Молоко волчицы

– Мы же говорили.

– На ноги надо встать сперва!

– Родненький, Глебочка, давай уйдем к немцам в колонию?

– Тю, со своими быками в работники!

– Оставь быков дома!

– От добра добра не ищут! За семь верст кисель хлебать!

– Ноги буду мыть тебе, а воду пить. Тайком обвенчаемся и вернемся с повинной. Папанька у нас хороший, простит, дедушка заступится, у него деньги на смерть отложены - нам отдаст...

Бычьим рогом вынырнул месяц из туч. Молчит Глеб. Самое худшее уговаривать его, он тогда противится, даже лишая себя выгоды. Всякую просьбу он видит как нападение на его самостоятельность - главный его капитал.

– Маманя тоже согласна, чтобы мы скрылись недели на три, пока первый гнев пройдет. У них с папанькой тоже так было, из станицы убегали, в Чугуевом лесу жили... Боюсь я, вроде как полная хожу...

Вот так. Значит, его решение до службы не жениться идет насмарку. И это озлобило, вновь всколыхнуло дух противоречия:

– Так я и знал! Полная! Ну, обвенчаемся, а дальше? В Чугуевом лесу с волками жить станем?

Она не поняла его - есть же у Есауловых хата, двор справный, скотина, земля, и сразу не посмела напомнить об этом рачительному казаку. Согласилась с лесной жизнью.

– А помнишь, как мы сумовали: в балке келью построим, пасеку заведем, овечек и будем жить хуторочком, одни...

– Что же я, брошу хату?
– противоречил Глеб.

– Я работать цопкая. Пристав Старицкий прислугу нанимает, или на завод пойду бутылки наливать, стирку буду брать на курсу. И хату бросать не надо, братья струятся, ты хозяин, это я так про лес сказала, двор у вас хороший...

– Двор! Саман да синий камень! Видала, как Гришка Губин развернулся двадцать коров на выпасах, три фаэтона гоняет, денег, как грязи, на людей не смотрит!

– Что же теперь делать?

– Сходи тайно к бабке Киенчихе, облегчись, подождать надо.

– Давай уйдем к Дону великому или за синий Дунай, мы с барышней Невзоровой читали, что и там казаки живут...

Смотрит Глеб на быстро бегущую четверть луны в облаках.

– И свет поглядим, я дальше станицы нигде не была...

– Такое городишь! Как же я, Терского Войска казак, запишусь в донцы? Хорошо там, где нас нету. На месте и камень обрастает.

– Мохом да лишаями.

Это опять обозлило Глеба.

– Мне коня на службу справлять, а ты, ровно голь перекатная, босая сила, бежать в одной юбке хочешь. Да вы сроду у чужих людей работали, хлеба вволю не наедались, а наш дед четыре ковра привез из Персии, а у дяди Самсона Харитоновича, что камер-казаком был, шашка вся в золоте!

Полоснул по сердцу. Заплакала от обиды за свой род, по-детски растирая слезы кулачком.

– Неправда, и мы живем не хуже людей, а что я была в поломойках, так и ты батрак на мельнице. А ковры ваши персидские дед пропил!

– Брешешь! Он их шашкой порубил - жена довела.

– Ну порубил - тоже в дело произвел!

– А у вас и рубить нечего!

– Братец Антон офицером будет!

– Наш Спиридон уже офицер - хорунжий!

С шумом слетел с балагана бурьян, пронзил ветер, нанес снежную крупу - по земле зашуршало.

Мария, не победившая в споре двух родов, вяло встала:

– Пойдем, не ела я с утра...

– Сходи, значит, к бабке, денег я дам...

– Страшно!
– с плачем упала ему на руки, оказавшиеся ненадежными. Не любил ты, баловался. Отошло лето красное...

Снег падал гуще, стал виден зимний сад - тоненькие прутики чернеют на белом. Глеб провожал Марию далеко, пока не отошли от речки, - сиганет еще, не дай бог, в кружило под "шумом", крест на всю жизнь. А когда остался один на углу, еще горше стало: не мил белый свет, ничего не радует без нее. Догнать, не отпустить, вести к своей матери, насмерть стоять с ружьем в дверях, бежать в Чугуеву балку, к Дону великому!..

Тонкий стебелек тени растаял. С ненавистью вспомнил хитроусое корявое лицо Трофима. Заторопился домой - можно еще подкинуть быкам сена по навильнику.

Зима наконец пришла, под новый год.

Глотовы не отступались. Синенкины людей не обманывали, сказали, что Мария в положении, случилась беда-грех: какой-то пьяный барин на курсу снасильничал девку. Петр Глотов только скрипнул зубами - значит, такая его планета, и даже как будто влюблялся в Марию больше. Впервые он увидел ее в церкви, и она запала ему в душу. Длинные языки донесли, какой "барин" попортил девку. И это не угомонило Петра, а как бы еще распалило сватать. Такая настойчивость Синенкиным понравилась. Теперь и дед Иван уговаривал внучку идти за мелкокостного, пожилого сотника и кидал перед ней две главные карты в этом замужестве.

Во-первых, Петр не только офицер и винодел. Он еще и хороший портной, и сам сшил себе двенадцать черкесок к свадьбе - он шил только черкески и только офицерам. Это понимать надо. Во-вторых, хоть он и живет на хуторе, занимаясь виноградом, ибо все гребенские казаки - виноградари, родовой-то дом у него на курсу, на Генеральской улице, там действительно живут два живых генерала - и только дура откажется от такой улицы!

Мария зарыдала на шее деда. Растроганный дед повел внучку в каморку, открыл ржавленый сундучок и достал изрядно засаленную ленту с привинченным золотым крестом-орденом. Крест был до того старинный, что дед Иван толком не мог сказать, откуда он у него - от отца или от деда, помнил только, что орден не французский, а британский, но уже не понимал разницы между Л и л и е й и Р о з о й, изображенной на кресте, - лилия изображалась на монархических гербах и знаменах Франции. Еще недавно урядник сетовал, что смерть забыла о нем, но теперь недолго гостить ему здесь и пора фамильную реликвию передать внучке. Да и утешить хотел ее в трудном замужестве.

– Береги, как я, детям своим. В нем весу золотников восемь будет. Не раз нужда давила, а сберег, не растранжирил отцовскую память. Да от лихих глаз храни...

ШАШКА И ПЛЕТЬ ГОСУДАРЕВЫ

Рабочие-путейцы в соседнем городе бастовали, требовали повышения платы. Железная дорога отказала им. Рабочие разобрали пути. Управляющий вызвал казачью сотню. На гнедых конях, в серых черкесках, в рыжих шапках и белых башлыках ехали казаки на усмирение, беззаботно бренча оружием, горяча коней, поигрывая ладными плечами, - шашка и плеть государевы.

Выгнали рабочих из бараков. Приказали свинтить рельсы. Путейцы не повиновались. Кожаные картузы. Сутулые спины. Маленький сотник Петр Глотов протяжно и молодецки подал команду:

– Шашки вон!

Бабы и дети кинулись врассыпную. Картузы с ломами и молотами стояли мрачно и обреченно. Бешенство вскипело в сердцах всадников, кавалеров его величества. Миг - и начнут кромсать бунтовщиков, трехтысячную толпу железнодорожников, набежавших из мастерских, депо, домов. Казакам все равно, сколько противника. Казаки не спрашивают: "сколько?", спрашивают: "где?"