Молох. Укус кобры

— Я сам с ней разберусь.

— Ладно, понял. А что у тебя с Хаджиевыми? — перевёл разговор на другую тему Сенин. — На них теперь работаешь?

— Я ни на кого не работаю, ты же знаешь. Так, помог одному из них кое в чём. Мне не помешает этот человек в должниках.

— Ну а теперь куда?

— На острова, — усмехнулся. — Поеду загорать.

— Ладно. Если что, ты зови. Кстати, ну так, на всякий случай: я знаю, где она. Мои ребята за ней наблюдали. Раз в год-два она переезжает со своей семейкой в другой город. Но мы вели её всё время, чтобы не исчезла.

Молох опустил взгляд на опустевший пузатый бокал, где на дне всё ещё плескалась янтарная капля. Грудную клетку сжало тисками боли, аж затрещали рёбра. Глотку передавило стальной петлёй, и он едва не захрипел от удушья.

Наверное, потому и не торопился искать её. Знал, что найдёт. Знал, что увидит её другую. Не ту, которая с ним была. Ту, которая теперь с другим. Значит, всё-таки с другим. Неужели тот щегол на ней женился и ребёнка заделал?

— Семья?

Пашка сначала не понял его вопрос. А когда дошло, тяжело вздохнул.

— Только не говори, что до сих пор эту… любишь? Спустя десять лет, из которых все десять отмотал из-за неё? После всего? Серьёзно?

— Давай ты не будешь тут включать мамку. Я бухать сюда пришёл, а не нотации твои слушать. Что с семьёй там? Говори, раз начал.

Сенин, закурил, не спеша наполнил бокалы. А потом задержался на Молохе долгим взглядом.

— Семья как семья. Муженёк, дочка, съёмные квартиры. Счастливая ходила, сияла вся. Пока ты зону топтал, да баланду жрал, — не удержался Пашка. — В своё удовольствие баба живёт. Бабла-то немерено у неё. Хули, совесть-то свою удачно загнала.

— Муженёк, говоришь? Этот? — уточнять Елисей не стал, но Сенин его понял с полуслова.

— Да не. С тем расстались они. Сразу же, как тебя закрыли. Но эта долго не страдала. Уже через месяц замуж выскочила, фамилию сменила.

Молох скривился от разлившейся во рту и глотке горечи. Даже вкус коньяка не перебил.

Счастлива, значит? Дочку растит, с мужем спит. Тварь. Действительно тварь. Хотя было бы странно ожидать чего-то другого от бабы, слившей его за бабло.

Он помнил её слова, брошенные ему с ехидной усмешкой на последнем заседании суда. Сколько их было, заседаний этих? Пять? Семь? Десять? После тех слов он уже не считал.

— Что ж ты сделала, сука? Я же достану тебя. Ты же не спрячешься от меня нигде, — прошипел, проходя мимо неё.

— Сделала то, чего всегда хотела. Купила себе новую жизнь, — ответила, улыбнувшись.

А он лишь покачал головой, глядя в ледяные змеиные глаза той, кого любил больше, чем себя. От того и боль от её предательства была невыносимой. Посадил бы его какой ушлый прокурор, не было бы так паршиво. Не выворачивало бы его наизнанку. Но она…

За что?

Его затолкали в клетку и захлопнули дверь. А потом начался ад.

— Ладно. Дай мне адрес, раз уж знаешь.

— Сейчас? Уверен? — Пашка нахмурил брови. — Может, попозже? Отдохни, приди в себя.

— Адрес давай!

Сенин вздохнул, полез в карман за мобильником.

— На вот. Записывай.

Молох пробежался взглядом по экрану телефона, кивнул.

— Запомнил.

Далеко она спряталась. Только Елисей обещал ей, что достанет. Достал бы в любом случае. Даже без Пашки и без хвоста его. Достал бы её из-под земли, с самого ядра вырыл бы голыми руками.

А потом, как следует упившись, снял бы какую-то тёлку и потащил бы её в гостиничный номер. Долго сношал бы, повернув к себе спиной, чтобы не видеть лица. Чтобы вместо шлюхи видеть её. Вгонять в неё свой член и слышать, как орёт. Рвать блядину на части, на куски её дербанить. А после вышвырнуть из номера и завалиться спать.

Во сне снова видеть её, тот грёбаный суд, её глаза. И мечтать. Мечтать, чтобы эта дрянь исчезла из его головы навсегда. Чтобы прекратилась эта многолетняя пытка. Потому что он отмотал не один срок. Он отсидел целую вечность. Сотни, тысячи лет.

ГЛАВА 9

У меня нет подруг, увлечений. Не бывает беззаботных дней, когда я ни о чём не беспокоюсь и не готовлюсь к очередному переезду. Я всегда готова бежать и скрываться, прятать дочь и защищать свою семью.

Я живу так уже десять лет. С тех самых пор, как предала единственного родного человека. Каждый день просыпаюсь в ожидании жестокой расправы и ни на минуту не забываю слова Молоха, брошенные мне в последнюю нашу встречу. На последнем заседании суда, после которого его отправили по этапу, а я бросилась в бега, чтобы спастись от тех, кого он мог послать по мою душу.

Но Елисей всегда был умным и хитрым. Он мог убить человека так, что тот не успевал ничего понять. А мог продлить агонию так надолго, что жертва сама начинала просить спустить курок.

В случае со мной он решил растянуть пытку на долгие годы. Так, чтобы я ждала свою погибель каждый день, каждую минуту. Чтобы помнила и боялась. Чтобы ждала его возвращения каждую секунду.

Восемьдесят семь тысяч шестьсот часов – именно столько их в десяти годах. Каждый из которых я либо бодрствовала с мыслями о своём предательстве, либо спала и видела кошмары, где Молох возвращает мне долг.

Страх – единственное чувство, которое со временем не притупляется. Иногда оно ненадолго засыпает, а потом снова поднимается в душе девятым валом и начинает играть новыми красками, сводя тебя с ума.

На улице было сыро и промозгло. Даже не скажешь, что скоро новый год. Я вышла из машины, чтобы покурить, но, как только достала из пачки сигарету, на школьное крыльцо огромной, шумной компанией высыпали дети. Некоторые разбились по компашкам, разбрелись в разные стороны. И только моя дочь зашагала ко мне в гордом одиночестве.

— Привет, а ты чего здесь? — Есения озадачено нахмурилась. — Ты что там, куришь? — попыталась заглянуть мне за спину.

Быстро сунула сигареты в задний карман джинсов, показала руки.

— Ничего я не курю. Вот за тобой приехала, — невинно улыбаюсь, но дочь не провести. Слишком похожа на своего отца. Умна не по годам, подозрительна и всегда внимательна.

— С чего это? — щурится Еська и, заглянув в салон, находит взглядом бумажный пакет из любимой кондитерки. — И пирожные купила… Что-то случилось?