Молодой Адам

— Когда вернётся Лесли? — спросил я. Она открыла глаза и посмотрела на меня. В этот момент муха взлетела и пропала где-то на фоне тёмно-коричневого лака на досках. Она улыбалась.

— Ещё не скоро.

Она протянула руку и снова привлекла меня к себе. Я было попробовал сопротивляться, но она была настроена решительно. Её рот был мягким и слишком влажным. Я стиснул зубы, чтобы не пропустить в рот её язык. Но не прилагая сил, я не мог освободиться, так что я закрыл глаза и позволил ей продолжить целовать мою шею и щёки. Через некоторое время моё отвращение, казалось, покинуло меня и стало со стороны наблюдать за происходящим, пока её пальцы вновь не прикоснулись ко мне. Тогда отвращение исчезло, как огни маяка за горизонтом, и я совсем перестал его ощущать. Сначала я не чувствовал желания, но постепенно моё подчинение перестало быть пассивным, и я снова занялся с ней любовью.

После этого мы оба уснули.

Должно быть, Лесли спустился в каюту, а когда увидел нас, поднялся обратно на палубу. Когда мы проснулись, уже почти стемнело, и мы слышали, как он ходит по палубе взад и вперед. Некоторое время мы, не двигаясь, слушали его шаги. Мы не имели ни малейшего представления о том, как долго он там находился, но он явно ждал, пока мы проснёмся, давая понять своим хождением, что он обо всём знает, и в то же время предоставляя нам возможность подготовиться к встрече с ним. Мы разговаривали шёпотом.

— Ты думаешь, он знает?

— Ещё бы! — сказал я и зажёг сигарету.

— Что будем делать?

— Думаю, это зависит от него.

Некоторое время Элла молчала, а потом её прорвало: «Почему это должно от него зависеть? Что он о себе возомнил? Вышагивает там, как предвестник судного дня».

— Просто так он даёт нам понять, что он здесь.

— Это он во всём виноват, — сухо промолвила она.

Элла ждала, что я что-нибудь скажу или сделаю, и слегка отодвинулась от меня так, чтобы никакие части наших тел не соприкасались под грубым одеялом, которое сейчас казалось ещё более грубым и колючим, чем раньше. Но я видел только мерцавший в темноте кончик своей сигареты, и моё сознание было полностью заполнено им и простиравшимися за ним тенями. Так что для моментальной реакции на сложившуюся ситуацию у меня в голове не оставалось места. В любом случае, я даже не обсуждал это с ней, зная, что если бы Лесли хотел сделать что-то страшное, он бы это уже сделал. А, следовательно, он, возможно, нервничал не меньше, чем мы, представляя себе нашу встречу.

— Ты долго собираешься так лежать?

— Торопиться некуда, — сказал я. — Дай мне докурить сигарету.

— Что тут можно сказать.

— Всё и так довольно очевидно.

Она опять зашевелилась, но ничего не сказала. На мгновение мне показалось, что она хочет перелезть через меня, но она, должно быть, почему-то передумала. Сдвинувшись, она стянула одеяло с моего правого бока на самом краю кровати. Она хотела, чтобы я встал. С неохотой я опустил ноги на пол, чиркнул спичкой и зажёг керосинку, а потом, не глядя на неё, начал одеваться. Лесли, должно быть, заметил свет в каюте, потому что почти сразу хождение по палубе прекратилось, и на секунду я даже подумал, что он спустится по лестнице вниз и быстро натянул брюки, чтобы встретить его в более пристойном виде, но он не пришёл, даже не позвал нас, и тогда Элла сказала: «Он ждёт, что ты поднимешься».

Я не ответил ей. Я был не в настроении обсуждать это, да и вообще говорить. Теперь, когда это случилось, ко мне вернулись мысли о другой опасности. Наверное, я всё это время неосознанно отождествлял эти две угрозы, как будто они были почти неделимы, поскольку свалились на меня одновременно, фатально, причём одно вытекало из другого, шаг за шагом. И теперь, когда одна угроза воплотилась в реальность, можно было ожидать аналогичного развития событий и в другом случае. Возможно, в этот самый момент следователь, занимающийся делом Кэти, впервые увидит связь между погибшей и одним из обнаруживших её тело барочников. А может быть, просто рухнул мир Эллы и Лесли (для которых теперь инцидент был исчерпан), куда я был заточён, чтобы не думать ни о чём другом, как инвалид в больничную палату. Так вот, этот мир после того, как Лесли о нас узнал, перестал существовать. Помню, что тогда у меня пересохло в горле. Я хотел пить ещё до того, как заснул, так что я взял со стола стакан молока, стоявший там ещё с утра, и сделал большой глоток.

Элла молча смотрела на меня. Теперь она ушла в себя по-другому, теперь я был объектом наблюдения. Мне это было неприятно. Я не знал, о чём она думала, лёжа на боку, приподнявшись на локте и глядя на то, как я одеваюсь. Её глаза скрывала тень, видно было только выступающие губы. Её шея и верхняя часть тела, грузно лежавшие на простыне, приобрели жёлтый оттенок в свете лампы, исходившем от одного яркого языка пламени под вытянутым помутневшим куполом. Этот же свет падал и на шнурки без наконечников, которые я завязывал на своих ботинках. Я оставался в согнутом положении дольше, чем надо. Волосы на моих голых руках выглядели серыми, а кожа грязной, там где на поверхности поднимались вены, как контуры на географической карте. Я вспомнил, что уже неделю не принимал ванну.

Завязав шнурки, я натянул через голову рубашку и, застёгивая пуговицы, посмотрел на Эллу.

— Ты тоже встаёшь?

— Может быть, — сказала она. — Пока подожду, посмотрю, чем всё кончится. Эй, твоя сигарета… Она стол прожигает.

Длинный столбик пепла упал на пол, когда я поднял сигарету, чтобы затушить её о пепельницу. Я снял со спинки стула свой пиджак и одел его.

— Что ж, пойду послушаю, что он скажет, — сказал я скорее потому, что чувствовал — я должен что-то сказать перед подъёмом на палубу, нежели потому, что ей надо было это услышать. Кажется, она засмеялась, когда я повернулся и стал подниматься по лестнице.

Когда я вернулся в каюту спустя минут пятнадцать, дрожащая струйка дыма протянулась от исцарапанного стеклянного абажура лампы до того места на потолке, где копоть сгущалась и парила плоским паукообразным облаком, в то время как сама лампа, красно-жёлто-чёрная гнойная язва, всё меньше и меньше освещала стол и кровать, где, пока меня не было, опершись на локоть, неподвижно лежала полуобнажённая, только до пупка прикрытая одеялом Элла. В каюте уже воцарился полумрак, но её это, казалось, не заботило. Она не удосужилась дотянуться до лампы и выключить её или подрезать фитиль. Вместо этого она наблюдала, как полукруг света постепенно и равномерно удалялся от неё к чадящему оранжевому ядру пламени, которое, когда я спускался по лестнице, мерцало так, будто хотело втянуть в себя весь свет в каюте. Я выключил лампу, и на мгновение комната погрузилась во мрак.

— Подрежь фитиль, — послышался с кровати голос Эллы, а когда я обжёг пальцы, пытаясь снять горячий абажур, она сказала: — У тебя за спиной тряпка. Возьми её.

Она не заговорила вновь, пока я не отщипнул сгоревшую часть фитиля большим и указательным пальцами, затем зажёг лампу и опустил на неё абажур. Теперь лампа светила довольно тускло, потому что стеклянный купол испачкался.

— Могла бы и сама её выключить, — сказал я.

— Отмоется, — отрезала она.

И я знал, что она отмоется. Это было у Эллы в крови — мыть вещи: тарелки, ботинки или стол, скрести кастрюли и сковородки, полировать медь. Последнее она проделывала особой тряпочкой, обдав металл своим горячим дыханием, а потом со скрипом его натирая. При этом её крупное предплечье ходило взад и вперед, как поршень, приводимый в движение энергией её плотного тела и напряжённых бёдер, на которых извечно был завязан бесцветный фартук. Казалось, её вполне устраивало ждать, пока я расскажу о том, что произошло. В свою очередь я, зная, что произошло, и что мы не в силах что-либо изменить, говорить не торопился. Я наполовину выкурил сигарету, прежде чем она решила, что ждет уже слишком долго.

— Где он?

— Он ушёл, — сказал я.

— Господи, куда?

— Одному Богу известно, — сказал я. — Думаю, он остановился на ночь в клубе, а утром поедет к матери в Глазго.

— Он сказал, что уходит от меня?

— Он сказал, что напишет тебе письмо.

— Чёрт!

Её крупное белое тело выбралось из кровати тяжело шлёпнув пятками об пол. Она прошла мимо меня, оставив за собой свой запах, пересекла каюту и подошла к плите, и вдруг увидеть её так близко было страшно. Эта голая плоть, промелькнувшая в нескольких дюймах от меня, спокойно и без эмоций восприняла все сказанные мной слова. И мне стало страшно, потому что та плоть, которую, как мне казалось, я знал, трогал, держал в своих руках, предстала передо мной безымянным существом, аморфной серо-белой и желтеющей по краям, пористой, как пемза, массой, которая быстро пронеслась перед моими глазами, и долей секунды позже исчезла, оставив в моих ноздрях ставший знакомым запах женщины. Я повернул голову и увидел, как Элла подошла к плите, зажгла спичку и поставила чайник на огонь. Новый звук — выброс газового пламени — казалось, всё расставил на свои места, снова сделав из Эллы обыкновенную женщину, склонную к полноте, не считавшую больше нужным скрывать от меня свою наготу.