Момент

— Господи, как же я скучала по тебе, — сказала Петра уже потом, когда мы лежали рядом, выжатые страстью, опустошенные.

— А я по тебе.

— Я больше не хочу с тобой расставаться никогда.

— Ты серьезно?

— А ты разве не чувствуешь? — улыбнулась она. — В Гамбурге я все время думала: всего через несколько дней я буду его женой.

— Замечательные мысли, — сказал я, заставив себя улыбнуться. И тут же поймал себя на том, что теперь я играю роль, надеясь, что игра моя не будет такой уж фальшивой. Только вот Петра не выказывала никаких признаков вины, и в ее поведении не было и намека на то, что она что-то скрывает.

— Как прошел твой уик-энд? — спросила она.

— С тобой было бы гораздо лучше. А как Гамбург?

— Я была там впервые. Удивительно, но город оказался таким красивым. Конференция была скучной. Речь герра Велманна тоже. Зато я успела побывать в Музее современного искусства, еще была прогулка по озеру на лодке. Жаль, что тебя не было рядом. Знаешь, я постоянно об этом думала.

Я с трудом подавил в себе настойчивое желание прямо сейчас обрушиться на нее с обвинениями, сказать, что я знаю про ее ложь. Но меня останавливала одна мысль. Наверняка есть разумное объяснение, и оно никак не связано с… ним. Мужчиной, с которым она провела уик-энд. Которому носит отчеты о своей работе и передает фотокопии секретных документов.

— А теперь расскажи мне про Ганса и Хейди Браунов, — попросила она.

Я пустился в пересказ истории, которую повторял про себя последние тридцать шесть часов, — как меня привезли к ним на служебной машине с тонированными стеклами, так что я даже не понял, где нахожусь; как провел с ними два часа. Хейди смущалась и нервничала. Но Ганс оказался на редкость открытым парнем, сыпал невероятно смешными байками о жизни в ГДР, особенно про геев. Правда, стало не до смеха, когда оказалось, что одного из его любовников жестоко избила полиция, так что бедолага до сих пор в коме.

Потом я вскользь упомянул о том, что мы привезли пленки с записью в офис радиостанции и Магдалена Кёниг всю субботу расшифровывала их.

— Сегодня утром мне доставили распечатку с курьером, и я прочитал. Должен сказать, что после выхода в эфир это интервью наверняка будет у всех на устах. Завтра я встречаюсь с Павлом, мы снова прослушаем записи и решим, какие куски оставить, а что вырезать. Мы должны уложиться в получасовую передачу.

— И когда они планируют ставить интервью в эфир?

— Как только власти дадут отмашку, но вообще-то хотели к пятнице. Гансу Брауну предложили контракт во фрайбургской труппе, но нью-йоркский City Ballet — тоже заманчивое предложение. Большой вопрос в том, получит ли и его сестра приглашение в какую-нибудь труппу.

— А как им удалось сбежать?

Я рассказал, как их спрятали в фургоне с реквизитом и осветительным оборудованием гастролирующей труппы Tanzhalle из Фрайбурга.

— Эта компания известна своими радикальными политическими взглядами, не так ли? — спросила она.

— Да, у них очень сильный крен в левизну. Настолько, что у ребят возникали проблемы с получением виз для гастролей в США. Но все равно они решили помочь двум восточногерманским танцорам обрести свободу.

— И Брауны говорят обо всем этом в своем интервью?

— Конечно, и очень подробно.

— А распечатка интервью…

— Она всего в двух экземплярах, один — у меня. Кстати, мне надо как-то выкроить часик, чтобы поработать с текстом, если ты не возражаешь, поскольку завтра утром они ждут моих предложений по редактуре.

— Нет проблем, — невозмутимо произнесла Петра. — Занимайся.

Около семи мы все-таки вылезли из постели и отправились в соседний итальянский ресторанчик съесть пасты с домашним красным вином. Петра с воодушевлением говорила о Нью-Йорке, рассказала, что в поезде на обратном пути из Гамбурга даже сочинила текст заявления для американского консульства и завтра собирается отпечатать его, чтобы я потом прочитал и скорректировал ее «плохой английский».

— Уверен, что твой английский безупречен, — сказал я.

— А ты начнешь говорить со мной по-английски, когда мы переедем в Штаты?

— Может, половину времени по-английски, а половину auf Deutsch?

— Отличный компромисс. А знаешь, что мне еще хочется сделать — и кстати, у меня есть кое-какие сбережения, — купить для нас недорогую машину и пару месяцев колесить по всей Америке. Мы можем останавливаться где-нибудь на время, а потом ехать дальше. Ты бы каждый день работал над своей берлинской книгой. А все остальное время это будет «Путешествие с Томасом и Петрой». — Она протянула руку и коснулась моего лица. — Все будет замечательно, как только мы выберемся из этого города.

Я закивал, надеясь, что она не замечает моей нервной дрожи. Зачем она рисовала такую романтическую картинку нашего вояжа на стареньком «шеви», если провела с ним весь уик-энд? И в чем подтекст ее последней фразы: «Все будет замечательно, как только мы выберемся из этого города»? Может, она нашла выход из шпионского мира, в котором ее вынужденно заперли? Но если так… смогу ли я жить с сознанием того, что с первой минуты в наших отношениях было столько лжи? Возможно ли, что в ее последних словах был намек на то, что она наконец решила порвать со своим прошлым?

Я извинился и вышел в туалет. Закрыв за собой дверь, вцепился в края умывальника в поисках опоры.

Как тебе могло прийти в голову, что восточногерманского агента вот так запросто отпустят, да еще и благословят на брак с американцем и позволят эмигрировать в Штаты?

Тогда зачем она мне все это рассказывает?

Сбрызнув лицо ледяной водой, я смог успокоить себя одной простой мыслью: по крайней мере, очень скоро ты получишь ответы на свои вопросы.

Когда мы вернулись домой, я сослался на необходимость поработать над рукописью. Петра ни разу не подошла ко мне. Не заглядывала через плечо и не спрашивала разрешения взглянуть на текст. Вместо этого она устроилась на кровати и редактировала свое заявление на получение грин-карты. Я досидел до десяти часов, потом собрал страницы интервью и намеренно оставил их на столе. Когда я зашел в спальню, Петра оторвалась от своего блокнота:

— Уже закончил?

— Доделаю завтра утром, у меня будет время до встречи с Павлом.