Молчи

— Я хочу его выслушать, — перебила его Орион, не оборачиваясь.

Она радовалась, что смогла сдержала ярость в своем голосе. Мэддокс отвечал вместо нее, пытаясь вмешаться, и было ли это из чувства долга перед значком или перед призраками их прошлого, это было неприемлемо.

Адвокату это понравилось. Его улыбка стала шире, дразня Мэддокса, прежде чем он переключил все свое внимание на Орион.

— Хуан Дель Рио вышел из тюрьмы по условно-досрочному освобождению. Он сидел за сексуальное насилие и попытку похищения. После, вас держали в плену десять лет. Вы потеряли доход. Образование, — он посмотрел на них обеих. — Потеряли жизнь. И я считаю, что это требует некоторой компенсации, учитывая, что наше правительство подвело вас, позволив осужденному похитить вас и пытать.

Мэддокс попытался заговорить. Поспорить.

— Ей не нужно…

— Ей не нужно, чтобы за нее говорил тот, кто понятия не имеет, что ей нужно, — снова рявкнула на него Орион.

Как бы ей ни было больно это делать, как бы ни кричали против нее собственные инстинкты, ее гордость кричала громче. Она протянула руку.

— Орион Дарби. Мне интересно услышать, что вы скажете.

Он взял ее за руку. Его пожатие было твердым и сухим, руки мягче, чем у нее.

— Я заинтересован в том, чтобы вы получили всё, что вам троим причитается. И я имею в виду реально всё.

Орион захотелось рассмеяться над этим заявлением.

Им причиталось детство.

Выпускной бал.

Высшее образование.

Первый поцелуй для Шелби, второй — для Орион.

Способность вновь смеяться.

Кроме того, им причиталась кровь всех их мучителей.

Но ни один адвокат не сможет этого добиться.

Она сама добьется.

Но адвокат мог бы обеспечить ей обеды со стейками на всю оставшуюся жизнь.

И это было бы просто замечательно.

_____________________________

* GoFundMe — американская некоммерческая платформа, которая позволяет людям собирать деньги на мероприятия, начиная от жизненных событий, таких как торжества и выпускные, и заканчивая сложными обстоятельствами, такими как несчастные случаи и болезни;

* Опиаты — разновидность наркотических средств, получаемых из снотворного мака или синтетическим способом;

* Валиум — синтетическое лекарственное средство, оказывающее снотворное, противосудорожное и успокаивающее действия.

ГЛАВА 8

Три месяца спустя

— Шелби, милая, хочешь, я приготовлю тебе ванну?

Шелби стиснула зубы. Приготовить ванну. В четыре часа дня. После ванны, наверное, ее будет ждать пижама, только что из сушилки, идеально разложенная на кровати. Пижама с уточками или в цветочек. Фланелевая, прям как для детей. И Шелби сразу же почувствует это слабое, но ужасное напоминание… Напоминание о годах, проведенных в Клетке, о ваннах и ночных рубашках.

Ее родители знали только своего ребенка. Их маленькую девочку, которая любила держать отца за руку во время долгих вечерних прогулок и позволяла матери целовать ее на ночь. Они не знали, как быть рядом с женщиной, у которой отняли девственность без ее согласия. Которая знает, каков голод на вкус и как омерзителен на запах. Которая знает, как выглядят монстры.

Они боялись этой женщины. Они были в ужасе.

Поэтому они ухаживали за девочкой, которую помнили, и игнорировали женщину, которая была прямо перед ними, ту, которая едва держала себя в руках.

— Нет, спасибо, мам, — ответила Шелби, сжимая кулаки.

Но она улыбнулась. Улыбка была фальшивой, почти болезненной. Она никогда не испытывала такого гнева и разочарования. Даже в Клетке. Она хотела кричать от такого проявления любви и нежности, но прошлая боль и пытки заставляли ее увядать и подчиняться. Кем она стала?

Ее мама стояла перед ней, пытаясь улыбнуться, но ее глаза наполнились паникой — она почти начала заламывать руки.

— Хочешь, я приготовлю тебе макароны с сыром?

И, конечно же, еда. Ее мать готовила все любимые блюда ее детства, как будто это как-то могло помочь. Как будто, съев достаточное количество гамбургеров, из ее памяти стерлось бы все, что произошло.

Она вздохнула, глядя на маму, на постоянный блеск в ее глазах, всегда на грани слез. Когда-то слезы матери заставляли плакать и саму Шелби, но теперь они ее раздражали, сводили с ума. Оскорбляли ее собственные страдания. Но она не говорила, о чем думала, не знала, как это сделать.

— Конечно, мам. Макароны с сыром — звучит здорово.

Мать улыбнулась, но улыбка не коснулась ее глаз. Это была маска, которую она надевала перед Шелби.

Ее отцу было немного лучше, потому что он не старался так сильно. Мужчины, как правило, не так умело скрывали свои истинные чувства, как женщины. По крайней мере, женщины из семьи О’Рейли. Они еще в раннем возрасте учились нравиться людям, чтобы выжить, и иногда им приходилось притворяться… Ради семьи, ради хрупкого рассудка. Они были мастерами обмана во многих отношениях.

Мужчины О’Рейли были лучше в других вещах, например, скрывать своих монстров, но не свои чувства. Ирландская кровь, текущая в их жилах, смазанная небольшим количеством виски и эля, изливала секреты, чувства и тревоги. Ее отец не был исключением. Он не пил, как его отец — её покойный дедушка, — и скрывал это от Шелби большую часть ее детства, но в любом случае это никогда ее не беспокоило. Ей нравилось, что он был открытым и честным.

Вот почему она предпочитала быть рядом с отцом. Он не притворялся, даже не пытался. И он не заставлял ее чувствовать себя какой-то хрупкой безделушкой, бегая вокруг нее на цыпочках и разговаривая с ней, как с ребенком. Она чувствовала себя более комфортно в отвратительной честности, а не в искусственной доброте и теплоте, которые ее мать использовала в качестве щита.

Но они оба старались. Они оба любили ее. Со стороны Шелби было жестоко испытывать такое всеохватывающее раздражение по отношению к родителям, которые любили ее, горевали о ней, никогда не теряли надежды… Особенно мама.

У Жаклин и Орион этого не было.

У них никого не было.

У них не было никого, кто бы наливал им ванны, готовил еду. Все их родные исчезли.

На мгновение Шелби ощутила укол ревности. Она знала, что это ужасно — желать такого одиночества, чтобы ее родители просто взяли и исчезли. Даже если это было бы всего на мгновение. В этом доме, который ничуть не изменился, ей было душно. Ее комната — словно святилище человека, которым она когда-то была. Она жила в районе, где соседи стремились увидеть ее, поболтать с ней, передать подарки, сверкая своими жалкими улыбками. Если бы ей пришлось изобразить очередную благодарность еще одним соседям, она подумала, что могла бы просто убить их прямо на месте.