Молитвы разбитому камню
Шрифт:
— Застроить? — В голосе Сири впервые прозвучало удивление. — Как они собираются застраивать острова? Даже семьи основателей-колонистов, чтобы построить там древесные дома, должны спрашивать разрешение у морского народа.
Морской народ — так здесь называют дельфинов. Я улыбнулся. Жители Мауи Заветной так по-детски себя ведут, когда дело касается их распрекрасных дельфинов.
— Все уже решено. На ста двадцати восьми тысячах пятистах семидесяти трех плавучих островах, таких, где можно что-нибудь построить, земля давно распродана. Острова поменьше, наверное, уничтожат. Из Родных
— Зоны отдыха, — повторила за мной Сири. — И сколько же людей из Гегемонии заявится сюда через портал для… отдыха?
— Поначалу? В первый год всего несколько тысяч. Пока действует только один портал, на острове двести сорок один, в торговом центре, — их будет немного. На следующий год, когда построят второй портал в Порто-Ново, — возможно, пятьдесят тысяч. Это будет довольно дорогое удовольствие. Всегда так бывает, когда новая колония присоединяется к Великой сети.
— А потом?
— Через пять лет? Построят тысячи порталов. Думаю, в первый же год, когда вы получите гражданство, сюда прибудут двадцать или тридцать миллионов поселенцев.
— Двадцать или тридцать миллионов.
Компас бросал отсвет на ее морщинистое лицо. Все еще очень красивое лицо. Не разгневанное и не потрясенное, как я боялся.
— Но вы же сами к тому времени станете гражданами, — продолжил я. — Получите право отправиться в любую точку Великой сети. В любой из шестнадцати новых миров. Может, их к тому времени станет больше.
— Да, — согласилась Сири.
Она поставила пустую кружку на скамью. По стеклу рубки стекали дождевые капли. На примитивном, оправленном в дерево радаре не видно было других кораблей. Шторм закончился.
— Марин, а правда, что у жителей Гегемонии есть дома в нескольких мирах? Я имею в виду, когда в одном доме разные окна выходят в небеса разных планет?
— Конечно. Но не у всех. Такое могут позволить только богачи.
Сири улыбнулась и положила мне на колено руку, испещренную старческими пигментными пятнами, изрезанную выступающими венами.
— Но ведь ты, корабельщик, очень богат?
Я отвернулся.
— Нет, пока еще нет.
— Но скоро станешь, Марин, очень скоро. Сколько тебе осталось, любовь моя? Еще две недели здесь, потом обратный перелет в эту вашу Гегемонию. За пять месяцев твоего времени вы доставите сюда последние элементы. За несколько недель закончите работу. Ты станешь богачом и отправишься домой. Шагнешь через двести световых лет. Как странно… но о чем это я? Сколько получается? Меньше стандартного года.
— Десять месяцев. Триста шесть стандартных дней. Триста четырнадцать ваших. Девятьсот восемнадцать смен.
— И тогда закончится твое изгнание.
— Да.
— Двадцать четыре года, и ты богач.
— Да.
— Я устала, Марин, и хочу спать.
Мы запрограммировали курс, включили аварийную сигнализацию и спустились вниз. Поднялся небольшой ветер, старая посудина скользила вверх-вниз по волнам. В каюте под потолком покачивалась тусклая лампа. Мы разделись, и я первым забрался в койку под одеяло. В первый раз за все время плавания мы ложились спать одновременно. В прошлое наше Воссоединение на вилле Сири стеснялась и стыдилась,
поэтому я решил, что сейчас она погасит свет. Но она просто стояла посреди холодной каюты обнаженная, спокойно опустив худые руки.Годы наложили на Сири свою печать, но обошлись с ней не так уж сурово. Отвисшие груди и ягодицы. Она сильно похудела. В холодном свете качавшейся лампы я разглядывал выпирающие ребра и ключицы и вспоминал шестнадцатилетнюю девочку, по-детски пухленькую, с теплой бархатистой кожей; вспоминал, как белела в лунном свете упругая грудь. И все-таки каким-то непостижимым образом передо мной стояла та же самая Сири.
— Марин, подвинься.
Она скользнула под одеяло рядом со мной. Простыни приятно холодили кожу, шершавое одеяло согревало. Я выключил свет. Кораблик мерно покачивался на волнах, жалобно скрипели мачты и такелаж. Утром снова придется закидывать, вытаскивать и чинить сети, зато теперь можно поспать. Я задремал под шуршание волн.
— Марин?
— Да?
— А что, если сепаратисты нападут на туристов Гегемонии или на новых поселенцев?
— Я думал, сепаратисты давно бежали на острова.
— Да. Но что, если они восстанут?
— Гегемония пошлет сюда войска, и сепаратистов порвут в клочья.
— А что, если нападут на портал… если его уничтожат перед активацией?
— Невозможно.
— Да, знаю, но если вдруг?
— Тогда через девять месяцев «Лос-Анджелес» вернется с войсками Гегемонии на борту и сепаратистов порвут в клочья… не только их — любого жителя Мауи Заветной, кто встанет у них на пути.
— Девять месяцев по корабельному времени. Одиннадцать лет по нашему.
— Но так или иначе, конец один. Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Хорошо.
Но больше мы не разговаривали. Скрипел и вздыхал корабль. Сири свернулась клубком в моих объятиях и положила голову мне на плечо. Дышала она глубоко и размеренно — наверное, заснула. Я и сам опять задремал, но тут ее теплая рука скользнула по бедру, опустилась ниже. Я вздрогнул, хотя и почувствовал знакомое возбуждение.
— Нет, Марин. Старость ничего не меняет, — шепотом ответила Сири на мой молчаливый вопрос. — Во всяком случае, тепла и близости хочется по-прежнему. Но ты должен сам решить, любовь моя. Я приму любое решение.
И я решил. Мы заснули ближе к рассвету.
Гробница пуста.
— Донел, иди сюда!
Он поспешно заходит, в гулкой тишине громко шуршит ткань. Гробница действительно пуста. Никакой анабиозной камеры (да я и не надеялся), никакого саркофага или гроба. Белые стены и потолок, яркая лампочка.
— Донел, что это, черт возьми, такое? Я думал, это усыпальница Сири.
— Так и есть, отец.
— Где ее похоронили? Бога ради, она что — лежит под полом?
Донел потирает лоб. Да, конечно, я же говорю о его матери. К тому же для него со времени кончины прошло уже два года, он привык.
— Никто тебе не сказал?
— Не сказал что? — Меня захлестывают злость и растерянность. — Мне велели срочно явиться сюда прямо с посадочной площадки, сказали, что я должен прийти на могилу Сири до запуска портала. Что еще?