Молоко волчицы

Но долго еще после лета девятнадцатого года вспыхивали костры мятежей на Волге, Дону, Кубани и Тереке. Долго носилась по степям поредевшая сотня Спиридона Есаулова, встречаемая огнем в красных станицах за деникинскую службу. Наконец добрались домой, где еще правили белые.

После решительного поражения белых авторитет белой власти пошатнулся. Арбелин решил вернуть в станицы видимость довоенной, мирной жизни, заигрывал с казачьими низами, советовался со стариками. Он не мог простить Деникину его манифеста и при случае говорил офицерам:

– Надо и землю, и власть обещать всем вахлакам и пошехонцам, а потом, постепенно, вернуться к монархии и крепостному праву!

Атаман нашей станицы Усиков по старости попросился в отставку. Арбелин удовлетворил его просьбу. Удостоил беседы рядового хлебороба Федора Синенкина, сказал, что с его сыном Александром они приятели.

Федора кинуло в пот от намека об атаманстве. Стало быть, Синенкины не последние люди в станице, если мир нуждается в них. Атаманил же и сын Федора Антон, правда, при красных. Быть атаманом - верх доблести для казака, а казак и жив только доблестью. Моисей Синенкин был уже "как глупой", но о предложении князя услыхал и высказал последнюю волю:

– Федька! Атамань! Мы сроду попереди ишли!..

В смутное время принял Федор из сиятельных рук атаманскую насеку, не ведая, что это его смертный посох.

Поцеловал фамильный меч Арбелина, присягая на верность не помещикам и дворянам, а Старому Тереку. Федора удивляло, что Арбелин, раздавая серебряные палки простым казакам, сам оставался в тени, не брал себе никаких чинов и званий, а как бы состоял при высших чинах советником. И атаман спросил князя:

– Ваше сиятельство, почему бы вам не стать войсковым атаманом?

– Я не казак, - улыбнулся князь.
– Наше дело дворянское - в Сенате потеть, мужиком править. А куренями, станицами, войском должны править вы, казаки!

Ну как тут откажешься от атаманства!

На пиру в честь нового атамана Спиридон Есаулов пел:

Он на бочке сидел,

Он на крепость глядел

Сквозь прозрачные волны-туманы.

Вот поднялся туман,

Прискакал наш атаман,

И забили кругом барабаны...

Он на сером коне,

Грудь сияет в серебре,

По бокам пистолеты двойные...

Он коня осадил,

Черны усы закрутил

И сказал: - Ну, здорово, ребята!..

С утра атаман сел за стол в правлении. По правую руку положил насеку. Хотел перекреститься, но на месте иконы висел портрет Керенского - кто-то принес новой власти. С тоской посмотрел на чернильницу, полную мух, Буквы Федор знал, умел и читать, но только по-печатному, а по-письменному не разбирал. Увидел на площади парнишку, веснушчатого, стриженного бобриком Саньку Тристана, призвал к себе:

– Будешь писать атаманские бумаги, самому недосуг, поважнее дела есть. Зови стариков на сходку.

А дел за войну накопилось уйма. Казна станичная пуста, пока и атаману жалованье не идет. С казны и начинать решил. Обмозговал и предложил гласным старикам продать карачаевцам под выпаса Голубую балку - там одни каменья да маки растут.

Еще вопрос: кому будут присягать молодые казаки - Деникину, Шкуре (казакам чуждо несклоняемое окончание) или, по старинке, династии Романовых, перебитых в подвале Екатеринбурга?

– Народу, - разъяснил посмеивающийся в сторонке Арбелин. Он же предложил третий вопрос: принять в казаки всех желающих мужиков, иноверцев.

Старики не поверили ушам, попросили повторить, складывая ладони в слуховые трубки.

– Мужиков надо принимать в казаки, - не заспесивился князь.

– Ваше сиятельство, - нахмурился атаман.
– Казак есть божьей, особой царской милостью человек. Как архангелы при боге на небеси, так казаки при земных владыках. А ежели вы шуткуете, мы это понимаем - не пальцем деланы!

Князь объяснил, что казаки тоже вышли из мужиков, хотя когда-то говорил другое, припомнил Спиридон, командир станичной сотни. Сейчас же выгодно копить силы разными путями. Став казаками поголовно, народ русский спасет себя и веру от коммунизма. Старики посопели носами, но делать нечего - стратегия! В душе гласные решили не принимать всерьез новоказаков, если таковые пожелают быть. Таковые пожелали, душ сорок среди них несколько греков, армян, немцев, евреев. Атаманский писарь Санька Тристан внес их в Казачью книгу, родословный свиток станичников, документ о жизни и смерти.

Устроив дела станицы, Федор в чихирне за кружкой кислого вина решил устроить наконец судьбу дочери. Тошно смотреть, как изнывает молодая, здоровая баба. Надумал атаман повенчать дочь с отцом ее детей, Глебом Есауловым. А будет упираться, поганец, миром посечь, слава богу, теперь они, Синенкины, правят станицей.

И время свадебное подошло - зимние святки.

И вот в полном блеске атаманских регалий вошел подвыпивший Федор в хату Есауловых. Чтобы показать свою власть, не стал сметать снег с валенок, так и вошел в снегу. Глеб и Прасковья Харитоновна вечеряли. Чарочки по столу похаживали.

– Хлеб-соль!
– грозно рявкнул с порога атаман, покручивая ус.

– Милости просим, батюшка, - поклонилась атаману мать.

– Спаси бог, только от стола. Гутарить буду, сукин сын!
– нагонял страха на Глеба Федор.
– Нашкодил, кобель, и в кусты? Цыть!
– И стукнул насекой по столу - чашки-ложки подпрыгнули.

– Ты чего, дядя Федор?
– поднялся Глеб.

– А то, что судить тебя будем, мамая проклятого! Прасковья, дай-ка выпить чего, вот в мою кружку, - кружка у атамана на цепочке укреплена за серебряный пояс.

Выпил. Стал говорить тише.

– Глеб Васильевич, - заплакал Федор, - истерзал ты нас, душу вынул! Мы ведь Маруську за тебя прочили, Петра не хотели. Что есть у нас в доме возьми все, владей, только живите в законе, или тебе зятем атаманским мало?

– Да я разве против?
– отлегло от сердца Глеба - думал, дознался атаман про его махинации с конями, которых дважды продал белой армии. Сами же вы отдали ее за Глотова.

– Прасковья, приведи Маруську, я их сейчас сам повенчаю заместо попа!