Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Ну и что?

– Ничего. Точило там ведь стоит.

– А то, что замыкать надо и кобеля туда перевести, а то, чего доброго, коня уведут!

– Ладно, - отвела красивые, как у овцы, глаза.

– Колбасы круг я брал на обед.

– И я круг съела - прямо объеденье!

– Так нам и до зимы не хватит. Кто крутил точило?

– Сама!
– удивляется расспросам Ульяна.

Сентябрь осыпался, и утра свежели, и медленным холодом тянет с реки. Подсолнухи после дождей заржавели, согнулись под шляпами, как старики.

В скрытой лесной балочке шалашик Спиридона. Вялый дымок костра.

В золе печется картошка. Таинственно, с холодком и нервной дрожью, шумит желтеющий лесок. Листья в светлых прожилках умирания. На смену листьям выдвинулись ягоды - кизил, барбарис, калина. Беглец выстругивает ложку, греясь у огонька.

В полдень небо безмерно. Ветер и воля - как страшны они одинокому сердцу! В желтых волчьих дубках, в пугающе синем небе, в молчанье гор столько равнодушной силы! А человек мал, стучит его малое сердце, оплетенное паутиной тоски, и стук этот недолговечен.

Выручают Спиридона казачьи песни.

Славный, пышный, быстрый Терек,

Мой товарищ, друг лесов,

Скоро выйду на твой берег,

Обращу печальный зов.

Я служил царю душою,

Родной Терек защищал.

Был всегда готовым к бою,

Умереть в бою желал.

Сколько лет и зим проходит

На тебя, друг, не гляжу.

Время-молодость уходит,

Я в неволюшке сижу.

Быстрый, пышный, славный Терек.

Друг лесов, товарищ мой,

Прорви горы, разбей берег

Унеси меня с собой...

В теплые страны летят серопузые птицы. В овсяной полове лежит карачаевский нож с медно-роговой рукоятью. Им казак рубит ворованные тыквы, тешет нехитрый инструмент для силков на дичь. Жизнь не стоит ломаного гроша, но и от жизни не откажешься, Спиридон смастерил из консервной банки котелок на проволочной дужке, обзавелся мешком, сплетенным из травы. В лесу у него небольшой погребок - картошка, бурак, морковь. Нынче опять наметил идти за картошкой - бригада совхозных баб роет в Чугуевой балке.

Фоля Есаулова работает споро, и далеко уходит по ряду от баб, за бугром и не видно. Вылетают из-под лопаты белые и розовые клубни, аккуратно ложатся нескончаемой цепью. Божья мать еще миловидна, но горе состарило ее, сделало замкнутой, неразговорчивой. Привыкла разговаривать про себя - с высланным мужем, с детьми, как они там сварили завтрак, пошли в школу, а Василий на работу, накормили или нет худобу.

Видит, вдали человек маячит и вроде к бурту с мешком подбирается. Резко, как в пропасть, сорвется сердце - он, Спиря! Но откуда? Должно, с ума схожу. А захолонувшее под синим обрывом сердце не рассуждает. Фоля бежит к человеку. Тот уходит.

На другой день то же самое. Человек медленно посмотрит на нее и скрывается, как скитский отшельник, в лесу. Женщина бежит к нему с горы. Угрюмый лес вдруг затрепещет, пахнёт ужасом, плачем, скорбью, и она в страхе бежит назад, к людям, забыться в тяжкой работе.

Зима легла рано, замела, запела, затуманила. Рыщет в балках Спиридон. Снега, снега... Запасы его растащили грызуны - ни зерна, ни корней, ни ягод. Объездчики зорко сторожат колхозные и совхозные бурты. К семье идти страшно - можно погубить семью.

Зазевался на водопое у фермы колхозный пастух Иван Есаулов - и Спиридон утащил, как волк, годовалую телку, убив ножиком. Долго полеживал в берлоге, удовольствовал голод

нежной телятиной, испеченной на углях. Когда и мозг из костей высосал, снова выполз на добычу. Руками поймал больного дудака, пил из шеи горячую птичью кровь. Огонь высекал, как в древности, обушком ножика о кремень; трут - варенная в золе тряпка. Хочется хлеба, сухаря, пышки. И детей посмотреть - полгода не виделись. В поселке сотни собак, всю ночь ходят скотники, конюхи, доярки и телятницы. Есть и милиция. Решился. Ночью перешел кипящую иглами льда Юцу, поднялся к землянке, держась подальше от курников и сарайчиков, где привязаны или спущены псы. Семья его опять жила в землянке.

Замерзшее окошко тускло светится у самой земли, два других заложены сеном. Лежа на снегу, Спиридон дышит на стекло. В проталине открылась семья. Василий, уже парень, чистит одностволку. Сашка уроки делает, буквы выводит, высунув от усердия кончик языка. Ленка с котенком играется, катая клубок шерсти. Мать вяжет чулки и варежки.

Снег набивается в рукава, поземка метет.

В печке рдеет овечий кизяк. На полке горшки с топленым молоком, хлеб домашний, банки с крупами, сахаром. Как вызвать Фолю?

– Дальше, мама, - понимает Спиридон голосок Ленки.

– А дальше пошел Бова-керолевич на Еруслана, ссек ему голову шашкой и выпустил на волю царевну-лебедь. Вскинула крылами царевна, полетела...

Мороз затягивает ледком проталину, удаляется, уносится в бездны земные семья.

– За синь-море улетела лебедь и уже много годов не летит назад. Плачет Бова-королевич, ржет его верный конь, зарастает травой чисто поле...

Сашка промокнул написанное, снял с печки ржавый утюг и гладит на лавке пионерский галстук. Волосы красные - в отца. А Ваську и называют цыганом - черный, в кого? Мать медоволосая, правда, брови у нее как углем нарисованные. Ленка личиком скидывается на бабку Прасковью Харитоновну.

Туманы в глазах Спиридона, туманы. Напрасно на стекло дышит - туманы. Как же вызвать Фолю? Из снежной мглы вырвалась цепная собака, кидается на человека, и дети настороженно глядят на окно. Фоля крестится, до темноты прикручивает лампу. Василий берет в сумке патрон, идет к двери.

Спиридон, отбиваясь от хрипящей собаки, уходи г вниз. Вслед ударил выстрел. И сотня собак завыла, как в глухом татарском ауле.

Спят балки. На зорях молчат родники. Дубравы на балках как воротники.

Тучи плывут, тучи... Чернеют на снегу фигурки людей - охотники или облава за ним? В стогу, как в гробу, душно. Вылез Спиридон из логова, отряхнулся и среди бела дня зашагал в поселок. Пусть хоть час будет его, а то схватят - и опять с детьми не простится. Прошел мимо нескольких совхозных коровников, мастерской, конторы - и хоть бы одна сатана встретилась!

Голосила Фоля, расплакались дети. Их отец контра, враг, о которых они читали в книжках. Но это отец, и они прижались к бородатому нахолодавшему лицу. Натопили землянку, отмыли отца, не мочалкой - конской, железной скребницей, терли спину, волосы и ногти обстригли, накормили, одели в чистую Васькину одежду.

Сутки жирует дома, как заяц на капусте. Другие идут, третьи - никого. Но все равно придут. Собрал чемоданчик, простился с семьей и зашагал по Юцкому тракту в станицу. Прямо к Сучкову в кабинет прешел.

Поделиться с друзьями: