Молот Тора

– Ну вы даете, профессор! Вы еще и поэт! – не удержался Петрович.

Сенявин даже не глянул в его сторону и продолжал:

– Однако Плоть Руси, от отца и матери унаследованная, была слишком языческой. К тому же еще до крещения, после того как Хельги-Олег подчинил себе Кенугард-Киев, началось чудовищное смешение кровей. Ведь Киев был своего рода отстоем Великого переселения народов. Веками Азия двигалась в Европу, и чуть ли не каждое племя, вернее, его пенные ошметки, отбрасывало и прибивало к Киеву, где они оседали и перемешивались… Американцы называют себя melting pot – «плавильным котлом». Но по сравнению с нашим котлищем у них, господа, котелок, кастрюлька, почти новенькая!

– «Кастрюлька» у американцев! Браво, профессор! – теперь Ведущий не удержался. Сенявин же невозмутимо вещал:

– Взрослого Разумения у девочки, ясное дело, не было, и различные желания толкали ее в разные стороны. Историки называют это княжеской междоусобицей. Душа Руси металась между севером и югом, между Новгородом, Киевом и Владимиром и еще сильнее – между чистым христианским Сердцем и взрослеющей Плотью, наливавшейся земляной языческой силой. С биологической точки зрения дело, по сути, обычное; с такой-то гремучей наследственностью! И девица уж больно приметная и желанная. Многие на нее стали заглядываться, разные женихи стали являться и притязать. Шведа и германца Русь наша без труда отохотила. Но с Востока нагрянул Хан, сладить с которым тогда даже китайские императоры не могли. Хан ее, сладкую и разнузданную, сначала изнасиловал, а затем взнуздал и сделал своей наложницей.

Сенявин поднялся, взял из шкафчика стакан, налил в него пива и с жадностью к нему приложился.

Трулль что-то разглядывал в смартфоне.

Митя смотрел в сторону берега, где туман уже не дымился, а на полянах сгустился и уплотнился.

Почти опустошив стакан, Профессор заговорил:

– Сие произошло, когда, по нашему биологическому исчислению, Руси едва исполнилось двадцать два года… Хан был первым сожителем Руси. Историки называют это мужское господство монголо-татарским или ордынским игом. На мой взгляд – и на взгляд некоторых других вдумчивых историков, Ключевского например, – он был самым благоприятным сожителем для Руси. Хоть и крут, и жесток был, но держал при себе много наложниц, так что ездить к нему и ему отдаваться надо было лишь изредка. На Сердце и ту часть Души, которая к Сердцу привязана, Хан не претендовал. Требовал лишь, чтобы молились за его здоровье и благополучие. А в целом на христианскую веру не покушался, церкви не разрушал и новые разрешал строить. При нем, при Хане, расцвело русское православие. Множество святых людей объявилось, дабы свидетельствовать о Христе: от благоверного князя Александра Невского до великого нашего святого подвижника Сергия Радонежского, учителя и наставника многих других угодников и основателей божьих обителей. Храм Веры в Сердце Руси окреп и вознесся, и церкви земные к нему радостно прилепились. До него, до Хана, когда Русь свободной была, в своей свободе часто вредно безумствовала. А тут волей-неволей пришлось ей за ум взяться. Один за другим во главе русского державного Разумения встали Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Владимир Андреевич Храбрый и другие достойные правители-воины. Плоть свою Русь многократно расширила и укрепила: от Смоленска до Пермского края, от Белого моря до Путивля. Три главные русские крови – норманнская, словенская и угорская, – которые раньше друг с другом ссорились, теперь примирились, и норманнская стала бесстрашно громить врага, угорская – творить чудеса выносливости и терпения, а словенская их творчески вдохновляла. Пока наконец не созрела великая мысль окончательно сбросить ханское иго и прогнать старого насильника. Мысль эту, как вы догадываетесь, историки называют Иваном Третьим, или Великим. По их летосчислению произошло сие в тысяча четыреста восьмидесятом году. Руси же тогда исполнилось тридцать шесть лет. Это была уже давно взрослая и сильная женщина. Она теперь носила другое имя – Московия… И у нее появился новый сожитель. Он давно присматривался к Руси, но подступать к ней стал, когда Хан уже совсем одряхлел.

Сенявин допил остатки пива и, похоже, собирался вновь наполнить стакан. Но Драйвер вдруг выпрыгнул из-за руля, отнял сосуд и обслужил в мгновение ока.

– И кто этот новый сожитель? – спросил Ведущий, потому что Андрей Владимирович держал в руках полный стакан, глядел на него и хранил молчание.

Профессор отхлебнул из стакана и стал объяснять:

– Я буду называть его Ромеем. Потому что ромеями называли себя жители Византии. А новый сожитель Руси-Московии был духом из этих краев. Он, этот Ромей, считал себя прямым потомком римских императоров и русского Рюрика объявил четырнадцатым коленом от Августа, кесаря римского… «Москва – Третий Рим, а четвертому не бывать». Вы это, наверное, слышали?.. Считая себя римлянином, Ромей на самом деле, как мы вчера говорили, был, скорее, вавилонянином. Тогда-то и приползла к нам из Византии-Вавилонии и поселилась в русском политическом болоте многоголовая Гидра – все эти «подлокоточники», спальники, стольники, которые со всех сторон окружили царя, яко пауки, оплели его властной своей паутиной; яко тарантулы, ядом своим стали травить державное Разумение; яко аспиды, расползлись по Плоти народной… Мы об этом тоже вчера упоминали… Мало того! Ромей и его прихлебатели вознамерились подчинить себе самое Сердце Московии – ее Православие, подмять под себя церковь и ее в слугу превратить. До Сердца им было, конечно же, не добраться. Потому как, напоминаю, там истинно верующие люди живут, перед любыми напастями устоят и греха к себе не подпустят. Иное дело та часть Души, где земная церковь находится. Она и от разума-власти, и от плотских земных желаний куда менее защищена. Она, паства народная, частично уступила этому ромейскому вожделению, а частично стала от него защищаться. Но вера ее затуманилась. В этом душевном тумане возникла иная Троица… Не знаю, поймете ли? Потому что тут требуется богословская подготовка… Вместо Бога-Отца из тумана явился древний бог Саваоф, суровый, грозный своим Страшным судом и бесконечно далекий от страждущего человека, ни в коей мере не Отец ему… На место Господа нашего Иисуса Христа встала Пресвятая Богородица, кроткая и милостивая наша Заступница. А вместо Духа Святаго – тот самый греческий бог Дионис, который в Фивах родился, но в Индии, на горе Ниса, воспитывался… Вон, полюбуйтесь!

Профессор указал в сторону берега, который в этот момент полностью заволокло туманом. Туман походил на тонкую марлю, в которой то проступали, то исчезали деревья.

– В тумане прежнее Православие растворилось. А выступило нечто иное – на первый взгляд вроде бы прежнее христианское, а ежели приглядеться – языческое, азиатское, дионисийское, но в русские цвета окрашенное… От этой, с вашего позволения, русской троицы, в Душу Московии потекли как бы три реки. От Отчима-Саваофа – великая русская тоска и бездомная неприкаянность. От Матери-Богородицы – вселенская нежность, трепетная женственность, даже в самых отважных и мужественных душах, и милосердное всепрощение, которое часто оборачивается вседозволенностью. А от Диониса, предводителя безумствующих женщин, любителя неожиданных метаморфоз, бога трансовых возлияний, в Византии – юродивого, на Руси – скомороха… С той поры пошло у нас пьянство именно дионисийское – не от радости, а от тоски, не для веселья, а чтобы забыться, уйти от тяжкой и унизительной жизни. Пьянство почти литургическое… Господи, прости меня грешного!.. Но ведь Матушка-Заступница, русская наша Богородица, во-первых, все нам простит в надмирном своем милосердии. А во-вторых, разве не она когда-то велела Сыну своему превратить воду в вино, чтобы гости на свадьбе могли вдоволь напиться. Его первое чудо!..

Сенявин замолчал и гневно уставился почему-то в спину Петровичу. А тот обернулся и спросил:

– Может, прикажете водочки налить?

В ответ на эту бестактность одна из бровей Профессора поползла вверх. Петрович же испуганно заморгал и пояснил:

– Вино на пиво – диво!

Брезгливо скривив губы, Андрей Владимирович отвернулся от Драйвера и, глядя на Трулля, объявил:

– Не только, говорю, пьянство. Но также русское юродство – как реакция Сердца на грех Души – и чухонское вертлявое шутовство! У нас от этих безобразий и Смута возникла.

– Смута?! – удивился Александр. – Вы имеете в виду историческое Смутное время?.. Простите, я не ослышался?

– Не ослышались, – отвечал Профессор. – Пьянство менадовое ведет к тому, что точнее всего было бы назвать, простите за грубое слово, блядством… Но мы давайте будем соблюдать приличие и именовать его блудом… Хотя со строго научной точки зрения… Блуд, во-первых, слишком общее понятие, а это другое на «б» – намного конкретнее. Во-вторых, блуд понятие интернациональное, а наше русское блядство – черта национальная и типическая. Недаром наша народная речь без этого «б» – междометия как бы немеет… И наконец, блуд у других народов – понятие, как правило, негативное. А у нас блядство, блядует, блядун… Вы попробуйте душевно вслушаться в эти родные слова!

Петрович на каждую фразу Профессора радостно кивал и беззвучно шевелил губами.

Сенявин на него вновь презрительно глянул и решительно объявил:

– Одним словом, договорились, и Смутное время будем называть Русским блудом!.. К этому при Ромее-сожителе всё неизбежно шло. Разумение, как мы помним, призвано управлять национальной Душой и Плотью. А это управление с каждым последующим управителем было все менее, я бы сказал, разумным. Иван Грозный, конечно, крутым и могучим царем себя нам явил и русскую Плоть на Восток заметно расширил. Но слишком ромействовал: святого митрополита Филиппа изгнал и казнил, пьянствовал и безобразил, разумных своих так часто и кроваво перебирал, что в голове государства кровоизлияние произошло. Сперва к власти больной выродок пришел. Следом за ним – Годунов, незваный и хуже татарина… Простите за каламбур, если вы его поняли… Еще при Федоре Годунов поставил Руси первого ее патриарха. Но разве мог он, Иов, ромейский и карманный, ее образумить. Душа менадовая становилась все более бессознательной и в эту бессознательность утешительно погружалась. Плоть угнетенная, изголодавшаяся рвалась на свободу, навстречу спасительному пьянству и радостному блуду… Она ведь в блуде норманнском, на пути волжском зачата была и свое путевое происхождение всегда помнила…

Профессор перевел дух и продолжал:

– Историки совершают ошибку, когда пытаются рассматривать Смутное время как внешнее насилие над Русью. Еще Сергей Соловьев, наш великий историк, на это указывал. А я вам так, господа, заявляю: она сама, сорокатрехлетняя Русь-Московия, этот блуд учинила и радостно ему предалась. Она, как только явилась возможность, прогнала своего Ромея-сожителя и в безмужний загул ударилась. Народ, конечно, страдал. Но он всегда страдает в ее непомерной и разнузданной Плоти. Она этой блудной свободой радостно упивалась. Разных Лжедмитриев себе измыслила, и они ей были роднее ромейских правителей, Годунова и Шуйского. Из русской плоти повыскакивали вечно пьяные и неистовые казаки. Они-то и кипели, и безумствовали в ее разгульном естестве. А всякие там поляки, литовцы, шведы и прочие немцы были как оводы, которые жарким летом мешают вожделеющим парам насладиться друг другом на воле… Они лишь жалили в голые задницы маринок и митек и еще пуще разжигали блудливое желание. Серьезной опасности они не представляли. Кому было нужно их католичество, в которое они собирались обратить Московию? Русь от этой чужой веры отказалась еще в своей юности, наголову разбив и шведов, и немцев. Их якобы польские правители, эта шайка трусливых разбойников, – да бросьте, господа историки, они нашим русским курам всегда были на смех!.. Опасность представляла лишь сама Матушка-Русь, которая эту смуту затеяла и в нее погрузилась. И когда она это осознала… Вернее, когда сначала Плотью ощутила, затем Душой почувствовала, что свобода для нее губительна и надо обратиться за помощью к Сердцу.

Профессор огладил усы и уточнил:

– Плоть родила Земское ополчение и выдвинула Кузьму Минина. От Сердца им в сретение снизошел и возглавил князь Дмитрий Пожарский, по мне, святой человек, хоть и не канонизированный официально. Шведов и полячишек Русь выблевала из себя – да, тяжко и болезненно, с кровавым поносом. Но от чужой заразы и собственного пьяного отравления очистилась.

Сенявин принялся оглаживать бороду и продолжал:

– Ромей вернулся и с ним Романовы: Михаил, Филарет и Алексей Михайлович, правители, понятное дело, ромейские, но, в отличие от прежних выродившихся Рюриковичей, свежие, полные сил и на своем горьком опыте познавшие, что такое в Московии смута и блуд. Как умели, принялись восстанавливать прежний порядок: залечивать раны на Плоти, взнуздывать ее одичавшие желания, устроять Душу, приближая ее к православному Сердцу… И тут при Алексее Михайловиче выздоравливающей Руси был послан человек, про которого Ключевский говорит: из русских людей не знаю человека крупнее его. Великий святой человек. О нем много россказней разные псевдоисторики сочинили. И церковью нашей он до сих пор святым не признан. Но этот великий святой человек явился из самого нашего Сердца и был человеком Храма… Родился он там же, где и Минин с Пожарским – на спасительной Нижегородской земле. И звали его тоже Минин, но не Кузьма, а Никита, «Победитель» – чем не перст Божий! В прославленном Соловецком монастыре принял он другое победное имя – Никон. Московии едва исполнилось сорок четыре года, когда Никон повстречался с Алексеем Михайловичем. Он так молодому царю полюбился, что через три исторических года стал Новгородским митрополитом, а еще через три года – обратите внимание на эти троицы! – Патриархом Московским. К этому титулу он скоро прибавил наименование «Патриарх всея Великия и Малыя и Белыя России», потому как при нем состоялось историческое воссоединение Московской Руси с Киевской Русью, некогда отторгнутой польско-литовскими захватчиками. А следом и Белоруссия присоединилась к Московии. Окрепла и еще более расширилась ее Плоть… Но главным своим поприщем, промыслительным послушанием он, Никон, полагал возвращение к исполнению Первой Христовой заповеди: «Возлюби Бога всем сердцем своим и всем разумением своим!» То бишь Разумение, или власть мирская, Бога должна любить и путями за первоназванным Сердцем следовать, а не себя превозносить. Духовную власть Никон сравнивал с солнцем, а царскую власть – с луной, которая своим сиянием обязана солнечному свету… Сказано также: «Возлюби Бога всей душою своею». И вот, дабы лучшую часть русской Души соединить с верующим Сердцем, земную церковь от ромейского дионисийства и дурманного язычества освободить и к Храму Господню приблизить, святейший Никон праведные монастыри стал строить, из которых Воскресенский, Новоиерусалимский самый известный и самый показательный, ибо об Иерусалиме и Иордане свидетельствует. Мало того, благочестивый и христолюбивый Никон провел поистине очистительную православную реформу… О ней много книг написано и до сих пор споры ведутся. Но я вам скажу, дорогие мои: одно то, что разного рода раскольники, языческие самосожженцы, двуперстники и двугубцы – число «два», да будет вам известно, число сатанинское! – против этой реформы ощерились и окрысились, одно это говорит за то, что Никонова реформа была великой и праведной и в светлое, радостное Царство Христово вела, а не в купель огненную, к иконам замшелым и рясам полуистлевшим от старости… За то и принял мученичество. В году тысяча шестьсот шестьдесят шестом от Рождества Христова – число зверя услышали? – церковный собор лишил Никона патриаршества и сослал сначала в Ферапонтов, а через год – в Кирилло-Белозерский монастырь… Пятнадцать лет Никон пробыл в ссылке… Руси исполнилось сорок восемь лет.

Сенявин опустошил стакан и закрыл глаза.

Трулль восхищенно прошептал:

– Про Никона гениально! Я такого ни у кого не встречал! Браво, профессор!

Андрей Владимирович один глаз приоткрыл и как бы недоверчиво покосился на Александра.

– Про Петра, наверно, еще интереснее будет! – продолжал восхищаться Телеведущий.

На выдвижной столешнице шкафчика Профессор увидел полную рюмку водки и задумчиво произнес:

– Боюсь, разочарую вас… О Петре почти каждый высказывался, и столько разного написано, что ничего нового не скажешь.