Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе

Кое-что из особо жутких традиций публичной казни успели отменить. Реформаторы поняли, что сцены насилия, пьяный разгул и сквернословие во время медленного продвижения процессии с приговоренным от Ньюгейтской тюрьмы к Тайберну лишают экзекуцию необходимой торжественности. И тех, кого собирались повесить, этот путь отнюдь не настраивал на набожную и смиренную покорность принять свою судьбу от руки карающего закона. Многие из наиболее эксцентричных преступников, словно бы набираясь храбрости благодаря своей всенародной «известности», поднимались на эшафот, украшенные лентами и цветами, точно на свадьбу, и бросали монеты в толпу. Другие считали, что на последний выход следует закутаться в саван. Возможно, таким образом они давали понять, что предаются раскаянию, или хотели лишить палача хотя бы части того, что ему причиталось, – одежды приговоренного. Ведь палач получал и тело, и костюм того, кого казнил. Тело могли выкупить друзья или родственники, если у них имелись на это средства, в противном случае оно отходило врачам для анатомических опытов. Торговля палача с родными преступника часто происходила на людях, была упорной и недостойной и нередко кончалась безобразными потасовками, когда труп чуть не разрывали на части. Однако покойник и одежда являлись не единственным призом палача. Палач имел право продать веревку и, если повешенный был знаменит, выручал по шиллингу за дюйм. Если бы повесили Джона Уильямса, его веревка стоила бы никак не меньше этой суммы. К тому же Уильямс был франтом и свой последний выход на публику совершил бы в каком-нибудь щегольском костюме, за который можно было бы поторговаться.

А от трехчасового утомительного пути на Тайберн Уильямс был бы избавлен. В 1783 году место казни перенесли на площадь перед Ньюгейтской тюрьмой, где для каждого случая экзекуции возводили новый, затянутый черным помост, на котором в 1812 году расставались с жизнью приговоренные к смертной казни. Возвращаясь домой из плаваний, Джон Уильямс мог сам наблюдать подобные сцены. Казни представляли собой яркие события, и когда они случались, пустели фабрики, мануфактуры, кофейни и таверны. Казни влекли равным образом и разборчивых аристократов с тягой ко всему жуткому, и чернь. Можно было представить здесь самого Уильямса под руку с подружкой. Его необычные рыжеватые волосы тщательно причесаны, на нем аккуратный синий сюртук и синий, в желтую полоску жилет. Они пробираются сквозь толпу к месту, откуда лучше виден помост, и ждут волнующего момента, когда открывается люк виселицы и людей обуревает смешанное чувство страха и сладострастия. Казни в то время стали более гуманными. Они еще не совершались на научной основе, и нередко случались досадные неприятности, но с введением в 1783 году специального приспособления в виде люка приговоренный получал больше шансов моментально распроститься с жизнью. Смерть на повозках в Тайберне не отличалась милосердием. Тогда палачу или родным часто приходилось тянуть повешенного за ноги, чтобы прекратить его агонию, и каждая конвульсия тела сопровождалась проклятиями или возгласами сочувствия.

Однако виселица с люком, отличавшаяся большей гуманностью, убивала вернее, и оставалось меньше надежды оживить приговоренного. Случаи оживления происходили не часто, но о них знали. Согласно приговору, повешенный оставался в петле до тех пор, пока в нем теплилась жизнь. Момент же, когда жизнь покидала тело, определял палач. Он мог поместить узел в определенное место или вынуть повешенного из петли раньше, чем требовалось, и тогда последующее оживление приговоренного превращалось в сравнительно несложное дело. Преступник с деньгами и друзьями, готовыми о нем позаботиться, мог рассчитывать на преждевременное воскрешение из мертвых в ближайшей таверне, где нашлись бы необходимые для реанимации средства. Однако Уильямс на такое оживление уповать не мог. Но если казни в Ньюгейте стали более быстрыми и гуманными, толпа осталась той же и превращала путь от тюрьмы в Тайберн в мучительное испытание. Люди с самого утра занимали места с хорошим обзором – богачи и бедняки, воры и торговцы, мужчины, женщины, дети. Они коротали время до начала представления, сплетничая, смеясь, отпуская непристойные шуточки, по мелочи подворовывая и торгуя вразнос. Были такие, кто приходил из сострадания, но большинство – испытывая нездоровое любопытство, а некоторые – потому что для них не существовало большего наслаждения, чем зрелище агонии умирающего. Перенос сцены казни из Тайберна в Ньюгейт хотя и сократил это шоу по времени и охвату аудитории, но оно осталось у публики таким же любимым. Когда в 1807 году казнили Холлоуэя и Хэггерти за совершенное за пять лет до этого убийство, у тюрьмы собралось 40000 человек. Испугавшись давки, некоторые попытались уйти, но это только осложнило ситуацию, и более ста человек получили ранения или были затоптаны насмерть. На одной казни 1824 года присутствовали не менее 100000 человек. Не вызывает сомнений, если бы вешали Джона Уильямса, его казнь могла бы соперничать по массовости аудитории с этим событием.

Преждевременная смерть подозреваемого не только вызвала всеобщее разочарование, но были еще люди, которые, как и палач, лишились своей законной поживы. Ординарий тюрьмы, в чьи руки непременно попал бы Уильямс, не мог рассчитывать с выгодой продать напечатанную исповедь убийцы, добиться которой было его священнической обязанностью, а может быть, и развлечением. В то время ординарием Ньюгейтской тюрьмы был доктор права преподобный Браунлоу Форд. Доктор Форд был, вероятно, не хуже и не лучше большинства ньюгейтских священников. Позднее он рассказывал юристу и социологу Иеремии Бентаму о своем интересе к тюремной реформе. А еще в 1805 году подал министру внутренних дел длинный список предложений по совершенствованию полицейской системы. Однако в начале девятнадцатого века дела обстояли не лучше, чем теперь, когда пытаются нанять толковых людей на работу, которая требует самоотверженной отдачи, сострадания и духовной стойкости, но за которую не только платят мало, но которая и не возвышает человека в глазах общества. В отчете парламентского комитета о состоянии тюрем о преподобном Браунлоу сказано: «Помимо присутствия в часовне и общения с приговоренными к смертной казни, доктор Форд не отягощает себя многими другими обязанностями». Ему ничего не известно о моральном состоянии заключенных в тюрьме. Он никогда не беседует с ними наедине, не знает, если кто-нибудь из них заболевает, пока не получит приглашение на похороны, не посещает лазарета, так как это не входит в число его обязанностей. Когда некто мистер Дж.Т. Смит захотел встретиться с приговоренным к смерти заключенным и решил повидать преподобного Браунлоу, он нашел его в пабе в Хэттон-Гарден, где того считали завсегдатаем. Священник важно восседал в великолепном масонском кресле под величественным красным балдахином, а зал был окутан клубами поднимающегося к потолку дыма. Эта картина ярче, чем что-либо другое, дала Смиту представление о «Черной дыре Калькутты» [20] . Однако маловероятно, чтобы Браунлоу точно так же игнорировал «наиболее печально известных» приговоренных. Уж слишком интересно было их положение, а их исповедь могла принести немалый доход. Некоторых подопечных определенно стоило если не утешать, то не обходить вниманием, когда они своим грубым языком рассказывали, как не чтили день отдохновения, пили и морально разлагались, что и привело их к нынешнему плачевному положению. Пожалуй, впервые в жизни эти люди становились объектом такого пристального духовного интереса. Близкая смерть превращает скучнейших людей в объекты, к которым тянутся ближние, и неудивительно, что с тех, кто изъявил желание повидать приговоренных, стали взимать плату. Посещение монстра с Рэтклифф-хайуэй стало бы почти обязательной экскурсией для почитателей насильственной смерти. А исповедь Джона Уильямса, да еще расцвеченная преподобным Браунлоу (как же без этого?), стала бы украшением популярных книг о казнях. Опубликованный Фэрберном в 1811 году отчет об убийствах должен был казаться отчаянно неполным без традиционной исповеди и описания поведения Джона Уильямса на эшафоте.

20

Тюремная камера в форте Уильям в Калькутте, где якобы задохнулись несколько узников-англичан, брошенных туда набобом Сираджем уд-Даулой.

Но теперь, когда драма не могла завершиться публичным бесчестием убийцы на помосте у Ньюгейтской тюрьмы, следовало придумать приемлемый альтернативный сценарий, чтобы ублажить толпу и в полной мере продемонстрировать отношение общества к преступнику. В понедельник 30 декабря «Таймс» объявила: «В субботу мистер Кэппер встретился с министром внутренних дел, чтобы обсудить, применима ли общепринятая в правосудии практика захоронения лишившего себя жизни преступника на ближайшем от места его самоубийства перекрестке к данному, выходящему за рамки обычного, случаю». Нет точных сведений, как проходило их совещание, но сразу после этой встречи Беккетт написал магистрату:

«Я переговорил с мистером Райдером по затронутому вами нынешним утром вопросу. Он согласился с мнением, что желательно похоронить Уильямса в Шэдуэлле. У него также нет возражений, чтобы труп выставили на всеобщее обозрение в месте погребения, но при условии, что это не вызовет волнений и если, по мнению магистратов, опирающихся на помощь отобранных местных полицейских и сотрудников речной полиции Темзы, не приведет к неприятностям. Будьте также любезны повидаться с коронером и обсудить всю процедуру, которая, как я понимаю, намечена на понедельник».

Письмо завершалось просьбой проконсультироваться со Стори и Марклендом по поводу распределения денег, обещанных в качестве вознаграждения.

Процедура, на которую ссылается Беккетт, хорошо известное предание позору преступника, который, не дождавшись казни, лишает себя жизни. Таких людей хоронят в темное время суток на перекрестке четырех дорог и вбивают в их трупы кол. Официальных правил на этот счет, видимо, не существовало, а традиция уходит корнями в древнее поверье, что только забив в тело преступника-самоубийцы кол, можно лишить его дух возможности возвращаться на землю и докучать живым. Значение перекрестка в святости символа креста. Но более распространено убеждение, что призрак преступника, если ему удастся вырваться из могилы, даже с загнанным в грудь колом, растеряется, не зная, какое из четырех направлений выбрать. Практика подобных захоронений, безусловно, существовала в то время, хотя уже подвергалась критике. Есть свидетельства, что последнее погребение такого рода состоялось в 1823 году. Некоего Гриффитса закопали ранним утром на перекрестке Итон-стрит, Гроувенор-плейс и Кингз-роуд, но в его труп кола не забивали. Иногда тела преступников выставляли напоказ публике. В декабре 1793 года лондонец Лоуренс Джоунс был приговорен за кражу к смертной казни, которая должна была состояться 8-го числа. Но когда в его камеру явился надзиратель, чтобы подготовить приговоренного к смерти к наставлению и последнему причастию, он нашел его мертвым. Джоунс умудрился удушиться самым хитроумным образом: обмотал завязки от штанов вокруг шеи, другой конец привязал к кольцу, к которому крепилась его цепь, и, упершись обеими ногами в стену, лишил себя жизни. Его запеленутый в саван труп в кандалах и с плотно прикрытым лицом выставили на доске на открытой повозке, а затем, забив в сердце кол, сбросили в яму в начале Хаттон-Гарден. Не исключено, что именно этот случай вспомнили магистраты, когда решали, как поступить с трупом Уильямса. Однако существовало различие: Уильямса не успели признать виновным и не приговорили к смертной казни. Он так и не предстал перед судом. И не воспользовался самым древним и почитаемым у англичан правом – заступиться перед присяжными за своих подельников.

Магистраты Шэдуэлла были не единственными людьми, у которых имелись соображения, как поступить с телом Уильямса. В выходные сэр Джон Карр писал в своем доме на Райнер-плейс (Челси) письмо министру внутренних дел, в котором настолько преобладали чувства, что это пагубно сказалось на пунктуации:

«Сэр Джон Карр выражает свое уважение мистеру Райдеру и берет на себя смелость предложить как учитывая ставшую очевидной вину негодяя вызвавшего своей жестокостью страх и возмущение среди граждан превратить его в спасительный пример низшим сословиям и провезти тело этого Уильямса от тюрьмы Колдбат до Рэтклифф-хайуэй где церемония должна продолжиться в соответствии с законом. Труп под красной тканью с открытым лицом необходимо положить на укрепленную на повозке доску куда же поместить орудия убийства и впереди оставить место для палача. Кол который вобьют в тело вручить надежному полицейскому а констеблям поручить держать толпу на расстоянии от повозки. День шествия и названия улиц по которым пойдет процессия заранее объявить в газетах».

На письме имеется пометка Беккетта: «Мистер Райдер благодарит сэра Карра и извещает, что уже принимаются меры, схожие с теми, которые предлагает он». А вот цитата из «Икзэминэра»: «Поскольку преждевременная смерть Уильямса не позволила довести до конца правосудие, должное прояснить самые подозрительные обстоятельства дела, магистраты пришли к мнению придать погребению негодяя-самоубийцы особую торжественность и гласность».

Примерно в десять вечера в понедельник 30 декабря главный констебль прихода Святого Георгия Робинсон в сопровождении своего помощника, сборщика налогов Хэррисона, и констебля Мэчина прибыли в тюрьму Колдбат-Филдс, где им было выдано тело Уильямса. Труп поместили в наемный экипаж. С ним устроился помощник главного констебля. Закрыли накрепко дверцы и задернули шторки, а лошадей пустили быстрой рысью. Остальные три господина посчитали безопаснее ехать в другом экипаже. Несчастный помощник главного констебля все время, пока под стук колес по брусчатке они летели к сторожке прихода Святого Георгия, словно завороженный незрячими мертвыми глазами монстра с Рэтклифф-хайуэй, не мог отвести взгляда от его лица. Если вспомнить, в какой истеричный и суеверный страх поверг этот, видимо, не совсем нормальный человек Лондон, можно представить, что поездка получилась не из приятных. Труп мотался на сиденье напротив, а помощник главного констебля старался не думать, что произойдет, если лошадь оступится, экипаж встанет и толпа увидит, с каким он едет страшным попутчиком. Не много останется шансов, что тело Уильямса не разорвут на части. Да и его собственное будет в большой опасности. Поездка показалась ему мучительно долгой, и он вздохнул с облегчением, когда почувствовал, что экипаж с задернутыми шторками останавливается в начале Шип-эли у сторожки прихода Святого Георгия, известной под названием «Карусель». Грубые руки ухватили труп и бросили в то, что называлось «черной ямой», дожидаться начала завтрашней церемонии.

Во вторник в девять утра в сторожку прибыл главный констебль со своими людьми. С ними приехала повозка, оборудованная таким образом, чтобы обеспечить наилучший обзор тела и лица предполагаемого убийцы. На ней от одного конца до другого была сооружена наклонная плоскость из досок. На эту плоскость положили труп. Ноги Уильямса опирались на поперечную перекладину, а чтобы тело не сползало, под мышки пропустили веревку и закрепили под досками. Все современные этому событию отчеты сходятся в том, что лицо покойника выглядело свежим и розовым без заметных признаков восковой бледности. Волосы замечательного рыжеватого оттенка вились по щекам. На Уильямсе были синие панталоны и украшенная оборками белая рубашка с открытым воротом. Рукава закатаны до локтей. Ни сюртука, ни жилета. Руки в синевато-багровых пятнах, в связи с чем «Таймс» заметила, что «руки Уильямса от локтей до кистей казались почти черными».

Саму повозку украсили подобающим образом. Слева от головы покойного был укреплен в вертикальном положении испачканный в крови молот. Справа также вертикально расположили стамеску. Над головой поперек площадки положили найденный рядом с телом Уильямсона лапчатый лом и параллельно ему – заостренный на конце кол. Примерно в половине одиннадцатого процессия двинулась от сторожки. «Таймс» с официальной точностью сообщает о порядке следования людей:

«Констебль Шэдуэлла мистер Мэчин

Сборщик королевских налогов мистер Хэррисон

Булочник мистер Ллойд

Продавец угля мистер Стрикленд

Книготорговец мистер Барфорд

Суперинтендант Ост-Индской компании мистер Гейл

Все верхом на серых лошадях

За ними:

Констебли, старшины и патрульные прихода с саблями наголо

Церковный староста в официальном облачении

Главный констебль прихода Робинсон

Тело на повозке и за ним

Большое число констеблей».