Молоко волчицы

Спиридон толкнул коня, но тут Саван Гарцев застремил ему путь:

– Братцы! Станичники! Не расходись, богом молю! По былке веник сломать лёгко! Перережут поодиночке, ровно гусей! Становись в каре!

– Долой контрреволюцию!
– крикнул Антон Синенкин.
– Я, военный комендант, приказываю: оружие сдать немедленно!

– Как?
– привстал в стременах на носки Спиридон.
– Шашку сдать? А может, она, к примеру, жизнь мою спасала или от отца как память досталась? Тогда как, Денис?

– Если говорить честно, а по-другому говорить нельзя, то оружие все равно придется сдать - время военное.

– Ты в каком чине закончил германскую войну?

– Рядовым, - улыбнулся Денис.

– Оно и видно. Какой же дурак сдает оружие в военное время? Разве что вот так!
– Спиридон выхватил шашку и протянул лезвием Коршаку.
– Бери! Да надень сперва железную рукавицу!

Оружие составляло фамильную гордость казаков. В зеркальных клинках томленой стали сполохами вспыхивала пламенная казачья доблесть. Оружие поддерживало чувство собственного достоинства, начавшееся с чувства собственной безопасности. С малых лет мечта казака - кинжал, револьвер, шашка. Стамбульская семигранная винтовка, шашки секретного булата - гирла, волчок, гурда - ценились на кутанах и юртах дороже жизни. Случалось, за шашку отдавали жену. Владельцу чудесной гирлы прибавляли ранг. В одном ряду с оружием стояли только серебряные знаки, офицерский шарф, кони живая валюта, чеканно звенящая подковами. Собственно, большинство набегов совершалось ради захвата коней. Донесения о стычках начинались с перечисления захваченных или потерянных табунов, а уж потом - о раненых и убитых бойцах. Даже плети составили целый промысел шорников. Их плели многополосьем, отделывали махрами, кистями, снабжали жгучими нахвостниками, утяжеляли свинцом и медью, серебрили рукояти. Плеть необходима и для коня, и для порядка в семье и государстве.

– Человеку не нужно оружие, - не отодвинулся Коршак.
– Это волку нужны клыки да когти. А нам был бы плуг да конь. Но твою, золотую шашку, Спиридон Васильевич, мы оставляем тебе.

– Я офицер, мне и маузер не помеха.

– Именное оружие, холодное, оставим, - подтвердил Синенкин.

– Станичники, не верьте!
– кричит Роман Лунь и громко взводит курок нагана.

Тогда многие дослали патроны в стволы, а многие обнажили шашки.

Величайшим усилием Михей заставляет себя стоять под наганом Луня. В иной обстановке он сам бы уже перешел в наступление, но тут нельзя начнется бой.

Спиридон испугался, что выстрел грянет неминуемо в брата, и тронул Луня:

– Постой, Роман. Дай погутарить. Михей Васильевич, Арбелина-князя помнишь?

– Помню, - Михей сутулится, как от налетевшего ветра. Мысленно поблагодарив брата за помощь, он понял при упоминании Арбелина, что добром теперь не кончится тихий солнечный день с бережным шелестом камыша, с криками гусей на речке.

– Слова его на пиру помнишь?

– Ну?

– "Будете возвращаться в станицы - и захотят вас разоружить". Говорил он это? Или замстило тебе? Говорил!..

Неожиданно под ноги коня Коршака упал австрийский карабин.

– Берите!
– выехал в нейтральные Игнат Гетманцев.
– А кинжал не отдам - на нем серебра полфунта! И ружьецо у меня славное, потому как я живу охотничьим промыслом.

– На, черт с ней!
– бросают казаки винтовки неходового калибра трофейные.

– Пулеметы сдайте!
– приказывает Антон Синенкин, Коршак толкнул его, но поздно - приказ уже дан.

– Остановитесь!
– кричит Саван Гарцев.
– В присягу плюете! Оружие к бою!

– Отставить!
– командует Спиридон. Обтер приклад карабина.
– Пулеметы и винтовочки пока сохраним. Я еще не сдал сотню.

– Спиридон Васильевич, - начал Синенкин, но Спиридон оборвал его:

– Я командир сотни, и коли ты теперь не есаул, то я еще сотник, господин товарищ!

– Господин сотник, - с сожалением посмотрел на него комендант.
– Мы пускаем вас в станицу. Идите.

– А через час в гости пожалуете?

– Готовь хлеб-соль, можно и в гости, все же станичники.

– И пожалуете в гости при винтовочках и шашечках?

– Мы всегда при них - обязаны, но можем прийти и без них.

– Гостям мы завсегда рады, и вот на сей случай мне и понадобится моя верная жена-винтовочка. Я ее кровью добыл! И от бога не отступлюсь тоже! Спиридон крупно перекрестился, и за ним закрестились казаки.

Тут снова выступил Михей.

– Бога нет!
– хульно сказал он новые слова.
– Все попы придумали, чтоб на шее трудящего народа ехать!

– А ты почем знаешь, что бога нет? Смотри, заваришь кашу внукам-правнукам хлебать не выхлебать! Кто ты таков, хорунжий, кавалер георгиевский или мужик?

– Мужик!
– упрямо сказал старший брат.

– Сукин сын!
– как плетью, хлестнул сотник.

– А ну сдай оружие!
– взвился с конем Михей.

– Сдам, только допрежь башку срублю тебе, поганцу!

– Ах ты, волчья голова, сучье вымя!
– со свистом потянул шашку Михей.
– Погибай, контра!

– Погибнем - вырастет трава и прошумит казачью славу!
– вновь беснуется Роман Лунь, поднимая дальнобойный наган.

– Я сам управлюсь с ним. Роман, - слезает с коня Спиридон.
– Стань, гад, в позицию!

Михей легко спрыгнул с седла - джигит, - встал в изготовку.

– Шире круг!
– распорядился кто-то, как на танцах.

– Сотворите молитву, - подсказывают братьям казаки.

Кое-кто закурил. Саван Гарцев ест хлеб с салом, запивая из фляжки.

– Что вы делаете, братья, - говорит Коршак.
– Поединки давно запрещены. Мне тоже Арбелин дарил шашку. Будем держать их на врага иноземного. Обнимитесь с миром - и по домам все!

– Не лезь в семейные дела, - становится в позицию Спиридон.
– Он мне лихой татарин, а не брат родной, ежели в бога не верует!

– На, смотри!
– Михей распахнул бешмет, сорвал с себя нательный крест и швырнул его в траву.

Гул прошел по сотне, гнев, а Спиридон успокаивает казаков:

– Слушайте, други, ежели случится - похороните меня в могиле отцов, и, господа казаки, духом не падать, поминать весело - с вином, песнями и бабами, а мужиков из станицы гнать, гнать в три шеи!

– Стойте!
– кричит Коршак.

Куда там! Сотней не разнять - Есаулова порода!

Да и опасно теперь разнимать - бой завяжется, пусть уж лучше малой кровью решится семейный спор.

Клинки, даренные Арбелиным, скрестились. В полковой школе, на службе и на войне братья учились владеть кинжалом и шашкой. Но даже с турками и немцами так не бились молодцы - звон, свист булата. Красных человек полтораста да белых душ пятьдесят - замерли все, только руки нервно влиты в рукояти кольтов, маузеров и клинков. Круг ходил, как живая плазма яичного желтка на блюдце - по выгону. Потом резко вытянулся в сторону каменоломни, где братья ломали камень себе на хаты. Вот поединок идет над самой кручей яра - внизу шумит речка, за ней станица, и где-то там подворье Есауловых. Конники подталкивали то одного, то другого брата и на более ровное место; Но братья видели только одно: сердце друг друга, которое нужно поразить острой сталью, и круг с ровного выгона снова резко потек к терновым зарослям яра. В тернах Михей запутался, споткнулся, упал. Спиридон злобно вытянул противника по заду плашмя, как мальчишку, - не стал рубить, ожидая, пока поднимется брат. Но Михей ногами свалил Спиридона. Яростно секутся лежа. Клинки обагрены. Сталь сорвала одежду. У Михея тело крепкое, смуглое. У Спиридона бледное, в конопатинках. Оба стонут, катаясь в терновнике. Миг - и оба вскочили.