Молодость

Звучит “Приятная песенка номер три”, прекрасная и волнующая.

Глава 72

Лица Лены и хиппи-альпиниста. Совсем близко.

Не будь Лена охвачена дрожью, они бы поцеловались.

Он смеется, как дурак. Они совсем близко. Потом перестает смеяться. Смотрит на нее. Крепко обнимает. Она перестает дрожать. Смотрит на него.

Мы знаем, что они поцелуются, но не сейчас.

Лена и альпинист висят на высоте четырех тысяч метров. Внизу пустота. Она вцепилась в него. Их жизнь доверена канату и карабинам.

Глава 73

Фред взмахивает рукой – струнные и духовые звучат тише, а потом умолкают. Остается только скрипка.

Фред смотрит на Чо Суми. Глазами подает ей знак начинать.

Чо Суми вновь вступает: еще одна оглушительная, долгая, безупречная высокая нота.

Фред не может отвести глаз от сопрано, пока звучит эта нота. Певица смотрит на него.

Фред продолжает смотреть на нее, но кажется, будто он видит на ее месте другую…

Глава 74

Его жена Мелани.

В больничной палате.

Обвисшие седые волосы, лицо изуродовано болезнью, глаза смотрят в пустоту, рот открыт, словно она поет.

Глава 75

Чо Суми с открытым ртом, она держит верхнюю ноту.

Фред Баллинджер смотрит на нее, умело скрывая волнение.

Чо Суми отвечает на его взгляд. Она ждет. По резкому движению руки Фреда она мастерски резко обрывает невероятно долгую и высокую ноту.

Оркестр играет заключительную часть.

Фред Баллинджер сухим и решительным взмахом палочки останавливает музыку.

Оркестр умолкает.

Полная тишина. Мир замер.

Королевский посланник вздыхает с облегчением.

Все прошло как надо.

Джимми Три с прямой спиной сидит в кресле. Рот полуоткрыт, Джимми охвачен восторгом и волнением. Он ждет продолжения.

Фред Баллинджер медленно, привычным движением поворачивается к залу. По его лицу не скажешь, доволен он или нет.

Он бесстрастен, как сфинкс, он профессионал. Вот самое точное определение: профессионал.

Перед ним зрители. У всех от волнения на глазах выступили слезы.

Фред Баллинджер невозмутимо ждет, пока они придут в себя. Ему прекрасно известно, что должно пройти несколько секунд, прежде чем волнение сменится аплодисментами.

Мы знаем, что зрители будут аплодировать, но не сейчас. Еще рано.

Паоло СоррентиноАпрель 2014 года

Миру – Рим: фильмы Паоло Соррентино

Великая красота (пролог)

Она повсюду. Ускользающая, утешающая, устрашающая; обволакивающая, всеобъемлющая, всепобеждающая, да и победившая всех давно – красота. Она в насыщенной зелени пиний, синеве тихого моря, маячащих на горизонте горах. Она в городском ландшафте – на безлюдных мостовых, в тенистых двориках монастырей, в тени монументов, торчащих на каждом шагу. В просторных залах римских палаццо, помпезных концертных залах и на футбольных стадионах. В звучащей отовсюду невыносимо мелодичной музыке, от бельканто до Сан-Ремо. На полотнах Ренессанса и барокко, в архитектуре старинных церквей. В элегантности итальянской моды, не чурающейся ни китча, ни самоповторов. В каждом женском профиле, в походке, в разрезе глаз, в едва заметной улыбке. И в самом звучании речи, где каждое слово – отдельная симфония, а имя и подавно: Антонио Пизапиа и Титта ди Джироламо, Иеремия де Иеремей и Джеп Гамбарделла. Джулио Андреотти, наконец.

Самого знаменитого современного режиссера Италии Паоло Соррентино – первый фильм награжден в Венеции, все остальные показаны в конкурсе Канн, был также “Оскар” – и любят, и ненавидят именно за это. За красоту. Перфекционист и формалист с идеальным чутьем, виртуоз монтажа и саундтрека, он способен превратить в произведение визуального искусства любой мусор. Его дар – избирательное зрение и способность компилировать образы в сложносочиненные инсталляции, сообщающие глазу больше, чем уму. Или иначе: глазу они сообщают так много, что мозг начинает тормозить.

Но не следует забывать: красота – не самоцель, а участь. Возможно, даже проклятие, и не лично Соррентино, но всей Италии. “Сало” Пазолини не перечеркнет его же “Евангелия от Матфея” или “Трилогии жизни”; радикальные эксперименты Ноно или Шельси не отменят благозвучия оперных колоратур; аскетизм художников арте повера не заслонит Рафаэля и Караваджо. Удел этой земли и населяющих ее людей – красота. Соррентино, смирившись с самим фактом, внедряется в эту красоту и не разрушает, но исследует ее – не всегда с пиететом, бывает что и с меланхолией, неприязнью, едва ли не брезгливостью. Будто в отместку, красота преследует его повсюду, даже там, где Италией не пахнет, – в Ирландии и Бразилии, Штатах и Швейцарии. Каждая его картина – об этом.

“Лишний человек” (2001) – о красоте ухода, прощания, смерти.

“Последствия любви” (2004) – о красоте самоотвержения.

“Друг семьи” (2006) – о красоте женщины.

“Изумительный” (2008) – о красоте власти.

“Где бы ты ни был” (2011) – о красоте мести и прощения.

“Великая красота” (2013) – о красоте судьбы и того города, где она куется.

“Молодость” (2015) – о красоте прошлого.

Окидывая взглядом это прошлое – принадлежащее человечеству, всем и никому, – японский турист в начале “Великой красоты” выходит на смотровую площадку Джаниколо, чтобы сфотографировать панораму Вечного города. Под звуки хорала – не исключено, что похоронного – Дэвида Лэнга, он настраивает камеру, прицеливается и падает замертво. Красота убивает.

I. Где бы ты ни был / Все правы

С недавних пор популярным ответом на вопрос о лучшем фильме про Рим стала “Великая красота”. Не потому, что лента Соррентино превосходит какие-нибудь “Римские каникулы”; у него преимущество талантливого путеводителя – город предстает здесь не только древним, но и сегодняшним, сиюминутным, узнаваемым даже для тех, кто никогда в нем не бывал. Подобно одному из эпизодических персонажей, владеющему тайными ключами от всех скрытых сокровищ столицы, режиссер проходит по пустым коридорам уснувших дворцов, незамеченным пробирается через опустевшие музеи, проникает в любые секретные сады, не брезгует частными вечеринками, салонами красоты, дискотеками или стрип-клубами. Но вместе с тем не стыдится обустроить террасу шикарной квартиры своего героя – светского репортера Гамбарделлы – непосредственно напротив Колизея, а первое же любовное свидание назначить ему на пьяцца Навона. В этой вальяжной мешанине спрятанного и очевидного, сокровищ и общих мест, опознается не столько “Сладкая жизнь”, с которой многие так недружелюбно сравнивали фильм Соррентино, сколько “Рим” Феллини – интимный и личный портрет города, написанный автором, также приезжим.

В самом деле, вроде бы очевидное сходство Гамбарделлы с Марчелло Рубини из “Сладкой жизни” – поверхностное. Он гораздо старше: на момент начала фильма ему стукнуло 65. Он не влюблен и даже не увлечен. Он не мечтает стать писателем – более того, уже им побывал, написав прославленный роман и после этого навсегда погрузившись в светскую рутину. Его лучший друг – не гений, кончающий с собой, а графоман, мечтающий о сценическом успехе. Гамбарделла – не цитата из Феллини, а воплощенная фобия, предвидение самого себя. Устало и благодушно, без следа надлома в душе – лишь с легкой ностальгической иронией, – плывет он в финале по Тибру, и тихое течение мутной древней реки подчиняет себе его прописанную до самой смерти судьбу. Лишь скачок в прошлое, к другой воде – пронзительно-синему морю, на берегу которого он потерял невинность давным-давно, в прежней жизни, – напоминает о том, что когда-то и горизонта не было видно, не говоря о берегах.

Мы не знаем этого наверняка, но то море, вероятно, омывает иные берега, на которых стоит Неаполь, родной город Соррентино. В 17 лет будущий режиссер, сын банкира, остался сиротой, потеряв обоих родителей из-за несчастного случая. Он оставил Неаполь и бросил многообещающую карьеру в финансовой сфере, чтобы работать в кино и жить в Риме. Если не считать ранних короткометражек и двух снятых для телевидения (но поставленных не им, а многолетним соратником и близким другом Тони Сервилло) театральных пьес Эдуардо де Филиппо, Неаполь оставил отчетливый след лишь в одной картине Соррентино – первой, “Лишний человек”. Двое героев, споткнувшиеся на самом пике карьеры и не оправившиеся тезки-однофамильцы – поп-певец Тони Пизапиа и футболист Антонио Пизапиа, – смотрят на родной город как на тюрьму. Собственно, первый и попадает за решетку, уложив в койку несовершеннолетнюю фанатку, а второй, вынужденный уйти из спорта после травмы, безрезультатно мечтает о международной карьере: он кончает с собой рядом с аэропортом, будто не вынеся самой мысли о том, чтобы остаться в Неаполе навсегда.