Молитва об Оуэне Мини

Торонто, 9 мая 1987 года — Гэри Харт, бывший сенатор от штата Колорадо, вышел из борьбы за президентское кресло после того, как вашингтонские репортеры раскопали, что он провел выходные с фотомоделью из Майами. Хотя и фотомодель, и сам кандидат заявили, что не произошло ничего «безнравственного» — к тому же миссис Харт сказала, то ли что она «поддерживает» своего мужа, то ли что «понимает» его, — несмотря на все это мистер Харт решил, что такое пристальное внимание к его личной жизни создает «нетерпимую обстановку» вокруг него самого и всей его семьи. Он еще объявится; хотите поспорить? В Соединенных Штатах люди вроде него надолго не исчезают. Помните Никсона?

Что вообще американцы могут знать о нравственности? Им неприятно узнать, что у их президента есть член, но им наплевать, если их президент умудряется тайно поддерживать никарагуанских повстанцев после того, как конгресс ограничил подобную помощь. Они не любят, когда их президент обманывает свою жену, но им наплевать, если их президент обманывает конгресс — лжет в глаза всему народу и нагло попирает народную конституцию! Лучше бы мистеру Харту просто сказать: «Не произошло ничего особенно безнравственного» или «Произошедшее — обычная безнравственность»; или он мог бы сказать, что проверял свои способности обманывать весь американский народ и начал со своей жены — и надеялся таким образом продемонстрировать избирателям, что уже вполне безнравствен для поста президента. Я явственно слышу, что сказал бы обо всем этом Голос.

Сегодня солнечно; мои сограждане загорают в парке Уинстона Черчилля, подставив пузо солнышку. Все девочки из школы епископа Строна поддергивают рукава своих матросских блузок, подтягивают повыше плиссированные юбки и опускают гольфы к лодыжкам. Весь мир хочет побыстрее загореть. Но Оуэн ненавидел весну; теплая погода означала для него, что учебный год заканчивается, а Оуэн любил школу. Когда наступали школьные каникулы, Оуэну Мини приходилось возвращаться в гранитный карьер.

Когда настал новый учебный год и у нас начался осенний триместр 59-го, я понял, что летом Голос даром время не терял. Оуэн вернулся в школу с целой стопкой готовых статей для «Грейвсендской могилы». Он призвал конкурсную комиссию найти такого директора, который преданно служил бы и преподавателям и ученикам — и «НЕ БЫЛ БЫ МАРИОНЕТКОЙ В РУКАХ БЫВШИХ ВЫПУСКНИКОВ И ПОПЕЧИТЕЛЕЙ». Хотя Оуэн иногда высмеивал Торни — в частности, его представления о «всесторонне развитом юношестве», — он не раз хвалил нашего уходящего на пенсию директора за то, что тот «В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ПЕДАГОГ, А УЖ ПОТОМ ДОБЫТЧИК ДЕНЕГ». Оуэн предостерегал членов конкурсной комиссии, чтобы они «НЕ ШЛИ НА ПОВОДУ У ПОПЕЧИТЕЛЬСКОГО СОВЕТА — ЭТИ ВЫБЕРУТ ТАКОГО ДИРЕКТОРА, КОТОРЫЙ БУДЕТ БОЛЬШЕ ОЗАБОЧЕН КАМПАНИЯМИ ПО СБОРУ СРЕДСТВ, ЧЕМ УЧЕБНЫМИ ПРОГРАММАМИ И ПОДБОРОМ ДОСТОЙНЫХ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ. И НЕ СЛУШАЙТЕ БЫВШИХ ВЫПУСКНИКОВ! — предупреждал Голос. Оуэн вообще был о них очень низкого мнения: — ИМ НЕЛЬЗЯ ДОВЕРЯТЬ, ДАЖЕ КОГДА ОНИ ВСПОМИНАЮТ, КАК ЗДЕСЬ БЫЛО РАНЬШЕ; ОНИ ПОСТОЯННО ТВЕРДЯТ О ТОМ, ЧТО ЭТА ШКОЛА ДЛЯ НИХ СДЕЛАЛА ИЛИ КОГО ОНА ИЗ НИХ СДЕЛАЛА, — КАК БУДТО ПЕРЕД ТЕМ, КАК СЮДА ПОСТУПИТЬ, ОНИ БЫЛИ БЕСФОРМЕННЫМИ КОМКАМИ ГЛИНЫ. А ВОТ НАСЧЕТ ТОГО, КАК ГРУБО С НИМИ ОБРАЩАЛИСЬ И КАКИМИ ЖАЛКИМИ ОНИ СЕБЯ ЧУВСТВОВАЛИ, КОГДА УЧИЛИСЬ ЗДЕСЬ, БЫВШИЕ ВЫПУСКНИКИ ПОЧЕМУ-ТО ПРЕДПОЧИТАЮТ ЗАБЫТЬ».

На собрании преподавателей кто-то назвал Оуэна «маленькой какашкой». Дэн Нидэм возразил, что Оуэн на самом деле очень любит школу и что в Академии никогда не культивировалась и впредь не должна культивироваться слепая любовь и фанатичная преданность школе. Однако, когда Оуэн открыл кампанию против рыбного меню по пятницам, защищать его стало труднее.

«У НАС В АКАДЕМИИ ВНЕКОНФЕССИОНАЛЬНАЯ ЦЕРКОВЬ, — писал он. — ПОЧЕМУ ТОГДА НАША СТОЛОВАЯ ДОЛЖНА БЫТЬ КАТОЛИЧЕСКОЙ? ЕСЛИ КАТОЛИКИ ЕДЯТ ПО ПЯТНИЦАМ РЫБУ, ПОЧЕМУ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ДОЛЖНЫ ПОД НИХ ПОДСТРАИВАТЬСЯ? БОЛЬШИНСТВО РЕБЯТ ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУТ РЫБУ! ПОДАВАЙТЕ РЫБУ, НО ПОДАВАЙТЕ ЕЩЕ ЧТО-НИБУДЬ — НАПРИМЕР, ХОЛОДНОЕ МЯСНОЕ АССОРТИ ИЛИ ХОТЯ БЫ СЭНДВИЧИ С АРАХИСОВЫМ МАСЛОМ И ВАРЕНЬЕМ. МЫ ВЕДЬ ИМЕЕМ ПРАВО СЛУШАТЬ ПРИГЛАШЕННОГО ПРОПОВЕДНИКА В ЦЕРКВИ ХЕРДА ИЛИ ХОДИТЬ В ЛЮБУЮ ГОРОДСКУЮ ЦЕРКОВЬ ПО СВОЕМУ ВЫБОРУ. ИУДЕЕВ ВЕДЬ НЕ ЗАСТАВЛЯЮТ ПРИЧАЩАТЬСЯ, И УНИТАРИЕВ НИКТО СИЛКОМ НЕ ТЯНЕТ СЛУШАТЬ МЕССУ ИЛИ ИСПОВЕДОВАТЬСЯ, А БАПТИСТОВ НЕ ЗАГОНЯЮТ ПО СУББОТАМ В СИНАГОГУ И НЕ ДЕЛАЮТ НАСИЛЬНО ОБРЕЗАНИЕ. НО ВОТ РЫБУ ТЫ БУДЕШЬ ЕСТЬ ВСЕ РАВНО, КАТОЛИК ТЫ ИЛИ НЕТ, — В ПЯТНИЦУ ЛИБО ЕШЬ РЫБУ, ЛИБО ОСТАВАЙСЯ ГОЛОДНЫМ. И ЭТО НАЗЫВАЕТСЯ ДЕМОКРАТИЯ? МОЖЕТ, НАМ ВСЕМ В ОБЯЗАТЕЛЬНОМ ПОРЯДКЕ ЕЩЕ И СЛЕДОВАТЬ ТРЕБОВАНИЯМ КАТОЛИКОВ НАСЧЕТ КОНТРОЛЯ РОЖДАЕМОСТИ? ПОЧЕМУ НАС ЗАСТАВЛЯЮТ ЕСТЬ КАТОЛИЧЕСКУЮ ПИЩУ?»

Оуэн поставил в почтовом отделении школы стул и столик, чтобы собирать подписи под своей петицией, — естественно, подписались все до единого. «ДАЖЕ КАТОЛИКИ — И ТЕ ПОДПИСАЛИСЬ!» — объявил Голос. Дэн Нидэм рассказывал, что заведующий столовой после этого закатил на собрании преподавателей целую сцену.

— Попомните мое слово, в следующий раз эта маленькая какашка потребует устроить стойку с салатами! Что там рыба — он скоро запросит выбор блюд, как в ресторане!

В своей первой статье Голос подверг нападению ТАИНСТВЕННОЕ МЯСО; теперь настала очередь рыбы. «ПОДОБНОЕ НЕСПРАВЕДЛИВОЕ ПРИНУЖДЕНИЕ ФАКТИЧЕСКИ ПООЩРЯЕТ РЕЛИГИОЗНОЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЕ, — писал Голос; Оуэну за каждым углом чудились антикатолические выпады. — У НАС ТО ТУТ, ТО ТАМ СТАЛИ ВЕСТИСЬ НЕПРИЯТНЫЕ РАЗГОВОРЫ, — сообщал он. — В ШКОЛЕ ВИТАЮТ ДИСКРИМИНАЦИОННЫЕ НАСТРОЕНИЯ. Я УЖЕ СЛЫШАЛ ОСКОРБИТЕЛЬНУЮ КЛИЧКУ — «РЫБОГЛОТ». А ВЕДЬ РАНЬШЕ НИЧЕГО ПОДОБНОГО ЗДЕСЬ НЕ ПРОИЗНОСИЛОСЬ». Я, честно говоря, вообще ни от кого больше не слышал такого выражения — «рыбоглот», — только от Оуэна.

И не было ни разу, чтобы мы прошли мимо школы Святого Михаила — не говоря уже о священной статуе Марии Магдалины — и чтобы Оуэн не сказал: «ИНТЕРЕСНО, ЧТО У ЭТИХ ПИНГВИНИХ НА УМЕ? КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, МОЖЕТ, ОНИ ВСЕ ЛЕСБИЯНКИ?»

На следующей после Дня благодарения неделе в пятницу нам подали, кроме обычного рыбного блюда, холодное мясное ассорти и сэндвичи с арахисовым маслом и вареньем. Можно было также получить тарелку томатного супа и картофельный салат. Оуэн одержал победу. Ему бурно аплодировала стоя вся столовая. Поскольку Оуэн получал стипендию, у него была постоянная обязанность — во время обеда он работал официантом у преподавательского стола; сервировочная тележка едва доходила ему до груди, и он стоял около нее, вытянувшись в струнку, словно прикрывшись щитом. Тем временем все школьники хлопали ему, а преподаватели натянуто улыбались.

Старина Торни вызвал его в свой кабинет.

— Знаешь, малыш, ты мне нравишься, — сказал он Оуэну. — Ты далеко пойдешь. Но позволь дать тебе совет. Твои друзья присматриваются к тебе не так пристально, как твои враги, — да-да, у тебя есть враги! Меньше чем за два года ты ухитрился нажить себе столько врагов, сколько я не сумел и за двадцать с лишним! Смотри, будь осторожен, не то они сожрут тебя.

Торни хотел сделать Оуэна рулевым в школьной команде гребцов — по росту Оуэн идеально для этого подходил, да и детство он провел на берегу Скуамскотта. Но Оуэн сказал, что его отец всю жизнь терпеть не мог лодочные гонки — «И МНЕ ЭТО, НАВЕРНОЕ, ПЕРЕДАЛОСЬ, НИЧЕГО ТУТ НЕ ПОДЕЛАЕШЬ», — пояснил он директору; кроме того, нашу речку загадили до невозможности. В те дни в городе не было приличной очистной системы для канализации; и текстильная фабрика, и бывшая обувная фабрика моего покойного деда, да и владельцы многих частных домов просто сливали сточные воды прямо в Скуамскотт. Оуэн будто бы много раз видел плавающие «кишочки». При виде использованных презервативов у него до сих пор «что-то внутри переворачивалось».

К тому же осенью он увлекся европейским футболом. Разумеется, он не играл ни в основной, ни в юниорской команде школы, но погонять мяч любил. Он отличался юркостью и цепкостью, хотя из-за своего курения быстро выдыхался. А к весне, к очередному сезону набора гребцов, Оуэн заразился теннисом. Играл он не очень хорошо, он ведь только учился; но моя бабушка купила ему хорошую ракетку, и Оуэн по достоинству оценил четкие правила игры — ровные белые линии, строго оговоренное натяжение сетки на строго заданной высоте, точный учет каждого мяча. Следующей зимой бог знает почему он вдруг полюбил баскетбол. Не иначе, из духа противоречия — за то, что это игра для высоких парней; понятное дело, он играл только в «дворовый» баскетбол — ни в одну команду его бы не взяли, — но играл с увлечением. Он здорово прыгал — бросая мяч в корзину, он подпрыгивал так, что его ноги оказывались едва ли не на уровне голов других игроков, а спустя некоторое время он буквально помешался на одном недостижимом (для него) баскетбольном трюке — это называется «нахлобучить шляпу», то бишь вогнать мяч в корзину сверху. Мы тогда, правда, не говорили «нахлобучить шляпу»; у нас это именовалось: «посадить мяч в корзину», и не сказать, чтобы такое случалось слишком часто — мало кому из ребят хватало роста. Оуэн, конечно, никогда бы не смог подпрыгнуть выше кольца, но эта мечта — класть мяч в корзину сверху — втемяшилась ему в голову, словно навязчивая идея.

Спустя некоторое время он придумает, как добраться до корзины: ведя мяч на хорошей скорости, нужно подгадать момент прыжка так, чтобы партнер по команде был наготове — прыгнешь в его вытянутые руки, и тому останется только подбросить тебя, чтобы ты оказался над кольцом. Тем единственным партнером по команде, кто соглашался на такие трюки, стал я. Его прихоть казалась мне чистым вздором — в самом деле, с его-то ростом пытаться взлететь на такую невероятную высоту… Это была сущая глупость, и мне быстро надоело бессмысленно повторять одно и то же па, как в балетной школе.

— На кой черт мы это делаем? — спрашивал я его. — Это все равно не понадобится в настоящей игре. Это, скорее всего, даже против правил. Я же не могу поднести тебя к самой корзине, я уверен, так не положено.

Но Оуэн напомнил мне, что раньше я очень любил поднимать его — в воскресной школе. А теперь, когда для него это так важно — научиться подстраивать свой прыжок к нужному моменту, чтобы я сумел подбросить его еще выше, — почему я не хочу просто сделать ему такое одолжение и не ворчать?

— Я ТЕРПЕЛ, КОГДА ТЫ МЕНЯ ПОДНИМАЛ В КЛАССЕ, — ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ТЕРПЕЛ, ХОТЯ И ПРОСИЛ НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО! — сказал он.

— «Все эти годы»! — передразнил я. — Да у нас и было-то всего несколько уроков в воскресной школе, и всего пару лет — к тому же мы поднимали тебя не каждый раз.

Но сейчас ему зачем-то стало очень важно это дурацкое поднимание над корзиной — и мне пришлось уступить. Мы до того здорово отрепетировали этот фокус, что несколько мальчишек из баскетбольной команды стали называть Оуэна Мини-шляпник, а потом, когда он довел наш трюк до совершенства, — Шляпмейстер. Его как-то даже похвалил баскетбольный тренер. «Глядишь, я тебя когда-нибудь поставлю играть, Оуэн», — пошутил тренер.