Молчание небес

* * *

– Взяли!

Врач с санитаром подхватили носилки, закатили в скорую.

Машина стояла вплотную к крыльцу. На влажной траве отчётливо виднелась колея от ворот до крыльца.

Пожарники уже уехали. Тушить было нечего. «Гаишники» ещё не приезжали. Ливень кончился, и опять ярко лупило солнце.

Все толпились у скорой. И всем уже было невтерпёж, чтобы побыстрее кончился этот кошмар.

– Стойте, доктор! – Нина вдруг попридержала заднюю дверь. – Как хоть он?

Её колотило крупной дрожью от пережитого, от мокрой одежды.

Доктор неопределённо пожал плечами.

– Кто его знает?.. Обследуем сейчас, просветим… Переломов, видимо, много. Странно, что ещё в сознании… Не знаю…

– Это хорошо! – вдруг громко сказала она. – Будет хоть с кого за забор спросить! Да за газон!.. Век не расплатится!

Доктор недоуменно посмотрел на неё. А потом на лице появилась брезгливость. Ничего не ответил и захлопнул дверцу.

Машина уехала.

Нина Григорьевна обернулась. И встретилась с такими же недоуменными и брезгливыми лицами. Даже у мужа. А Сонька ещё и улыбалась краешком губ.

Нина Григорьевна гордо подняла голову и шагнула на крыльцо. Мужики расступились.

Она подошла к столу, плеснула водки в бокал из-под вина и залпом выпила. Закрыла глаза, замерла. Затем резко выдохнула.

– Всё! Я пошла в баню!

И опять все молча расступились.

Сбросила комком в предбаннике грязную потяжелевшую одежду. Включила горячую воду из водонагревателя и встала под душ.

– Козлы! Боже мой, какие козлы! И эта… курица бройлерная… Скривились, сучки… И мой туда же!.. Брезгуют они, прослойка хренова…

Стояла неподвижно, подставив лицо горячим струям. Озноб потихоньку проходил. И очень сильно заныли разбитые колени. Открыла глаза. Ногти обломаны. На всех пальцах. И цепочку потеряла…

– Козлы… Спасители долбаные… Рожи скривили!.. «Фи» своё выразили… Уроды! Да моя бабка всю войну под Ленинградом всем, всем! – солдатикам нашим что-нибудь совала: то монетки, то гвоздики, то лоскутки!.. Чтоб выжили!.. Чтоб вернулись с того света!.. Чтоб долг отдали… А эти… Скривились… Уроды… Стыдно им…

Колени нестерпимо болели.

И веретено бабулино в голове: тук-тук-тук, тук-тук-тук…

Выстуженная душа

Пять минут назад он сказал:

– Я ухожу от тебя.

Она сидела в это время за компьютером, корректировала написанное и слушала его в пол-уха.

– Сейчас, сейчас, – ответила рассеянно. – Немного осталось. Я быстро…

Он стоял справа от неё и молчал. Наташа видела его силуэт боковым зрением. Но уж слишком интересным было словосочетание этого норвежца – и так можно перевести, и так, и что красивее – не поймёшь, выбирать самой надо, – поэтому ей было не до мужа. Стоит же, ждёт… Не к спеху, значит…

И лишь звенящая тяжёлая тишина заставила отвести её взгляд от экрана и оглянуться на Владимира.

– Извини, я не расслышала. Что ты сказал?

Он по голосу и по этим отрешённым, немного безумным глазам понял: она всё равно там, в переводе. Но не мигая продолжал смотреть на неё.

– Я, правда, не слышала! Трудно повторить, что ли? У меня самая концовка «не вырисовывается»… Ну, что ты смотришь? Повтори, я же извинилась!..

– Я ухожу от тебя.

– Куда?

Его передёрнуло. Он не ответил и ушёл в другую комнату.

Она ещё тупо проводила его глазами, затем резко вскочила и бросилась следом.

– Володь, что случилось?

Она обхватила рукой дверной косяк и смотрела, как муж пакует чемодан.

– Да ничего не случилось, – обычным голосом ответил он. Рубашка никак не хотела аккуратно складываться. Он скомкал её и засунул сбоку. – Ты не знаешь, где мой костюм спортивный? Хотя… откуда…

Он сам залез в не глаженное, достал костюм и так же запихал вслед за рубашкой. Прошёл мимо неё – она посторонилась – в ванную за бритвой и зубной щёткой.

– Там, в холодильнике, рагу! – прокричал из ванной. – И салат! Ешь, пока свежий!

– У тебя кто-то появился?

Как она прошла следом – он не слышал. Поэтому вздрогнул от неожиданности.

– Нет. У меня никто не появился. Я просто ухожу от тебя.

Он смотрел ей прямо в глаза.

– Почему? – Голос её стал беззащитным и немного плаксивым.

– Потому, что я живу с тобой, а ты живёшь со своей Норвегией…

– Я с тобой живу! Я люблю тебя!

– Родная, – непроизвольно ударил он её под дых. – Мы живём с тобой уже двадцать пять лет. И из них ты любила меня максимум 2–3 года. До рождения сына. А может, и ещё меньше… Остальное время ты любила что угодно: детей наших, работу, кофе, дачу… Что угодно… Сейчас вот Норвегию… А меня… так… полюбливала на досуге…

– Кто у тебя появился? – прервала она мужа.

Он не отвёл глаз.

– Как-то… Без толку с тобой говорить… Ты помнишь, например, чем я занимаюсь?

– Материалы какие-то испытываешь… – растерянно ответила она.

– Какие-то… где-то… с кем-то… А когда мы последний раз вместе были? Помнишь? Не так, чтобы от меня отвязаться, а чтоб самой захотеть?..

– Кто у тебя появился? – вновь ухватилась она за соломинку.

– Значит, не помнишь. – Ему стало скучно и противно. Он сгрёб с полочки свою парфюмерию. – А я помню. До свадьбы это было. Да и то сейчас не уверен – искренне ли было?..

– Вов, как тебе не стыдно! – Она всё-таки беззвучно расплакалась.

– А за что, Наташа? За то, что я тебя любил, устал жить без ответа и ухожу?

– Ты тоже работаешь. – Она размазала ладошками слёзы по щекам.

– Правильно, работаю. И люблю свою работу. Но я и тебя тоже люблю! И одно другому не мешает. А ты… Я у тебя как персик на базаре. «Возми, дарагая, это бэсплатно!» – коверкая слова, протянул он. – Я не хочу быть довеском к твоим переводам. Ты и с детьми-то общаешься наскоро, когда приезжают: раз-два – и опять к компьютеру…

– Да что ты знаешь о моей работе? – уже со всхлипыванием возразила она.

– Да мне на хрен твоя такая работа не нужна! – чуть было не закричал Владимир, но сдержался. – «Работа, работа»… Отдать всю жизнь работе, наплевать на всех близких… Что-то вечное творишь, да? Нетленку? «Детские стихи норвежских авторов». Дура! – всё-таки произнёс он зло. – Ты хоть одного Маршака среди них видела? Или Чуковского? «Нетленка»… И из-за этой дребедени – вся жизнь вокруг вдребезги?! Ну, ты и… – он сдержал язык и быстро прошёл мимо неё обратно в комнату.