Молитва к Прозерпине

Сказано – сделано. Наша процессия, в которой теперь было вдвое больше участников, двинулась в путь. Куал, само собой разумеется, не питал ни малейшей симпатии к нашим новым попутчикам; он старался держаться от них подальше и шагал около моего паланкина. Я засмеялся:

– Твоя судьба весьма забавна: что бы ты ни делал, тебе все равно не везет, и чем дальше, тем твоя участь хуже.

На сей раз он ответил мне:

– Смейся, смейся сколько тебе угодно, пока можешь; когда мы доберемся до Логовища Мантикоры, тебе сразу смеяться расхочется.

Мы двигались к югу целых два дня и наконец увидели перед собой владения этого самого Эргастера. В отличие от великолепного дома, в котором нас разместил Нурсий, построенного, чтобы подчеркнуть власть и достаток его хозяина, эта вилла была простым традиционным крестьянским домом: большое строение окружали пшеничные поля, виноградники и оливковые деревья, целые оливковые рощи. Рабы Эргастера направились к дому, пообещав немедленно вернуться. Мне их поведение показалось подозрительным.

Квинт Эргастер принимать нас не спешил. Наша небольшая группа довольно долго ждала у изгороди, ограничивавшей его владения. И должен тебе признаться, Прозерпина, что, пока длилось это ожидание, меня мучили опасения: я совершенно ничего не знал о местной элите. Мне было неизвестно, проявят ли эти люди любезность или, напротив, их охватит внезапная ярость. Как бы то ни было, времени для сомнений оставалось немного.

Как полагалось по старинной традиции, встретить нас вышел сам Квинт Эргастер. И какой человек предстал перед нами, Прозерпина, – истинный римлянин!

Эргастер казался воплощением осени жизни: он был стар, очень стар. Мы сразу же узнали, что наш амфитрион достиг завидного зрелого возраста, – ему исполнилось девяносто пять лет! Он был глух на одно ухо и передвигался, опираясь одной рукой на палку, а другой на раба. Однако, кроме этих небольших неудобств и темных пятен на коже лица и рук, ничто его не беспокоило: голова у него работала прекрасно и зрение, хотя и слабое, он еще сохранял. Мы поздоровались.

– Мне сказали, что твоя фамилия Туллий.

В его густом и строгом голосе еще звучали отголоски приказов, которые он отдавал войску в прежние годы.

– Да, господин. Меня зовут Марк Туллий, я старший сын Марка Туллия Цицерона, – ответил я, пытаясь быть как можно любезнее.

Эргастер посмотрел на меня, будто собирался вынести свой приговор:

– Скажи мне, молодой Туллий, ты настоящий римлянин? Истинный римлянин из Рима?

– Кому быть римлянином, если не мне? Правда, мой отец приехал из Арпи [27] , но я родился в Субуре, а всем известно, что наш район – самый древний в Риме.

27

Арпи – древний город в Апулии, на юге Апеннинского полуострова.

Мой ответ покорил его: как только старик услышал название моего района, он разволновался и его одолела печаль.

– Субура! – Настороженный центурион превратился в простого старика, скучающего по родине. – А скажи мне, юный Туллий, что нового в древнем Риме?

– Рим уже не тот, каким был раньше, – ответил я не столько из убеждения, сколько из желания его утешить. Эргастер удивил меня своим философским умозаключением:

– Рим никогда не был таким, как раньше.

И чтобы выместить свое раздражение, старик ударил раба по спине палкой.

Затем подошел ко мне и, опершись ладонью о мою грудь, приблизил свои слабые глаза к моему лицу, чтобы разглядеть черты получше. Потом улыбнулся, и я понял, что мы подружимся.

* * *

Эргастер был старым солдатом, которому в жизни повезло. Он прожил очень долгую жизнь! Ему было всего восемь лет, когда он вместе с римским войском отправился в Карфаген, чтобы разрушить город. Когда я, которому в то время не исполнилось и восемнадцати, слушал его, мне казалось, что я путешествую во времени.

У старика Эргастера дрожала рука и нижняя челюсть, и, как я уже сказал, он наполовину ослеп, но мыслил здраво и обладал бешеным нравом, из-за которого его рабам нередко доставались брань, крики и удары кнута, порой без всякого повода. Это так бросалось в глаза, что я осмелился спросить его:

– Почему ты так суров с рабами?

– Как это «почему»? Они наши враги, – заявил он, откровенно удивившись моему вопросу.

Время, столь же непостижимое, сколь быстротечное, заставляло нас с Эргастером смотреть на одну и ту же реальность с разных точек зрения. Местные жители казались мне обычными провинциалами, которые в результате романизации уже давным-давно утратили свои характерные черты, а для Эргастера, сражавшегося с их дедами и прадедами, эти люди оставались по-прежнему «проклятыми карфагенянами».

История Эргастера, призванного в армию в возрасте восьми лет, была не такой уж исключительной, как это могло показаться на первый взгляд: легионы часто брали с собой в качестве талисмана младших сыновей из бедных и многодетных семей Рима и Лация [28] . А это означало, что старик Эргастер покинул Рим более восьмидесяти пяти лет назад (шутка ли!) и никогда больше туда не возвращался. Благодаря своей храбрости и уму он достиг в армии наивысшего положения, какое было доступно плебею, и стал примипилом, то есть старшим центурионом легиона, и возглавлял первую центурию первой когорты. К тому моменту, когда он покинул армию, у него образовались весьма приличные накопления: он не растратил всех денег, заработанных за годы службы, и присовокупил к этому капиталу богатства, награбленные во время тридцати военных кампаний, из которых почти все закончились полной победой над врагом. Кроме того, он пользовался расположением влиятельной семьи Сципионов [29] , с которой всегда старался поддерживать связь. Именно они посоветовали ему приобрести большой участок земли на юге провинции Проконсульская Африка, с домом, построенном в римском стиле. Поскольку Эргастер так никогда и не вернулся в Рим, ему, естественно, безумно хотелось расспрашивать обо всех новостях тех немногих, очень немногих уроженцев Лация, которых судьба иногда забрасывала в эти дикие места.

28

Лаций – регион в центре Апеннинского полуострова.

29

Сципионы – римский род, к которому принадлежал Публий Корнелий Сципион Африканский, возглавлявший войска во время войн с Карфагеном.

Вечером мы ужинали на свежем воздухе. Было совсем не жарко, и нам накрыли стол под виноградными лозами, которые образовывали навес над нашими головами. Эргастер объяснял свое долголетие сухим климатом этого региона.

– В Риме влажные испарения Тибра меня бы уже давно свели в могилу.

Мне же больше всего хотелось узнать о гибели Карфагена от человека, который ее видел, и я рассказал ему о своем посещении города.

– Впечатляющее зрелище, правда? – сказал он. – Представь себе, каким был этот великолепный город, живой и готовый к борьбе, когда мы его разрушили.

Передо мной был, вероятно, последний живой свидетель этой трагической страницы Истории, и я спросил его о них, о карфагенянах – целой цивилизации, исчезнувшей в мгновение ока.

– Как ты думаешь, почему они исчезли?

– Их убило высокомерие, – ответил он, не колеблясь ни минуты. – И под высокомерием я понимаю неумение приспосабливаться.

Я попросил его развить немного эту мысль.

– Как тебе прекрасно известно, Марк, Рим и Карфаген трижды пытались разрешить свои споры путем жестоких войн. Во время первой войны нам грозило поражение, и я объясню тебе почему. Причиной конфликта были Сицилия и еще парочка островов, то есть война велась на море, а в то время Карфаген был ведущей морской державой. Предки карфагенян – финикийцы, самые лучшие мореплаватели в мире. Говорили, что в их жилах текла не кровь, а соленая вода, и у них были самые лучшие моряки и самые совершенные боевые корабли. А мы? Кем были мы? Я скажу тебе, Марк Туллий: мы были простыми грубыми крестьянами, которые и моря-то никогда толком не видели. А почему? Потому что всю жизнь гнули спину за плугом, как Цинциннат… [30] Сначала они нас громили, – продолжил Эргастер, – и топили наши корабли, словно игрушечные. Но что ценится более всего в Риме? Наш девиз: «Прежде всего – учиться (как повторяли нам наши магистраты) и, если придется, даже у врагов». Однажды корабль карфагенян сел на мель у итальянских берегов. Наши инженеры не только скопировали его, но и улучшили их образец: они создали корабли, с которых наши легионеры брали вражеские суда на абордаж, превращая таким образом морские сражения в рукопашные схватки. Помнишь, что я сказал? Рим победил, потому что смог измениться.

30

Луций Квинкций Цинциннат (ок. 519 до н. э. – после 439 до н. э.) – римский военачальник и консул; считается, что он вел скромную жизнь, занимаясь земледелием, и дважды становился римским диктатором только по просьбе Сената, когда Рим требовалось спасти.

Он помолчал немного и продолжил:

– Вторую войну можно назвать одним именем собственным: Ганнибал, лучший из полководцев всех времен. Да, Марк, именно он заслуживает этого звания. Некоторые отдают пальму первенства Александру Македонскому, но это не так. Те, кто защищает фигуру Александра, в качестве главного довода говорят о том, что он со своим небольшим войском много раз побеждал армии гораздо более многочисленные. Но они забывают важный момент: македонское войско было в то время лучшим, а сражались они с персами, чьи армии на самом деле были не более чем толпами рабов, вооруженных плетеными щитами. А против кого сражался Ганнибал? Против римских легионов, самого дисциплинированного и сплоченного войска в мире. И кроме того, он возглавлял армию такую пеструю и экзотическую, какую только можно себе представить: фаланги карфагенян, нумидийская конница, испанская пехота, балеарские пращники, кельтские воины и дезертиры итальянской армии. Это была не армия, а настоящая ассамблея наций! Как ему удалось превратить этот сброд в управляемое войско и победить нас в нескольких баталиях? Клянусь всеми богами, эти солдаты говорили на пятнадцати языках! Этот тип был настоящим гением… Но в конце концов мы его победили. И знаешь как, Марк? Мы сами изменились, мы научились у него, у самого Ганнибала, применили его стратегию и тактику. В битве при Каннах пуническая конница окружила наши легионы и мы потерпели самое крупное поражение. Но уже через несколько лет римская конница окружила армию Ганнибала и карфагеняне были разгромлены. Мы приспособились к нашему врагу и превзошли его… И наконец, много лет спустя, началась третья война. От былого Карфагена остался к тому времени только город на морском берегу, и вдобавок мы обложили карфагенян значительным годовым налогом. Они были разорены и вместо обширных территорий владели теперь только крошечным кусочком земли. Но не это было их главной проблемой.