Молот ведьм

Она выбрала одну из фотографий, где лицо было взято крупным планом: щетина на черепе и подбородке примерно одной длины, суженные глаза уставились в камеру, здоровенный кулак сжимает руль, комментарии — «Ты тут на Стэтхема похож!», «Ага, перевозчик, бля!», «Так и живем!». Скачала фото себе на компьютер, уменьшила до нужного размера и сбросила на печать. Потом встала, прошла в спальню и переоделась в простое черное платье с длинными рукавами и темные туфли без каблуков. Из ящика комода вытащила маленький кожаный клатч. Вернулась в гостиную и вытащила из лотка принтера лист глянцевой бумаги с распечатанной фотографией примерно такого размера, как размещают на водительском удостоверении. Аккуратно вырезала картинку маникюрными ножницами, положила ее в клатч и вышла из квартиры.

На первом этаже, сразу напротив входа в подъезд, была низкая, деревянная, обитая листами крашеного железа дверь, запертая на большой висячий замок. Прима достала из сумочки связку ключей, выбрала нужный и вставила в скважину. Дужка с тихим лязгом выскочила из паза. Прима потянула за круглую металлическую ручку и вошла в небольшую квадратную комнату с низким пыльным потолком, которого она едва не касалась головой. Вязкая, душная тьма пахла плесенью. Прима плотно закрыла за собой толстую дверь, задвинула громыхнувший железный засов и включила фонарик. Впрочем, она бывала тут так много раз, что вполне могла бы обойтись и без него. Тонкий яркий луч высветил свисающую с потолка мертвую паутину, стены, покрытые слоями жирной грязи и огромную, низкую, осевшую до самого пола кровать в дальнем углу, занимающую почти все пространство тесного помещения. Кровать была завалена отсыревшими, гниющими матрасами и одеялами, слипшимися в несколько толстых слоев и скомканными посередине так, что казалось, будто под ними кто-то лежит. Прима протиснулась мимо кровати, стараясь не задеть заплесневевшие залежи тряпья, добралась до противоположной стены и открыла еще одну маленькую деревянную дверь. За ней было несколько стершихся, скользких каменных ступеней, похожих на грязные обмылки, ведущих в узкий подвал с земляным полом, тусклыми лампами в металлической сетке и трубами отопления, источающими жар и покрытыми каплями зловонной испарины. В самом конце подвала, в грубой кирпичной кладке стены была следующая дверь, стальная и казавшаяся относительно новой. Прима вставила ключ в замочную скважину и повернула его четыре раза. Из провала, уходящего вертикально вниз, пахнуло холодом. Железная лестница без перил, со ступенями из металлической арматуры, исчезала в зияющей тьме подземелья. Прима осторожно встала на верхние ступени, тщательно заперла за собой стальную дверь и стала спускаться вниз.

Ступеней было тринадцать. Когда они кончились, Прима оказалась на небольшой круглой площадке с отвесными, неровными стенами, образованными старыми, осевшими в землю фундаментами давно канувших в небытие домов. Вокруг были лишь тьма и безмолвие, только откуда-то издалека слышался звук падающих капель, да шуршали за стенами крысы, пролагающие свои извилистые ходы среди старинных руин. Прима повернулась, сделала шаг, открыла замок в последней железной двери в низкой арке, пошарила рукой и нажала на клавишу выключателя.

Вспыхнул свет.

Простая лампа под сводчатым кирпичным потолком была слабой, неяркой, но после кромешной тьмы ее желтоватое свечение показалось ослепительным. Прима ступила вперед и остановилась посередине подземной крипты. Пол здесь был каменный, сложенный из истертых булыжников, словно старинная мостовая. В центре была круглая, массивная решетка люка, сквозь которую откуда-то снизу, из неведомой глубины, поднимались миазмы застоявшейся воды и нечистот. Из позеленевших камней тут и там проросли бледные грибы; вдоль стен стояли высокие вазы с сухими высокими травами, мертвыми и живыми цветами на длинных стеблях — яркими, страшными, никогда не видевшими дневного света. На полках низких, грубо склоченных стеллажей, лежали толстые кипы пожелтевших, покрытых белым налетом бумаг, несколько ножей разных форм и размеров, старых и новых, блестящих и тронутых ржавчиной, ножницы, мотки веревок и выцветших лент, оплетенные нитками пряди волос, тряпки и лоскуты, стопка смятых грязных пеленок, разноцветные камешки, пара старинных помутневших флаконов; на отдельной полке сидели рядком голые пластмассовые куклы без глаз и волос, вытянув перед собой коротенькие ручки, словно приглашая к игре, в которую не хотелось играть. Между полок стояли толстые черные свечи. Отдельно, на низкой скамеечке, рядом с люком, находился длинный жестяной сундучок.

Потайная комната девочки, играющей в странные игры. Ясли для мертвых детей. Жутковатый, молчаливый уют.

Прима уселась на холодный пол у самого края люка, положила рядом кожаный клатч, вздохнула и прикрыла глаза.

Время споткнулось, сбилось с шага, а потом и вовсе остановилось. Замолкла далекая капель. Замерли, притихнув, крысы в стенах. Тишина сделалась абсолютной.

— Здравствуй, бабушка, — еле слышно прошептала Прима.

Из-под решетки люка донесся далекий, но отчетливый звук, словно кто-то с усилием вытащил ногу, увязшую в болотной трясине, или лопнул большой пузырь вздувшейся жидкой грязи.

Прима открыла глаза и улыбнулась.

Глава 19

Июнь 1979 года.

Лера не спала: лежала в кроватке, смотрела на двери кладовки и ждала, когда там опять зажжется свет.

Первый раз это произошло на следующую ночь после того, как они с Викой нашли сундучок в заброшенном доме. Лера сама не понимала, почему внезапно проснулась: просто открыла глаза и все, как будто и не спала вовсе. Было, видимо, уже очень поздно: полоска света между шторами на окне из светло-серой превратилась в бледно-сизую. В синеватом ночном свете все предметы казались черными, с заострившимися углами, совсем другими, чем днем: большой шкаф напротив ее кроватки, стул, неширокая тахта у окна, на которой неподвижно лежали папа и мама, рядом с тахтой — коляска, в которой спал трехмесячный братик Андрюшка. Лера чувствовала, будто оказалась в дремучей чаще загадочного, заповедного леса, в который никогда не заходила так далеко, даже на Новый год, когда ей разрешали вместе со взрослыми не спать до полуночи и еще чуточку позже, пока не приходил с подарками дед Мороз, удивительно похожий на соседа дядю Яшу. А сейчас она оказалась совсем одна, в неподвижных сумерках и непривычной тишине. Лера сжимала в кулачке куколку в белом платье и прислушивалась к ночным звукам: вот за дверью в соседней комнате всхрапнул во сне дедушка, бабушка беспокойно заворочалась на кровати; вот еле слышно тикает будильник, как будто стальной паучок бежит, перебирая множеством тоненьких ног; вот скрипнула половица и зашумела в далеких трубах вода. В темных полированных дверцах шкафа Лера видела отражение своей кроватки, с высокими поручнями и решеткой из тонких деревянных реек. Конечно, она была уже большой девочкой, а кроватка — совсем детской, но мама говорила, что осенью, когда Лера пойдет в школу, ей купят настоящий диван, как взрослой, а кроватку отдадут братику. Она стала думать о том, каким будет этот диван, и удобно ли будет на нем спать, и куда поставят ее кроватку, ведь в комнате и так тесно, и почти уже заснула снова, как вдруг в кладовке зажегся свет.

В этой кладовке хранились книги на широких крепких полках, по которым можно было лазать, как по лестнице, полотер, а еще множество огромных старых чемоданов и мягких узлов с вещами, сложенных за занавесью из плотной ткани. Двери в кладовку располагались напротив окна, в ногах Лериной кроватки, и имели небольшие окошечки с желтыми занавесками. Вот за этими окошечками и загорелся свет.

Лера вздрогнула и замерла. Сон прошел, как не бывало. В ушах зазвенело: может быть, от страха, а может, потому, что она изо всех сил слушала, не раздастся ли из кладовки какой-нибудь звук. Но было тихо. Только желтоватый свет горел за окошечками, как будто в кладовке кто-то был. Лера подумала было позвать маму, но побоялась: она испугалась того, что может случиться, если мама проснется, встанет и откроет двери кладовки. Лера лежала, не шевелясь и не отводя взгляда от светящихся окошек, а потом моргнула — и свет погас, как и не было.

На следующую ночь свет зажигался и гас до самого утра. Но теперь к нему добавились еще шорохи и стук, как будто кто-то искал выход из кладовки, но пока почему-то не находил. Когда внутри что-то стукнуло особенно громко и послышалось глухое царапанье по двери, Лера с трудом сдержалась, чтобы не закричать во всю мочь — но вдруг подумала, что будет, если это не поможет. Что, если она будет кричать, звать папу, маму, дедушку с бабушкой, а они не проснутся, так и будут лежать неподвижно, а то, что возится за дверями кладовки, услышит ее крики, поймет, что Лера не спит, и выйдет.

И тогда ей придется увидеть.

Лера зажмурилась так, что из глаз стали сочиться слезы, стиснула куколку в руке и неподвижно лежала, пока звуки не прекратились — всего за несколько минут до того, как завозился у себя в коляске Андрюшка и мама встала, чтобы его покормить.

Весь следующий день Лера была сонной и вялой. Мама посмотрела на ее осунувшееся личико, на обозначившиеся круги под глазами и сказала:

— Что-то ты бледненькая, Лерочка. Ты хорошо спала?

Лера кивнула.

— Ну, тогда пойди, погуляй. На улице солнышко такое хорошее.

Во дворе никого не было: Павлик ее избегал и теперь обычно катался на велосипеде с мальчишками в соседнем дворе. Лера слонялась от качелей к песочнице, не зная, чем бы себя занять. Потом вышла Вика, и они уселись на своем любимом месте под деревьями, чтобы поиграть в «дочки-матери». Солнце весело светило сквозь нежно-зеленые листья, воздух был теплым, мягким, медовым, но Лере все вокруг казалось холодным и пасмурным. Игра тоже не клеилась: куклы вели себя плохо, отказывались есть суп из одуванчиков, и недовольно косились на сидящую рядом с ними куколку в белом платье. В конце концов девочки бросили играть и просто молча сидели рядом. Вика была недовольной, насупленной, и сосредоточенно ковыряла палочкой землю.

— Вика, — спросила Лера, прерывая молчание, — а с тобой ночью ничего страшного не было?

Вика сделала удивленные глаза, поджала губы бантиком и покачала головой.

— Нет, а с чего ты взяла?

— Ну, ты какая-то невеселая.

Вика вздохнула.

— Меня мама снова в детский садик отдает, — сказала она. — На все лето. Со вторника. А забирать будет только на выходные.

Лере стало очень жалко подружку. Сама она в детский сад не ходила, дома с ней всегда были дедушка или бабушка, а здесь — на целую неделю! Но тут же почувствовала странное облегчение, что сможет отдохнуть от их порой немного тягостной дружбы. Может, если Вика целыми днями будет в саду, Лера снова сможет гулять с Павликом…