Молох (сборник)

12

Я уже давно писал о том, что есть ситуации, в которых sui generisволевая составляющая появляется или не появляется в зависимости от того, какой язык описания мы используем. Потому что, когда вирус приближается к живой клетке, происходит физико-химическое и биохимическое притяжение, мы получаем описание, где ничего не говорится о воле, а о том, ХОЧЕТ ли вирус вообще убить клетку или нет, — речи быть не может. Но вирус атакует клетку, вторгается в нее, притворяется, что в своем составе имеет те же гены, что и геном клетки, преобразуется — троянский конь и негодяй — в вирион, и вот мы уже имеем на сцене микродраму волевого проявления или хотя бы его зародыш.

13

Акты нашей воли всегда направлены в будущее. Поэтому пришло время поговорить об очередном препятствии для конструкторов роботов, ибо ни один компьютер не направлен в будущее. Хотя для того чтобы казалось, что все-таки направлен, программа для игры в шахматы содержит богатую вариантами оценку «состояний» шахматной доски, а коэффициенты ценности, приписанные СВЕРХУ различным ходам в соответствии с их дальнейшей последовательностью в игре, делают следующие шахматные ходы компьютера мало-мальски понятными и из-за этого квазиволевыми. Нам говорят, что возможных шахматных партий порядка 10 ⁹⁹, но ведь это конечное количество. Если бы мы послали «планетарную машину» на Титан (спутник Сатурна), мы сначала должны были бы составить таблицу тех событий, которые машина (робот) на Титане может застать и встретить. Но если окажется (сегодня вещь абсолютно неправдоподобная), что там есть какие-то Существа или Псевдосущества, мы не сможем обеспечить робота волевой осмысленностью поведения на чужой планете. Как заметил еще Витгенштейн, о чем невозможно говорить, о том следует молчать. В упомянутый выше «перечень событий» для робота трудно играть, поскольку может быть так, что sed tamen potest esse totaliter aliter. Но значит ли это, что при наличии непредвиденных ситуаций обязательно надо посылать ЛЮДЕЙ? Посылать можно, но гарантии успеха это не даст, поскольку и человек не является совершенным воплощением такой намеренности, которая во всем разберется, и такой волевой составляющей, благодаря которой будут выполняться исключительно оптимальные действия в незнакомых обстоятельствах. И, следовательно, как видим, ПОСТЕПЕННО возникает понятие «успешной волевой деятельности», и потому ученый, не сумев разгрызть очередную загадку Природы, падает на колени и просит Господа Бога о помощи или, осознавая, что суть загадки знает только Господь Бог, изменяет (этот ученый) научному методу, хотя при этом может быть очень религиозной личностью. Суть в том, что с момента апелляции к Господу Богу или к кому-то другому трансцендентному мы переадресуем НАШИ ПРОБЛЕМЫ Кому-то или Чему-то, отказываясь от собственной суверенности в познании. Также если бы планетарная робот-машина нам сообщила, что один Господь Бог знает, что где-то Там может быть, и по этой причине он, робот, отказывается от выполнения рискованной экспедиции, то этот робот не будет ни с конструкторской, ни с гносеологической точки зрения чего-либо стоить. Роботов, апеллирующих к Господу Богу, впрочем, было бы слишком легко создавать…

14

В затронутой здесь теме скрываются также многочисленные дальнейшие загадки, например, вопреки мнениям, мы не имеем понятия, для чего проявлению воли нужны ЭМОЦИИ (а они как-то необходимы). Для чего нужна интуиция (тоже очень нужна). Для чего нужны сны (то же самое можно сказать) и т. п. Цифровое (либо иное) моделирование нам проясняет не слишком много вопросов из-за типичной для него моноцифровой (нумерационной) линейности. Мы еще не разобрались во всех разумах, включая и собственный.

15

Присматриваясь к нашим собственным, человеческим поступкам, легко можно заметить, какие причины порождает то, что называется рассеянностью. Вот, подозванный к телефону, я откладываю книгу, а вернувшись, не могу ее найти, и после мучительного поиска оказывается, что я «машинально» поставил этот том на полку. «Машинально» здесь означает не что иное, как «бессознательно». Поскольку сознание постановку книги в ряд других на стеллаж не «заметило», и память этого не записала, я обречен на потерю времени, вызванную поиском. Итак, перед нами появляются очередные «сущности», а именно «сознание» и «память». «Умный робот» должен тогда обладать и тем, и другим. Память без сознания не нужна et vice versa. [144] Сложности растут и избежать их нельзя. Робот, вооруженный аналогами органов чувств, заметит акт постановки книги на полку и запомнит его. Однако означает ли это, что он обладает сознанием и памятью так, как мы? Я сомневаюсь. Нам дана довольно сильно ограниченная делимость внимания. Робот здесь может быть более способным, я в этом не сомневаюсь, но что это имеет общего с сознанием? Когда я неподвижно отдыхаю, например, в постели перед тем как заснуть, отдавая себе полностью отчет о положении тела, я могу, кроме того, «посылать» мое предсонное сознание, например, к любой ноге, к рукам, к уху, и я знаю, что каждый нормальный человек тоже это сумеет. Если бы робот имел такую чисто психическую способность, то как бы мы могли об этом «посылании на периферию» сознания робота узнать? Мы можем следить за импульсами в соответствующих псевдонервах робота — это ясно. Но свидетельствуют ли они о бодрствующем сознании? Уже все меньше людей-экспертов остаются верны тестам Тьюринга, а когда робот или компьютер НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТ, дело становится еще хуже. Вместе с тем разные красиво названные системы, до краев заполненные сознанием и все аккуратно запоминающие, снабженные совершенной волевой составляющей, воображением с четкой намеренностью, речью, эмоциями, соединенными с мышлением, и мышлением, соединенным с интуицией, — все эти вещи даже не настолько существенны, сколько необходимы для того, чтобы нас окружал народ, состоящий из роботов, которые будут нас внимательно слушать, но в отличие от людей абсолютно ничего плохого нам не сделают и не будут множеством правительств призваны на военную службу, чтобы двинуться на врага. Пока таких роботов нет, а если бы они появились, были бы, как я думаю, чертовски дороги — люди намного дешевле и их столько везде. Эти роботы, которые разумны, послушны и добры, как-то больше мне напоминают воплощение мечтаний конструкторов об АНГЕЛАХ-хранителях, чем о людях. Я думаю, что на поверхности малых планет (как Марс, а также Луна) в XXI веке появятся так называемые (мною) планетарные машины и что они будут обладать программами с большими возможностями, но ни о чем интересном поговорить с ними скорее всего не удастся. Впрочем, со многими настоящими людьми также не о чем говорить — это должно такого скептика, как я, немного утешить.

144

и наоборот (лат.).

Моделирование культуры [145]

1

В настоящее время стало модным «компьютерное моделирование всего» — от судеб Вселенной через сто миллиардов лет до вирусной эволюции. Поэтому неудивительно, что издательство « MIT PRESS» перворазрядного университета в США взялось за редактирование и публикацию серии трудов, посвященных моделированию культуры. Но удивительно то, что, приняв меня (бог знает почему) за «знатока», это « MIT PRESS» прислало мне работу Н. Гесслера с просьбой написать на нее рецензию. А поскольку этот автор уже предварительно и непосредственно прислал мне тезисы своей работы, вращающейся вокруг моделирования (цифрового) культуры, и поскольку я посчитал эту идею невыполнимой, то это же написал и издательству « MIT PRESS».

145

Symulowanie kultury, 1996. © Перевод. Язневич В.И., 2004

2

Однако в своем ответе я ограничился категорическим утверждением о неосуществимости проекта, да еще изложил это способом, который мог обидеть редакцию издательства. Поэтому меня не покидало чувство, что голословного признания проекта моделирования культуры чистой фикцией будет недостаточно, что следует хотя бы кратко объяснить, ПОЧЕМУ культуру, ее возникновение, ее «эмергенцию» смоделировать невозможно. И настоящее эссе посвящено некоему доказательству «невозможности» данного начинания. Сначала, разумеется, следует определить, ЧТО такое культура и откуда она взялась, а точнее — они взялись, так как это целый букет расходящихся дорог, причем многие культуры, возникая, или переходили в другие формы, или вымирали и исчезали. Культурологи из круга антропологов, изучающих культуры, до сих пор наталкиваются в своей работе на остатки древних культур, отчасти с нерасшифрованными знаками уже несуществующих на Земле видов ПИСЬМА. В общих чертах я писал о культуре несколько десятилетий назад в окончании книги «Фантастика и футурология» и процитирую оттуда самого себя, ибо течение времени и прилив новейших суждений ничем не изменили моих взглядов. И поэтому с цитаты приходится начать.

3

«Человек — не животное, которому в голову пришла мысль о культуризации. Он — не битва импульсивного „старого мозга“ с молодой корой серого вещества, как это думает Артур Кёстлер. И он не „голая обезьяна“ с большим мозгом (Десмонд Моррис), поскольку он — не животное с добавлением чего-то. Совсем наоборот. Как животное человек несовершенен. Сущность человека — культура; не потому, что так нравится прекраснодушным идеалистам. Сказанное означает, что в результате антропогенеза человек лишился наследуемых, эволюционно „сверху“ заданных норм поведения, животные обладают рефлексами, удерживающими в повиновении внутривидовую агрессивность, а также автоматически тормозящими рождаемость при угрозе популяционного взрыва. Перелетами птиц или саранчи руководят гормонально-наследственные механизмы. Муравейник, улей, коралловый риф — это агрегаты, приспособившиеся за миллионолетия к автоматическому равновесию. Социализация животных также подчиняется наследственному управлению. Так вот — автоматизмов такого рода человек попросту лишен. А поскольку эволюционный процесс лишил его тех внутренних механизмов, действиям которых подчиняются животные, постольку человек был принужден создавать своей биологией — культуру.

Человек — животное несовершенное, это означает, что он не может возвратиться к животному состоянию. Именно поэтому дети, выросшие вне человеческого окружения, оказываются глубоко ущербными в биологическом отношении: у них не вырабатывается ни присущая виду норма разумности, ни речь, ни высшая эмоциональность. Они — калеки, а не животные. Человекоубийство тоже есть форма культуры. В природе не существует «зооцид» как аналог геноцида. Короче говоря, в биологии человека нет данных, позволяющих однозначно вывести его обязанности. Не понимая этого и действуя стихийно, общества создали институты культуры, которые отнюдь не являются продолжением биологических свойств человека, хотя и служат им рамкой, опорой, а то и прокрустовым ложем.

Человеческая биология НЕДОСТАТОЧНА для того, чтобы «как следует» очертить поведение человека. Эту недоочерченность культура восполняет ценностями, несводимыми к «чистому выживанию». Человек сотворил институт, то есть проявляющиеся вовне структуры ценностей и целей, которые выходят за пределы индивидуума и поколения.

Парадокс человечности состоит в том, что биологическое несовершенство принуждает человека создавать культуру, и культура, возникнув, тут же начинает ценностно дифференцировать человеческую биологию. Одни части тела она размещает на шкале оценок выше, другие — ниже; одним функциям приписывает достоинство и благородство, другие лишает их. Нет культуры, которая бы антропогенетически данное человеку строение принимала «демократично», равно, без каких бы то ни было замечаний, то есть которая тем самым приняла бы человека как данного в недоочерченности, коя должна быть дополнена. Каждая культура формирует и дополняет человека, но не в соответствии с фактическим состоянием, ибо она не признается в собственных изобретениях, решениях и перечне той их произвольности, которую обнаруживает лишь антропология, когда изучает весь комплекс культур, возникших в истории. Каждая культура настаивает на своей исключительности и необходимости и именно так создает свой идеал человека. Так вот, с этим идеалом человеку не всегда бывает удобно. С явлением «неприспособленности» чрезвычайно трудно себя отождествить, поскольку оно имеет возвратно-круговой характер: совершенствуя себя или «доочерчивая», «доопределяя», человек одновременно перемещает собственную природу в направлении, характерном для данной культуры. И поэтому становится должником ее идеала, неполностью платежеспособным. Но переместившись в установленном культурой направлении, человек оттуда видит себя почти с религиозной точки зрения и с перспективы обычаев и норм, то есть не как некую материальную систему и не как недопрограммированный гомеостат, но как существо, подчиненное аксиологическим градиентам. Он сам придумал для себя эти градиенты. Потому что какие-то изобрести должен был, а теперь они его формируют уже в соответствии с логикой, присущей их структуре, а не структуре склонностей и пристрастий». [146]

146

Цитата по изданию: Лем С. Фантастика и футурология: В 2 кн. Кн. 2. — М.: ООО «Издательство АСТ», 2004, с. 579–581 Перевод Е. Вайсброта).

4

Эта длинная цитата показалась мне необходимой, поскольку она объясняет, по крайней мере на начальном этапе, почему нельзя моделировать возникновение культуры. К этому следует кое-что добавить. В действительности (здесь я утверждаю только об определенной постоянной ( constans), но не занимаюсь поиском причин, по которым она берется), происходит именно так, что возникновение культуры инициирует возникновение орудий труда, изобретенных в эолите, в палеолите уже усовершенствованных, а вместе с ними заодно и результаты, при помощи этих орудий полученные, что приводит к появлению «облака» нематериальности. Увидеть его следы археолог не может, так как «облако» исчезает вместе со смертью тех пралюдей. Оно начинает быть видимым впервые в ЗАХОРОНЕНИЯХ, в которые рядом с останками клали оружие, продукты, чтобы умерший мог, неизвестно как, продолжить свое существование после смерти. Другого объяснения этим вложениям в могилы мы не знаем и придумать не можем. Древнейшие захоронения людей насчитывают уже несколько десятков тысяч лет, хотя точнее дату установить трудно, и сейчас считается, что каких-то 15–20 тысяч лет назад возник праязык, который в ходе расселения пралюдей по всей (почти) планете разделился на «местные» языки. Здесь уже кроется одна из загадок, так как трудно представить, чтобы до возникновения речи, в немоте, возникли какие-либо верования. Но здесь перед нами вырастает уже лес гипотез, в который мы не свернем, так как неправдоподобно, чтобы перед возникновением не столько речи, сколько ПИСЬМА мимолетные «метафизические» верования могли оставить какие-либо следы. Немного следов до сегодняшнего дня (например, менгиры) сохранилось, но по шкале антропогенеза они не являются очень древними. Здесь дальнейшие исследования археологов еще многое могут нам сказать.

5

Итак, положение вещей было таковым (используем очевидную и простую МОДЕЛЬ), что действительность органами чувств воспринималась напрямую, как некая река или вулкан, а «над ней» или «вокруг нее» пралюди «доделывали» себе «метафизическое облако», которое с течением времени повсеместно имело склонность к превращению в то, что «САКРАЛЬНО». Сначала был, кажется, анимизм, и каждый источник, каждый вулкан имел своего «духа» или божество (но в божество «облако» протокультурной метафизики превращалось очень медленно, примерно как народное искусство, которое, возникнув, ЗАСТЫВАЕТ на тысячелетия), а затем облака начали скапливаться так, что из них возник политеизм, а в итоге — и монотеизм. Можно, ясное дело, придерживаться одного из двух мнений. Или «платоновского», утверждающего, что трансценденция (по-моему, здесь — облака) существовала всегда, только люди до нее не доросли, и только когда они доросли, scilicet [147] «поумнели», даже наловчились воспринимать «сакральность», то открыли то, что существовало тогда, когда их самих не было на свете. ИЛИ можно также принять, что люди не открыли ничего сакрального, они лишь выдумали себе это, а хотя верований было и есть сотни, указанное разделение во всех, вероятно, было — на SACRUM [148] и на PROFANUM. [149] Особенности скорее всего были вызваны локальным возникновением табуизации, разделением по признакам пола, пейсов и т. п. Но двойное разделение в основном было везде.

147

а именно, то есть (лат.).

148

священное (лат.).

149

лишенное святости (лат.).