стране есть то, что не сразу приспособишь к их зрению и обонянию.

Джордж Еморфопулос, великий коллекционер

«Иностранцу, – говорит некто господин Бургин, – доставляет огромное удовольствие лицезреть англичанина, сидящего, а лучше возлежащего на кушетке у камина в одном из английских клубов». Да, это так, но как об этом догадался господин Бургин, будучи сам англичанином? Вот что интересно. Меня приглашали во многие клубы, но я обычно избегал долгих разговоров с друзьями и пытался украдкой взглянуть на джентльмена в углу комнаты или у камина. Как правило, это были пожилые люди, лысые и седобородые, уютно сидящие с закрытыми глазами, словно говоря: «Слава богу, здесь никто меня не беспокоит». Думаю, блестящие молодые люди редко посещают такие места. Я пытался исследовать характер и историю английских клубов и, хотя не нашел письменных подтверждений моей идеи, осмелюсь предположить, что английские клубы были основаны мужчинами, находившимися под башмаком у жены. Люди, может быть, не согласятся со мной, но пусть тогда объяснят мне, почему до недавнего времени леди не имели права появляться в английских клубах, а некоторые заведения до сих пор следуют этому старинному запрету? Между тем, когда бы я ни видел пару, идущую по улице, или фотографию, помещенную в газете, мне всегда казалось, что леди выглядит триумфатором, она господствует в кадре, а джентльмен предстает застенчивым, неуверенным в себе, присутствующим при даме. Я не вижу ничего дурного в том, что некий муж попал под каблук, и действительно считаю, что это хорошо характеризует мужчину, способного на это. Для нас, китайцев, это естественно после женитьбы и даже если мы только готовимся обрести семью. Вот в чем отличительная особенность китайской расы в непрерывавшейся пятитысячелетней преемственности, связавшей глубокую древность с сегодняшней реальностью. Ни один завоеватель не смог поработить нас именно потому, что у нас были хорошие жены, и я горд тем, что могу говорить об этом. Несть числа сюжетам на эту тему, которые можно прочитать в книгах, и я слышал тысячи подобных историй. Вот одна из них. «Жил-был ученый муж. Однажды он пригласил нескольких друзей в свой сад приятно провести время. Они встретились в павильоне, который был расположен довольно далеко от главного здания, и они были уверены, что их разговор не услышит хозяйка дома. Друзья отлично знали, что хозяин принадлежит к тому типу мужчин, которые находятся под каблуком у жены, и с удовольствием поддразнивали его. Шуткам на эту тему не было конца. Хозяин делал все возможное, чтобы защитить себя от нападок, при этом громко кричал в стиле триумфатора, что он обращается со своей супругой как захочет. В то время, когда он делал эти заявления, раздался резкий зов супруги, требовавшей его к себе, и он в смертельном страхе упал со стула. А все друзья в мгновенье ока исчезли через потайную дверь».

А вот другая история. «Десять мужей-подкаблучников создали общество, поклявшись под присягой противостоять губительной женской тирании. На своем первом заседании они уютно сидели, потягивая вино и покуривая трубки, как вдруг пред ними предстали десять жен, почуявших неладное. Возникла паника. Заседавшие бросились врассыпную. Девятерым удалось ускользнуть, словно крысам, через заднюю дверь. Десятый остался на месте и вынужден был держать ответ. Но жены ограничились презрительной усмешкой и, убедившись в полном успехе их маневра, удалились. Девять позорно бежавших мужей согласились, что десятый – единственный смельчак – должен стать президентом их общества. Но когда они пришли к нему предложить этот пост, выяснилось, что он умер от страха».

Я полагаю, у англичан нет такого павильона, недоступного для женщин, где бы они могли вести конфиденциальную беседу. Вот почему появились мужские клубы. Не знаю, разговаривают ли они в «павильонном стиле», но убежден, что должно же у них быть место для подшучивания друг над другом. Шли годы, менялись манеры и обычаи, и такие клубы неизбежно превратились в своего рода рестораны, и прежние милые забавы исчезли как сон. В большинстве клубов господствует теперь табачная атмосфера, в меньшей степени – алкогольная. Несколько раз я пробовал курить английскую трубку, правда всегда неудачно. Но мне очень нравится эта картина: респектабельный джентльмен с трубкой во рту. Хотя слуг, подобных тем, что выливали ушат воды на сэра Уолтера Рэли [33] , фаворита королевы Елизаветы, в наше время мы вряд ли встретим, тем не менее найдется кто-нибудь вроде шотландского драматурга и писателя сэра Джеймса Бэрри, который написал: «Моя леди Никотин» – по поводу попыток бросить курить. Один французский автор как-то заметил, что «сигарета – самый совершенный тип удовольствия, поскольку оставляет у курящего чувство неудовлетворенности – хочется закурить еще одну». Я верю, девять из десяти лондонцев согласятся с этим.

[33] Ходила молва о том, что якобы сэр Уолтер Рэли (1552-1616) как-то закурил трубку и заснул. Если бы не подоспели слуги и не вылили на него ушат воды, случился бы пожар, а то и сам любитель табака мог сгореть. Уолтер Рэли был неординарной личностью в эпоху королевы Елизаветы и пользовался ее благосклонностью. Рассказывали, что однажды он изящно бросил на грязную лужу свой роскошный плащ, чтобы высокопоставленная особа не промочила ноги. Он был известен своим остроумием, обходительными манерами, любил поволочиться за дамами. Был знаменитым путешественником, писал стихи. Прославился он и страстью к курению, которое, кстати, успешно популяризировал. Иаков I, наследник Елизаветы, в отличие от предшественницы не любил сэра Уолтера, подолгу держал его в заточении в лондонском Тауэре и в конце концов приказал обезглавить. Голова Уолтера Рэли была забальзамирована и передана жене. Перед казнью он попросил разрешения выкурить последнюю трубку. Так возникла традиция: «последняя сигарета перед казнью».

Есть одна деталь в английском клубе, которая недоступна моему пониманию. Как-то пришел ко мне в гости мой приятель, и мы очень мило говорили о том о сем. Неожиданно он сказал мне, что невыразимо рад, что наконец-то стал членом клуба любителей игры в крикет. Оказывается, отец записал его в качестве кандидата в члены этого престижного клуба, когда он только появился на свет, но прошло много лет, пока представился шанс вступить в клуб. Я до сих пор помню радость на лице приятеля, когда он рассказывал мне о свершившейся мечте отца. Случилось это, когда приятелю должно было вот-вот исполниться сорок! Но я действительно не могу понять, почему он так страстно, до умопомрачения желал этого членства, хотя и знаю, что он очень любит спорт [34] . Этот английский порядок вещей находится за пределами моего разумения.

[34] Иностранцы (не только азиаты, но и европейцы) нередко пожимают плечами по поводу страсти англичан к игре в крикет. Эта командная игра с мячом и битами, напоминающая русскую лапту, зародилась в Англии в Средние века, и для самих англичан это не только спорт, но и часть образа жизни и их характера. Эту национальную игру англичане считают родоначальницей принципов спортивной этики, ставших, в свою очередь, мерилом порядочности и достойного поведения в обществе.

Китайский подкаблучник

Лондонцы обожают всякого рода форменную одежду, хотя и утверждают, что существует запрет на нее. Но запрещают-то униформу политической партии. Я же имею в виду нечто иное. Кто только не носит в Лондоне форменную одежду! Мясники, шеф-повара, мальчик-слуга в отеле, мальчик, несущий шлейф невесты, официанты и многие другие. Те, кто прикалывают разного рода знаки отличия на форму и стоят у входа в отель или большой ресторан, напоминая осанкой лорда, представляют восхитительное зрелище. Без них невозможно представить Лондон. Они всегда давали мне верный совет, если я спрашивал у них дорогу. Но есть тип форменной одежды, которую, к несчастью, и мне изредка пришлось надевать. Речь идет о вечернем платье – фраке, смокинге и пр. Я никогда не пытался примерить традиционный чопорный английский цилиндр, мне хватило невыносимого опыта ношения высоких жестких воротничков и накрахмаленных рубашек. Все эти предметы туалета вызывали у меня слезы на глазах, потому что голова становилась неподвижной, тело было словно забинтовано и, кроме того, во время трапезы было трудно глотать. Однажды я был приглашен на обед в Форум-клуб и вдруг обнаружил, что моя единственная крахмальная рубашка не вернулась из прачечной. Прибыв в клуб, я уже готов был объяснить свой неприличный для данного случая вид, когда настанет моя очередь держать слово, но, к моему несчастью, сидевший напротив джентльмен поведал о такой же незадаче, и мне пришлось срочно придумать иную причину. В другой раз я получил билет на лекцию в Королевском институте, но не знал, что следовало явиться во фраке или смокинге. Я почувствовал себя неловко, поскольку оказался единственным неподобающе одетым. Ох уж эти смокинги! Может быть, я не прав, но думается, что требование явиться на официальный прием в одежде определенного вида объясняемая желанием обозначить дистанцию огромного размера между участниками этого действа и прочими смертными. Но ведь это своего рода социальный снобизм. А может быть, своеобразная репетиция, в которой мужское население выучивает роль мужа под башмаком жены?

Каждый лондонец едет на работу утром и возвращается вечером к обеду или ужину, иногда позволяет себе выпить в баре или провести час-другой в кино, а то и в другом месте. Когда приходит уик-энд, он может поехать за город и провести там ночь. По такому заведенному порядку и проходит его жизнь. Казалось бы, он должен быть счастлив и ни о чем не беспокоиться. Но жизнь штука странная. Она состоит из разного рода задержек, заминок, помех, препятствий, вторжений и забот. И тайна ее еще не раскрыта философами ни на Западе, ни на Востоке. Я чувствую, что у лондонцев существуют все те же заботы, которые свойственны нам, китайцам: все, что связано с трудом, образом жизни, наконец, рождение, болезнь, смерть, но все-таки мне кажется, у них есть еще одна забота, которая, я думаю, никогда не посетит нас. Это беспокойство, порожденное благополучием. Я выяснили например, что большинство богатых лондонцев волнуются об отелях, где они должны провести выходные; человек из среднего класса, у которого достаточно денег, чтобы сделать себя счастливым, беспокоится о том, что не может себе позволить более дорогостоящий путь к благополучию, а иногда он огорчается, что его не так, как хотелось бы, оценили на большом приеме в высшем обществе; бедные озабочены тем, что у них недостаточно возможностей для веселья. И все они шумно требуют «забав», прилагают к этому усилия и постоянно ощущают неудовлетворение. У меня достаточно своих забот, поскольку я все больше и больше начинаю осознавать скрытый смысл в понятии «жизнь», но не думаю, что меня когда-нибудь посещала забота об удаче и благополучии. За последние два года моя тревога все время растет, дело не только в каких-то личных неудачах, – безжалостная война, развязанная против моего народа, не дает мне покоя. Смерть брата, думы о моей большой семье, рассеянной на огромных пространствах, урон, нанесенный семейному имуществу, наводнение в моем родном городе – все это тяжелым грузом лежит на сердце. Естественно, что у меня нет времени тревожиться об удовольствиях. Кто-то, может быть, подумает: что за ужасная мысль – отказаться от счастья, благополучия. Но разве я могу мыслить иначе? Время от времени ко мне приходит радость, наверное, потому, что я имею возможность работать. В эти мгновения я могу на время отринуть большинство забот и тревог. Как знать, может быть, моя сегодняшняя работа – это единственная форма счастья. Если у меня нет возможности удалиться куда-то подальше, я иду ненадолго на зеленые просторы Хэмпстэд-хит, а если по каким-то причинам не могу себе позволить созерцать деревья в этих местах, наслаждаюсь шелестом листьев дерева напротив моего окна. Таков мой лондонский удел. Увы, у людей такая разная жизнь.

За мои пять лондонских лет я стал восторгаться английским характером. Как-то я встретил доктора С.-Т. Вана, президента китайской ассоциации в Лондоне, который живет здесь довольно долго, бывал и в других местах Европы и Америки. Я спросил его, что он думает об англичанах. И вот что он ответил: «У них много хороших черт, но их можно суммировать тремя словами: «извините», «спасибо», «пожалуйста». Я согласен с его мнением. Эти три слова у них все время на устах, когда они работают или воспитывают детей. Затем он добавил: «Англичане никогда не возбуждаются». И здесь он прав. За мои пять лондонских лет они пережили столько кризисов, но продолжают жить, словно ничего не случилось. Больше всего меня поражает их эффективность и настойчивость в работе. У меня богатый опыт общения с деловыми людьми, и я обнаружил, что они делают свою работу очень квалифицированно, хотя, может быть, несколько медленно. Я наблюдал английский профессионализм, спокойствие и упорство, знаю многих англичан, которые показали мне пример того, как можно оставаться твердым, несмотря на горечь неудач. Я благодарен им за это, но никогда не забываю, что «стойкость перед лицом горечи неудач» – это главная черта китайской расы. Эта черта осталась неизменной за все пять тысяч лет китайской цивилизации. Наша история повествует о многих трудностях и горестях, из которых мы всегда выходили с честью. Наши предки никогда не говорили потомкам – наслаждайтесь жизнью. Призывали сначала почувствовать вкус горечи, а уж потом познать наслаждение жизнью. История моей семьи уходит в конец первого века до нашей эры, и в нашей клановой книге мы храним родословную семейства. Там, кстати, записано правило для всей семьи, начертанное нашим первым прародителем. Оно состоит всего лишь из четырех слов: «человеколюбие», «справедливость», «искренность», «стойкость». Каждый член семьи должен был воспитываться в духе этих четырех качеств. Помню, как бранили меня дедушка, бабушка и родители всякий раз, если я оставлял лучшее себе, а то, что похуже, давал другим. И они всегда говорили, что сначала мы должны познать вкус горечи. Возможно, англичане не согласятся с этим, но я должен сказать, что теперь нам предстоит вкушать горечь даже больше, чем прежде. Я всегда был готов к этому и намерен преподать этот же урок следующему поколению. Древняя китайская притча, которая передается у нас из поколения в поколение, думаю, хорошо объясняет китайский характер. Она рассказывает о некоем Юй Гуне (его имя значит Глупый Дед), чей дом стоял среди гор, и дорогу перегораживали две великих горы – Тайханшань и Ванушань. Когда он состарился, то решил сравнять горы с землей, чтобы у него была возможность связаться с внешним миром. Семья согласилась помочь ему, и он тотчас начал вскапывать землю и отвозить ее к морю. Но один из соседей по имени Чжи Соу, что значит Мудрый Старец, начал высмеивать его: «В таком преклонном возрасте ты не сможешь поднять даже перо с земли, а надеешься справиться с такой массой земли и камней». Юй Гун парировал: «Когда я умру, меня заменит сын, а на его место встанут внуки, число потомков из поколения в поколение будет расти, в то время как горы остановились в росте многие сотни лет назад». Умник, пытавшийся посеять сомнение в успехе дела, не нашел аргументов, чтобы возразить старцу. И вот что случилось дальше. Бог гор донес логику Юй Гуна до Верховного небесного повелителя, который приказал сравнять горы с землей с помощью сверхъестественных сил.

Мы всегда рассказываем эту историю для иллюстрации одного из главных качеств китайского характера – упорства. И до тех пор, пока на нашей земле будут рождаться Юй Гуны, мы никогда не перестанем изгонять с нашей территории непрошеных гостей.

Немного о модницах и ревнивых дамах, считающих себя сильным полом

Я всего лишь мужчина. Смею ли я рассказать что-нибудь о женщинах? Лорд Байрон писал: «Странное существо мужчина! А женщина вообще загадка!» Мой жизненный опыт подсказывает: поэт прав. Хотя у меня много друзей среди женщин, немало их и в моей большой китайской семье, тем не менее я постоянно открываю в женщинах все новые и новые черты и, как знать, может быть, так никогда до конца и не пойму их. Вся деятельность человечества фактически контролируется не мужчиной, а женщиной – на Западе и на Востоке. Когда я был маленьким, мне казалось, что моя бабушка – самая яркая личность в мире. Каждый член нашей семьи обязан был подчиняться ей, и даже мой дедушка должен был посоветоваться с бабушкой, если, например, хотел взять меня с собой, когда выносил на воздух своих любимых птиц в клетках. Бабушка всегда была в хорошем настроении и не теряла самообладания, когда общалась с людьми. Она никогда не принуждала повиноваться ей, и тем не менее ее авторитет был непререкаем, а наше повиновение – добровольным. Я не могу обременять читателя детальным описанием того, как ей удавалось сделать это, но поверьте мне: управление семьей было совершенным по форме. Будь она жива, я не мог бы так долго обитать в Лондоне без ее согласия. Нам, мальчикам, разрешалось заниматься изучением классических книг, но в тайны домашних дел мы не посвящались. Между тем мои сестры, родная и двоюродная, получили от нее специальные инструкции, «как стать образцовой хозяйкой дома». Иногда моя сестра, кузина или одна из тетей выражали несогласие с каким-либо ее авторитетным мнением, на что она, бывало, замечала: «Ты совершенно права. Когда я была в твоих летах, то рассуждала точно так же, но у тебя будет другой взгляд на вещи, когда достигнешь моего возраста. И ты должна помнить, что однажды ты будешь управлять домом и тогда поймешь, как это трудно». После этого внятного разъяснения никто уже не говорил ни слова, и ее указания принимались беспрекословно.