Молодой Верди. Рождение оперы

Синьор Мартини опять остановился. Четыре человека следили за ним с напряженным вниманием, ожидая неслыханных откровений. Клара Маффеи побледнела и прижала руки к сердцу. Босси казался окаменевшим.

И тут синьор Мартини улыбнулся. Улыбка его была страдальческой и не украшала лица. Глаза смотрели по-прежнему напряженно и строго, в углах рта резко обозначились глубокие продольные морщины. Донна Каролина была неприятно поражена и с трудом могла скрыть чувство разочарования.

— О, — сказала она, — как это все неожиданно!

И, чтобы скрыть смущение, прибавила: — Можно ли представить себе такого композитора?

— Да, — сказал синьор Мартини, — можно. — Он был опять строг и сосредоточен и смотрел вдаль, прямо перед собой. — Он должен быть человеком с чистым сердцем, с чистым сердцем и нерастраченными силами, человеком с новым сознанием и новым жизнеощущением. Он должен быть композитором, черпающим вдохновение из новых источников, композитором, в самой эпохе ищущим отличительные черты и отличительные интонации нового искусства. И этот композитор должен не только подслушать новые чувства и новые мысли, и новые стремления своих современников, а должен суметь найти в музыке подлинное выражение этих мыслей, этих чувств и этих стремлений. Вот каким я представляю себе композитора, нужного нашей стране и нашему народу!

— Браво, браво, браво! — громко сказал Алипранди. Аплодируя, он прошел через всю комнату, подошел к синьору Мартини и крепко пожал ему руку. — Остается от всего сердца пожелать друг другу, чтобы такой композитор появился. — Алипранди еще раз пожал руку синьору Мартини и повернулся к остальным. Лицо его выражало радостное волнение. Он широко улыбался.

— Остается пожелать, — сказал он торжественно, но не переставая улыбаться и с особым значением подчеркивая каждое слово, — остается пожелать, чтобы скорее появился тот «неизвестный юноша, который где-то, в далеком уголке нашей страны, быть может, уже сейчас обуреваем вдохновением и таит в себе секрет новой музыкальной эпохи».

И как раз в эту минуту в гостиной появился Пазетти. Он вошел незамеченным, остановился у двери и слышал мадзиниевскую фразу, громко и взволнованно произнесенную Алипранди.

Клара подошла к синьору Мартини и со слезами на глазах благодарила его за все, что он говорил сегодня. Донна Каролина остановилась перед зеркалом и прикалывала развившийся локон. Она первая заметила Пазетти, увидела его отраженным в зеркале.

— Синьор инженер Пазетти, — сказала она громко и быстрым движением обернулась. Обернулась и Клара.

Пазетти стоял у двери в надуманной позе на фоне темно-зеленой портьеры.

— Пророческим словам, написанным шесть лет назад, быть может, наступило время сбыться, — сказал он. — Добрый вечер! — и он низко поклонился.

Более эффектное появление в гостиной Клары Маффеи трудно было придумать. Пазетти был очень доволен. Все смотрели на него с любопытством. Он сделал несколько шагов вперед.

— Я к вам прямо из театра Ла Скала, с репетиции «Навуходоносора».

— Ах, боже мой, как это интересно!

— Рассказывайте, рассказывайте!

— Ну, что это за опера?

Пазетти вышел на середину комнаты.

— Расскажите нам про музыку, — попросила Клара.

— Про музыку? — переспросил Пазетти.

И вдруг он ясно вспомнил финальный хор первого действия, лавину нарастающей звучности, силу неумолимо пульсирующего ритма, вспомнил волнение, которым были охвачены слушатели в партере, да не они одни, а он сам и Мерелли… Он вспомнил это так ясно, что чуть не сказал, как час назад в театре: «Черт его знает, что за музыка!» К счастью, вовремя опомнился и, мысленно все еще продолжая слушать развивающийся и нарастающий финал первого действия, сказал негромко, с несвойственной ему простотой:

— Вы знаете, что я не люблю говорить необдуманно и нелегко поддаюсь первому впечатлению. Но сегодня я должен отступить от правил, которыми руководствуюсь всю жизнь. Рискну! Скажу смело и определенно: ничего подобного у нас еще было!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я оплакиваю гибель народа лишь для того, чтобы он возродился вновь.

Гверацци. Осада Флоренции

Мерелли был очень доволен. В кассе не оставалось ни одного билета. И даже пришлось отказать многим, желавшим попасть на представление новой оперы. Съезд обещал быть блестящим. К театру подъезжали кареты и открытые экипажи. В тот вечер их было очень много. Они двигались почти непрерывной вереницей.

Погода была теплой, и немало публики пришло пешком. Пешеходы входили через боковые двери с улиц Санта Маргерита и Сан Джузеппе. Это были главным образом завсегдатаи пятого яруса и те, кто поднимались выше, в шестой — в так называемый лоджионе.

В пятом ярусе можно было встретить лучших представителей миланской интеллигенции. Сюда шли состарившиеся в тщетных ожиданиях патриоты и бунтующая молодежь. Здесь были юристы и врачи, студенты и художники, поэты и журналисты. Из их среды выходили самые страстные заговорщики, самые пламенные мадзинисты, самые бесстрашные герои — энтузиасты идеи освобождения родины.

В лоджионе поднимались наименее обеспеченные посетители театра. Среди них были люди самых разнообразных профессий и люди без всяких профессий, жившие изо дня в день на случайные заработки. Многие из них были малограмотными. Многие из них не разбирались в вопросах политики. Но свою прекрасную и порабощенную родину они любили страстно. Это чувство жило у них в крови — они всасывали его вместе с материнским молоком. Не менее страстно они ненавидели поработителей. Ненавидели их всей силой своих простых сердец. Это чувство переходило из поколения в поколение и не утрачивало остроты. Оно было завещано отцами.

— Но не все те, кто пришли в театр пешком, направлялись в пятый ярус или в лоджионе. Многие шли в партер. В большинстве случаев мужчины — коммерсанты и занятые на службе в юридических или банковских конторах, те, кому днем поневоле приходилось много сидеть и которые были рады возможности пройтись после обеда.

Пешком в Ла Скала пришел и знаменитый художник Франческо Гайэц, венецианец, большую часть своей жизни проживший в Милане. Он был чрезвычайно трудолюбив: целый день работал в своей высокой просторной мастерской, но как только наступали сумерки, он откладывал в сторону кисти и палитру и уходил из дома в гости или в театр. И всегда пешком.

Сегодня он направился в Ла Скала на премьеру оперы «Навуходоносор». Вместе с остальной пешеходной публикой Франческо Гайэц вошел в театр через боковую дверь, со стороны улицы Санта Маргерита. Он оставил на вешалке легкое весеннее пальто и прошел в партер. Свободных мест для сиденья уже не было, и художник остался стоять за бархатными диванами у входных дверей. У самых дверей, так как все свободное от кресел пространство партера — весь пустой полукруг между последним рядом бархатных диванов и барьером центральных лож первого яруса, — весь этот полукруг был сегодня заполнен публикой. Гайэц сразу увидел знакомых. Невдалеке от него остановились скульптор Алессандро Путтинати и замечательный флейтист-любитель, чудаковатый старик дон Джованни Балабио. Они раскланялись.