Момент
Шрифт:
— А я весь день думал о том, что ты, не дай бог, испугаешься и снова сбежишь от меня, как в тот раз.
Мы надолго задержались в постели — лежали рядом, неотрывно смотрели друг на друга и говорили, говорили, говорили.
— Ты знаешь это стихотворение Рильке, которое начинается словами: «Будь впереди всех расставаний»? — спросила она.
— Зловещий совет.
— Но когда читаешь его в контексте всего произведения — а это один из его «Сонетов к Орфею», — ты понимаешь, что речь идет о необходимости смириться с мимолетностью всего, что происходит на Земле.
— Но наша любовь не мимолетна.
— Спасибо тебе за эти слова, Томас. Но, поскольку мы оба смертны, нравится
— Помнишь их?
Она прочитала вслух тихим, неудивительно выразительным голосом:
— «Живи, одновременно знай Небытие, ту бесконечную причину всех твоих искренних вибраций, чтоб совершенно их исполнить на сей раз» [77] .
— Чтоб совершенно их исполнить на сей раз, — повторил я за ней. — Как верно сказано.
— Вот в чем сила этого сонета — он вдохновляет на то, чтобы сполна насладиться отпущенной нам жизнью.
— Что мы и собираемся делать вместе.
— Обещай, что будешь напоминать мне об этом, когда меня начнет заносить.
77
Перевод с немецкого О. Слободкиной.
Голод наконец выгнал нас из постели. Я поставил цыпленка в духовку («Как замечательно, что ты все приготовил», — сказала Петра), потом помог ей разгрузить сумку с продуктами. Я показал Петре место в шкафу, которое освободил для ее вещей. Она привезла всего три комплекта одежды: две юбки, платье в цветочек в стиле хиппи, кожаный и твидовый жакеты. Развешанные на вешалках в шкафу, эти вещи, как и сложенные стопкой на полке два свитера и нижнее белье и расставленные на полочках в ванной туалетные принадлежности, вызвали у меня умиление. Она обустраивалась в моем доме. И это было многообещающее начало нашей истории.
За ужином в тот вечер она сказала:
— А теперь вопрос, который я еще никогда в своей жизни не задавала ни одному мужчине: где ты научился правильно жарить цыпленка?
— Этому обучен каждый американский мальчишка. Мой отец, хотя и был безнадежно пьющим рекламщиком, умел довольно прилично готовить.
— А твоя мать?
— На кухне она была настоящей принцессой. Ее отец-ювелир мог себе позволить держать дома прислугу, да иначе и быть не могло, поскольку моя бабушка умела лишь играть в канасту, жаловаться на жизнь и убеждать мою мать в том, что она — бесценное сокровище.
— И твоя мать ей верила?
— Абсолютно, что во многом и обернулось для нее трагедией. Она училась в правильных школах. Была образованной и отнюдь не глупой. Но в знак протеста она вышла замуж не за того парня, а потом его же возненавидела за то, что мы жили, в ее понимании, несоответственно ее статусу… хотя мне неловко говорить об этом тебе, зная, как вам жилось в Восточном Берлине.
— Не пытайся затушевать мрачные стороны своего детства только потому, что они не дотягивают до предполагаемых ужасов жизни в ГДР. Я знала людей, у которых было замечательное детство в этой стране. Я знала людей, которые там были несчастны. Благородство, жестокость, счастье, несчастье… это всё краски из палитры человеческих эмоций, и они не знают границ, не так ли? Главное — какого человека
сформировало в тебе детство. Вырос ли ты озлобленным на весь мир или способен противостоять его вызовам? Веришь ли ты в то, что заслуживаешь счастья, или втайне вынашиваешь планы мести? Если твое детство было трудным, безрадостным…— Я все равно верю в возможность счастья.
Она взяла мою руку, и наши пальцы сплелись.
— Я тоже… или, по крайней мере, верю теперь, когда ты вошел в мою жизнь.
— Вошел в мою жизнь. Как хорошо ты сказала.
— И правильно по сути. Собственно, жизнь так устроена, и в ней случаются перемены. Представь, что ты идешь по жизни — день за днем, работа, рутина, все привычно. Ты думаешь, что ничего уже не произойдет. И вот однажды ты заходишь в чей-то кабинет, и там — ты. Знаешь, наверное, самое трудное для меня было в том, что я не знала, чувствуешь ли ты то же самое, что почувствовала в тот момент я.
— Ты хочешь сказать, что тоже поняла это сразу?
— Только не делай удивленное лицо.
— Но я действительно удивлен. Ты казалась такой сдержанной, такой далекой.
— Это потому, что я была слишком взволнована, боялась, что этого не случится или что я просто сбегу от страха, не веря в возможность счастья… что, разумеется, и сделала тогда, в ресторане.
— Но ты же вернулась. Ты выбрала счастье.
— А теперь, — прошептала она, — давай вернемся в спальню.
Мы никак не могли насытиться друг другом. Это было какое-то помешательство, полное физическое слияние тел, в котором отражалось такое же полное слияние душ. Наверное, это и есть настоящая любовь.
В ту ночь мы уснули рано. Когда я проснулся утром, вся посуда уже была перемыта, на столе сервирован завтрак, а из «Виктролы» лились звуки джаза в исполнении Билла Эванса.
— Тебе не нужно было все это делать, — позевывая, сказал я, подходя к столу и чмокая Петру утренним поцелуем.
— Нет, нужно, и сегодня я намерена заскочить к себе и захватить кое-какие пластинки. Так что завтра ты уже проснешься под Stop Making Sense [78] .
78
Песня группы Talking Heads (доел. «Хватит умничать»).
Мы поговорили о планах на день. Петра пожаловалась, что ей предстоит очень длинный и нудный перевод статьи о Генрихе Бёлле:
— Замечательный писатель, но стараниями этого ученого сухаря-англичанина, автора статьи, «Потерянная честь Катарины Блюм» воспринимается как семь кругов ада…
— Интересный выбор темы для обсуждения на «Радио „Свобода“», если учесть, как хлестко эта вещь критикует Бундесрепублик, особенно работу спецслужб.
— Думаю, именно поэтому очерк и взяли на передачу, чтобы продемонстрировать, как вы на Западе… — Она вдруг спохватилась и поморщилась. — Мы на Западе, — исправилась она.
— Не смущайся. В конце концов, ты здесь в ссылке. А значит…
— Может, когда-нибудь я и приживусь здесь.
— Или где-нибудь еще.
— Как ты думаешь, мне понравится Америка? Я смогу соответствовать?
— Знаешь, будь я родом из какого-нибудь городка в Индиане или Небраске, думаю, для тебя это был бы культурный шок. Но ты и Манхэттен? Это будет любовь с первого взгляда.
— Я обожаю твою уверенность во всем, Томас.
— Я увезу тебя на Манхэттен.
— А сегодня мы можем уехать?