Молния Баязида

– Брат Перфилий, – кивнул на лжемонаха Раничев. – Паломник. Немой, к сожалению.

– К сожалению, и Тана сейчас не та, что еще лет десять назад, – синьор Сантиери с грустью покачал головой. – Тамерлан не пощадил город. Была страшная резня. Впрочем, вы и сами знаете…

Иван кивнул.

– Что же касается вашей просьбы, – задумался арматор. – Завтра утром в Кафу как раз отходит «Золотой петух» – судно Франческо Галитти. В Кафе не очень-то трудно будет найти корабль до Таны.

– В Кафе? Конечно, нетрудно, – засмеялся Иван. – У меня там давний знакомец, синьор Винченцо Сальери.

– Вы знаете дона Винченцо?! – итальянец удивленно вскинул глаза.

– Да, и очень хорошо, – улыбнулся Иван, вспомнив, как когда-то выкупил у купца Евдоксю. Как-то она сейчас, бедная?

– Тогда никаких проблем у вас не будет, смею заверить! – торжественно произнес Сантиери. – Идемте. Я вас провожу лично.

«Золотой петух» – трехмачтовый неф, так называемая «марсильяна» – был виден еще издали. И даже не столько виден, сколько слышен: мальчишка лет двенадцати, юнга, бегал по причалу, размахивая голубым шелковым флагом с вышитым золотыми нитками петухом, и громко кричал на нескольких языках:

– «Золотой петух»! Марсильяна почтенного синьора Франческо Галитти, чье имя хорошо знают от Генуи до Кафы и Таны! Быстрый корабль, надежная охрана, приемлемые цены. Четыре класса мест! «Золотой петух» – лучшее судно Кафы!

– Не верьте ему, господа! – еще громче закричал появившийся конкурент-зазывала, вихрастый и рыжий. – Нет надежнее корабля, чем «Красная лошадь», ускиера шкипера Адоракиса. Эстебана Адоракиса знают все!

– «Золотой петух», только «Золотой петух»!

– «Красная лошадь»!

– «Эвридея» – вот красавица, а не судно!

– Которому давно пора на слом по старости. Как, впрочем, и «Красной лошади».

– Что?! Бей его, Винченцо!

Появившаяся на причале процессия, возглавляемая почтенным арматором, вмиг притушила пыл распетушившихся зазывал. Увидев потенциальных клиентов, все трое мальчишек принялись истово кланяться:

– «Эвридея», господа… Быстрое и надежное судно.

– «Красная лошадь»…

Синьор Сантиери отрицательно покачал головой:

– Нам нужен капитан Франческо Галитти.

– О, «Золотой петух»! – воспрянул духом юнга. Черные вьющиеся волосы его растрепались, карие глаза смотрели почтительно и прямо. – Добро пожаловать к нам, господа.

Все трое направились следом за мальчишкой. «Золотой петух» и в самом деле оказался вместительным, вызывающим доверие судном. Марсильяна несла три мачты с косыми – латинскими – и прямыми парусами, позволяющими ходить галсами против ветра, и мощный руль с длинным румпелем – штурвалов в те времена еще не было. Как и всякий неф, корабль имел изящные закругленные обводы и высокие надстройки на корме и носу. Длиной около тридцати метров и восемь в ширину, судно вполне впечатляло, пожалуй, оно было самым внушительным сейчас во всей трапезундской гавани. Около спущенных сходней уже толпился народ – Раничев и Марфена оказались не единственными пассажирами. Публика собралась разношерстная – мелкие торговцы, приказчики, пехотинцы-наемники, так называемые сольдадо, от слова – «солид, сольдо» – «золотой» еще какие-то совсем уж плохо одетые люди, то ли паломники, то ли просто бродяги.

– Не беспокойтесь, господа, мест хватит всем – спускаясь с палубы, убеждал кряжистый светловолосый мужчина в широком плаще и бархатном камзоле, с грубым обветренным лицом истинного моряка. Увидев синьора Сантиери, светловолосый приветственно помахал рукою и поклонился:

– Рад приветствовать достопочтенных господ.

– Буэна сера, Франческо, – улыбнулся арматор. – Найдется у тебя каюта для этих людей, друзей дона Винченцо Сальери?

– О, – капитан «Золотого петуха» приложил руку к груди. – Друзья дона Винченцо – мои друзья. Готов предоставить самую просторную кормовую каюту с вполне добропорядочными спутниками. В каютах у нас по четыре человека, а иногда и по шесть…

– Хорошо, – мысленно пересчитав деньги, кивнул Раничев. До Кафы должно было хватить вполне, а уж там можно будет занять у старого знакомого – дона Винченцо. Конечно, будь он один, Иван бы предпочел просто подстилку и палубу, как – дешево и сердито – поступали многие. Однако теперь следовало учитывать и интересы Марфены – на палубе всегда слишком много любопытных глаз. Нет уж, лучше каюта – пусть там значительно дороже, да зато спокойнее. Вот, навязалась на голову… теперь уж не бросишь.

Простившись с любезным арматором, беглецы вслед за капитаном поднялись на палубу марсельяны, где на кормовой площадке уже дожидались наблюдатели от городских властей Трапезунда, следившие – не перегружено ли судно, сможет ли спокойно выйти в море, имеет ли каждый пассажир место, подстилку и пищу, соответственно платежеспособности каждого. Все это указывалось в специальной проездной грамоте. Стоявшие на палубе пассажиры образовали очередь к чиновникам, развернувшим на выставленном эдесь же столе длинные бумажные свитки.

– Ваше имя, место жительства, род занятий? – дошла очередь и до Раничева.

– Иван Козолуп, великое княжество Рязанское, торговец скотом.

– А ваше, господин?

– Господин немой. Перфилий, монах, возвращается с паломничества в родную обитель.

Чиновник тщательно записал сведения в обе грамоты – одна оставалась на корабле, другая – в порту. Иван хмыкнул – ну, развели бюрократию. Хорошо, паспорта никто не спрашивает, за неимением таковых.

Каюта оказалась не особенно и просторной – и это еще высшего, четвертого, класса! Что уж говорить о других. Впрочем, оконце в кормовой стенке, пол застелен толстым сукном, плюс подстилка, еда – в день каждому пассажиру полагалось два литра вина, воды пол-литра, солонина, оливки, рыба. Ничего, бывало и хуже. Покончив со всеми делами, беглецы расстелили подстилки и разлеглись, блаженно вытянув ноги. Кроме них, в рассчитанной на четверых каюте пока никого не было. Может, и не будет? Хотелось бы… По совету Раничева, Марфена подпоясывала сутану не слишком туго, но все же, если присмотреться, можно было угадать грудь. Да, хорошо бы, если б в каюте больше никого не было.

Поскрипывая, судно слегка покачивалось на волне. Стемнело, и на корме зажгли светильники. Перекрикивалась вахта. Кто-то из расположившихся на открытой палубе пассажиров затянул незнакомую песню. Иван прислушался – пели, похоже, по-гречески, на мотив «Гуд бай, май лав, гуд бай!». Да, похоже…

Утром, едва рассвело, матросы подняли якорь и парус на фок-мачте. Чуть дернувшись, корабль мягко отвалил от причала и медленно вышел в открытое море. Послышались повелительные крики, босые ноги матросов застучали по палубе. Скрипнула дверь. Раничев тут же проснулся, но не подал виду – сквозь чуть прикрытые ресницы наблюдал, как у противоположной стены каюты располагаются еще два пассажира – молодые парни, чем-то неуловимо схожие друг с другом: оба высокие, сильные, с бритыми головами и небольшими усиками, в просторных, не стесняющих движения одеждах. За поясом у каждого имелся внушительных размеров кинжал. Что ж – у Ивана он тоже имелся, время было такое, что не выйдешь на улицу без ножа или сабли.

Как-то подозрительно вели себя попутчики, в чем же именно эта подозрительность заключалась, Раничев не смог бы сказать точно. Но чувствовал – нехорошая это была парочка.

Погода была чудо как хороша, наполняя паруса, дул попутный ветер, отражалось в бирюзовых волнах ярко-желтое солнце, многие вышли из душных кают на палубу, публика поприличнее толпилась на корме, туда же поднялся и Иван с одетой монашком Марфеной, с удовольствием вздохнул полной грудью.

– Гляди-кось, – девушка потянула Раничева за рукав камзола. – Соседи наши.

Оба парня тоже поднялись на корму, постояли немного, пошептались, потом один из них спустился на палубу, смешался с толпой паломников-оборванцев… Ха, кажется, и заговорил с ними. Странные тут собрались паломники – все, как на подбор, крепкие молодые мужчины. Хотя – чего ж в этом странного-то? Кому еще в дальние края податься, бабам да старикам, что ли? Раничев улыбнулся и потряс головой – и в самом деле, пора кончать с подозрительностью, эдак и до паранойи недалеко.

После полудня получили предусмотренную проездной грамотой пищу – вино, оливки, рыбу. Поев, Раничев отправился спать, что советовал сделать и Марфене, да та отговорилась – дескать, душно в каюте и укачивает. Так и осталась на палубе – видно, нравилось ей смотреть на безбрежное море, слышать, как скрипят снасти да перекликаются лезущие по вантам матросы.