Молчание сонного пригорода
Шрифт:
Ровно без трех минут два пришел мой второй послеобеденный пациент. Когда я начал его пользовать, он уже был немолод и его беспокоили отношения с женой. Наверное, еще с молодости он был медлителен и осторожен. Назову его З. — самая подходящая для него буква. Сначала мы работали над его боязнью близости. Это было семь лет назад.
А сейчас он уже оставил свой бизнес по импорту, два года назад его многострадальная жена не перенесла удара и умерла, и мы разбирались с его страхами одиночества и смерти. В конце жизни Фрейд написал труд под названием «Анализ конечный и бесконечный». К сожалению, лечение З. приобретало характер
— Как прошло ваше свидание? — По моему настоянию он встретился с вдовой, с которой познакомился в супермаркете.
Он поднял руки, будто пробуя ветер.
— Ничего, ничего. Похоже, это милая женщина.
— Что вам нравится в ней?
— Ну, она не такая настойчивая, как Мэрилин. — Он вздохнул, вспоминая свою спутницу в болезни и здравии. — Но она хочет, чтобы я зашел к ней на чашку чая в субботу.
Мы снова вернулись к страху перед обязательствами. Но главным образом он уклонялся от разговоров о том, как он от всего уклоняется.
Без десяти три я проводил З. и превратился из доктора Эйслера в папу. Некоторые терапевты остаются папами и со своими пациентами, но я не думаю, что это правильно. Короче говоря, я должен быть дома, когда Алекс выходит из школьного автобуса, который высаживает его на углу Гарнер и Сомерс-стрит в начале четвертого часа. Потом он два квартала идет до дома пешком, причем его рюкзак оттопыривается под углом 45 градусов. Вся эта затея с автобусом глупа, честное слово. От нашего крыльца до Риджфилдской школы всего-то семь кварталов, и все-таки из-за какого-то нелепого правила о районировании нас внесли в маршрут школьного автобуса. Группа родителей из близлежащих кварталов пешком провожала по утрам детей в школу, но Алекс предпочитал автобус.
— Мне нравится смотреть в окно, — сказал он, когда я поинтересовался почему.
— Но разве не лучше быть снаружи, где вообще нет окон?
Он покачал головой:
— Это другое.
Я не стал углубляться. Алекс был заядлым книгочеем, как и я в его возрасте, то есть выдуманные истории интересовали его больше, чем настоящая жизнь, а сидеть дома ему нравилось больше, чем выходить на улицу. Мне до сих пор приходится бороться с этим в себе. Джейн иногда теряла терпение — ей хотелось получить весь мир.
Алексу тоже нравился заведенный порядок. Я поставил маленькую тарелку на кухонный стол и выложил на нее ровно семь, ни одной больше, ни одной меньше, сухих соленых палочек. В неудачные дни он расстраивался, если на тарелке лежало восемь или шесть палочек или даже если одна из них была кривовата. Я говорил, что выложить их надо было не абы как, а особым образом? Один треугольник и один квадрат.
Словом, показался Алекс. Он, не снижая скорости, шел по тротуару, пока зацепившаяся за ветку конфетная обертка не заставила его поднять взгляд. Стоял солнечный осенний день, и косые лучи упали на его повернутое вверх лицо, этот многообещающий бутон, соединенный с коренастым стебельком тела. Мой мальчик. От этого меня накрыло таким приливом любви к нему, что я почувствовал удар в грудь. Она растопила тревогу и внушила мне, что все будет хорошо, пока на этой земле живут отцы и сыновья.
Но Алекс не остановился у номера 117 по Гарнер-роуд,
где, кстати, мы живем. Он прошел мимо выложенной плитами дорожки, которая, петляя, подходит к нашему крыльцу. Я не мог понять, нарочно ли он так себя ведет или по рассеянности. На его лице застыло непонятное выражение.— Алекс!
Он не остановился.
— Алекс, ты куда?
Он оглянулся на кричащего отца. Посмотрел на дорожку впереди.
— Ой.
Я улыбнулся:
— Забыл дорогу домой?
— Нет. Я… просто задумался.
— О чем?
— Да, ерунда.
Поскольку углубляться не было смысла, я ничего не ответил. Я только придерживал открытую дверь и ждал, пока Алекс, шаркая, дотопает до дома. У входа он бросил куртку и рюкзак прямо на пол, хотя я сто раз повторял ему, чтобы он так не делал. Я устало поднял их, пока он проходил на кухню. Когда я вернулся, он стоял и смотрел на палочки, будто это было что-то ядовитое, вроде моркови.
Я помолчал.
— В чем дело?
— Мне надоели палочки.
— Отлично! Тогда чего ты хочешь?
— Ну… — Он прикусил губу. — Чего-нибудь другого.
Мы просмотрели крекеры, кукурузные чипсы, тосты и попкорн, пока я не начал злиться.
— Но я не знаю, чего мне хочется! — крикнул он, когда я отправил его в комнату отсиживать тайм-аут.
За время ареста моего сына я съел две его палочки. Осталось пять.
Поскольку мы никогда не поднимали руку на Алекса, нам приходилось как-то по-другому реагировать на его плохое поведение. Я не фанат тайм-аутов, это слово вызывает у меня в воображении образ хоккейного игрока на скамейке штрафников, но именно так это и называется. Суть не в том, что вы наказываете ребенка (упаси господи!), а только даете ему передышку, чтобы он мог начать с того, на чем закончил.
Осталось три палочки.
Некоторые психологи даже предлагают не отсылать ребенка на тайм-аут в его же комнату, потому что у него могут возникнуть негативные ассоциации. Мне вспомнилась моя мать, которая часто прибегала к избитой фразе «Отправляйтесь к себе в комнату, молодой человек!», причем это в некотором роде срабатывало, пока я не понял, что меня устраивает, когда меня отправляют в мою комнату, где были все мои игрушки и книги, и, когда мать об этом прознала, она стала отправлять меня в подвал.
Палочки кончились.
Может, и Алексу чересчур понравилось уходить к себе в комнату? Там было очень тихо. Через десять минут я позвал:
— Алекс, можешь выйти.
Ответа нет.
Я опять позвал. Не услышав ни звука, я заволновался. Вдруг он случайно сунул палец в розетку или еще что? Вылез в окно? Я побежал по лестнице, скача через две ступеньки, и ворвался в комнату Алекса.
Его там не было.
Я посмотрел под кроватью и в шкафу. Проверил шпингалет на окне и хотел было уже запаниковать на сто процентов, как вдруг услышал:
— Испугался?
Он стоял за дверью, это был фокус вот с такущей бородой. Не знаю, как я не разъярился, но он стоял и хихикал, а смех у Алекса ужасно заразительный. Через секунду я тащил его вниз по лестнице, и мы кончили тем, что опять пришли на кухню.
— Готов вести себя хорошо? — спросил я его.
— Я готов съесть мои палочки. — Он посмотрел на пустую тарелку. — Куда они делись? Их нет!
— Я дам тебе другие.
— Нет, я хочу те!
— Алекс, я…
— Где мои палочки?