Монах

На всякий случай посылаю вам эти несколько строк. Вам их передаст Теодор, ваш паж, которого я узнала. Достаньте у кардинала-герцога приказ арестовать и меня, и настоятельницу, но пусть этот приказ будет исполнен только в пятницу, в полночь. Это время выбрано для празднования дня Святой Клары. Будет процессия при свете факелов, я на ней буду, но, умоляю, пусть никто не подозревает о ваших намерениях, так как стоит только настоятельнице уловить малейший намек — и вы обо мне никогда больше не услышите. Будьте осторожны, если вам дорога память об Агнес и если вы хотите покарать убийц. Я должна вам рассказать такое, что у вас от ужаса кровь застынет в жилах.

Сестра Урсула

Эта записка как громом поразила маркиза, и он упал на подушки без сознания. Было нелегко привести его в чувство, и, как только он снова обрел дар речи, он разразился проклятиями и богохульствами и поклялся отомстить настоятельнице Святой Клары страшной местью. Но сначала надо было ее арестовать. Лоренцо, который давно уже не сомневался в том, какая участь была уготована его несчастной сестре, взял это на себя. Доверив Раймонда заботам лучшего врача в городе, он побежал во дворец кардинала-герцога, но тот уехал в отдаленную провинцию по каким-то важным делам. До пятницы оставалось пять дней, но, приложив все усилия и не останавливаясь для ночлега, Лоренцо надеялся вернуться вовремя, чтобы совершить паломничество в монастырь Святой Клары. Его усилия увенчались успехом, он смог догнать кардинала-герцога, рассказал ему о предполагаемом преступлении аббатисы и описал состояние, в котором он оставил Раймонда. Этот последний аргумент оказался убедительнее всего, и Лоренцо без труда добился ордера на арест. Кроме того, кардинал-герцог дал ему письмо к главному судебному исполнителю Инквизиции, которому предписывалось проследить за исполнением предписания. С этими бумагами в кармане Медина вернулся в Мадрид в пятницу незадолго до полуночи. Он нашел, что маркизу стало несколько лучше, но все-таки тот был еще слишком слаб, чтобы двигаться или разговаривать. Проведя около него чуть больше часа, Лоренцо ушел, чтобы сообщить свой план дядюшке и передать дону Рамиресу де Мелло письмо кардинала. Дядюшка был так возмущен открывшимися ему мерзостями, что немедленно предложил племяннику сопровождать его ночью в монастырь Святой Клары. Дон Рамирес не стал уклоняться от своего долга и призвал некоторое количество солдат, достаточное, чтобы в случае необходимости противостоять сопротивлению народа. Но в то время как Лоренцо не терпелось разоблачить лицемерную монахиню, он даже не подозревал, что замышлялось против него самого.

Заручившись поддержкой дьявольских слуг Матильды, Амбросио решился погубить Антонию. Роковой момент наступил. Когда Антония в этот вечер прощалась на ночь с матерью и поцеловала ее, она вдруг почувствовала себя такой подавленной, что не могла удержаться и заплакала.

Эльвира сразу же заметила эти слезы и ласково пожурила ее за это, но никакого ответа, кроме еще более обильных слез, от нее не добилась.

Наконец Антония вышла из комнаты матери, все время оглядываясь и стараясь поймать ее взгляд до тех пор, пока дверь не закрылась окончательно, как будто у нее было чувство, что она ее никогда больше не увидит. Вернувшись к себе, она без сил опустилась на стул и, облокотившись головой на руки, устремила взгляд в потолок. Ее обуревали зловещие предчувствия. В таком состоянии полусна, который предшествует сну настоящему, она и пребывала, пока совершенно неожиданно звуки музыки не зазвучали на улице под ее окнами. Она встала, открыла окошко и, накинув на лицо вуаль, осмелилась выглянуть наружу.

Множество теней, среди которых, как ей показалось, она узнала Лоренцо, двигались при свете луны, размахивая гитарами, словно ружьями или мушкетами. Это действительно был Лоренцо, который, связанный обещанием не приходить к Антонии без согласия дядюшки, пытался такой уловкой показать ей, что он ее не забыл. Но его попытка была истолкована самым худшим образом: Антония была слишком скромна, чтобы счесть себя объектом этой ночной серенады, и, предполагая, что она предназначена какой-нибудь красотке по соседству, почувствовала боль оттого, что Лоренцо играл там главную роль.

Однако мелодия была красива, исполнение — великолепно, и это так прекрасно отвечало грустному расположению духа Антонии, что она стала слушать не без удовольствия. А серенада была такой:

Хор:

О лира моя, пусть звучит твой напев, И я ему сам подпою, Чтоб знала о тайных страданиях та, Что душу тревожит мою.

Припев:

Словно ветер, что плачет и стонет Под сводами диких пещер, Словно бешеный зверь у подножья Безжизненной статуи — От любви мне досталось — всего — Сожаленье потерь, Ты ж и ласки, и клятвы свои Бережешь для кого?

Антония не задумывалась о глупых словах, она была убаюкана мелодией. Потом музыка кончилась, и участники концерта разошлись. Еще несколько минут она слушала, как удалялись их шаги, затем легла в постель, прочитала свои привычные молитвы, и сон, сошедший на нее, разом прогнал все страхи.

Было около десяти часов, когда сластолюбивый монах появился недалеко от жилья Антонии. Мы уже говорили, что аббатство было не очень далеко от улицы Сант-Яго, и он подошел к двери, никем не замеченный, остановился и помедлил минуту. Представив себе всю величину преступления, которое он готов был совершить, и размышляя о возможных последствиях разоблачения, он вдруг подумал, что, даже если благодаря миртовой ветви ему удастся совершить свое преступление незамеченным, после всего произошедшего Эльвира обязательно заподозрит его как соблазнителя своей дочери. С другой стороны, он сказал себе, что ничего более серьезного, чем просто подозрение, быть не может, потому что доказательств представить не удастся. Покажется невозможным, чтобы Антония не знала о насилии над собой, о том, когда, где и кем это насилие совершено; наконец он подумал, что его репутация слишком прочна, чтобы ее могли испортить две никому не известные женщины. Этот последний аргумент был, впрочем, из самых неубедительных. Он не понимал, как неверен ветер популярности и как легко меняет он направление, и достаточно иногда одного мгновения, чтобы всеобщего кумира превратить в предмет единодушной ненависти. Результатом его раздумий было то, что он утвердился в своем намерении.

Он поднялся по ступеням, ведущим в дом, и едва только успел коснуться двери серебряной миртовой веткой, как дверь открылась, пропуская его. Он вошел, дверь сама захлопнулась за ним.

Свет луны освещал ему путь. Он поднялся по лестнице с огромными предосторожностями. Каждый миг он оглядывался, в каждой тени видел соглядатая, а в каждом шорохе ночи слышал чей-то голос. Осознание преступности того, что он решил совершить, пугало его сердце; сейчас он был робок, как ребенок.

Однако он не остановился. Он был уже у двери комнаты Антонии. Затаив дыхание, прислушался; царила полная тишина, и, убеждая себя, что его жертва погрузилась в самое глубокое забытье, он осмелился приподнять щеколду. Петли проржавели, и дверь сопротивлялась его попыткам, но не успел он коснуться ее своим талисманом, как она широко открылась, впуская его. Он был в комнате, где спало невинное дитя, не подозревающее, какой опасный посетитель находится в двух шагах от его ложа.

Амбросио затаил дыхание, подкрадываясь к кровати. Его первой заботой было исполнить магическую церемонию, которой его научила Матильда. Он три раза подул на серебряный мирт, произнося над ним имя Антонии, потом сунул его под ее подушку. До сих пор все обходилось даже слишком хорошо, чтобы он мог сомневаться в силе колдовства. Он уже смотрел на Антонию, как если бы она полностью была в его власти.

В глубине комнаты горела лампа, освещая по-детски нежные очертания Антонии. Летняя жара заставила ее почти отбросить покрывало, и сладострастная рука монаха обнажила все, что еще было скрыто. Сердце выскакивало у него из груди, когда он пожирал взглядом это тело, которое вот-вот станет его добычей, и, поскольку полуоткрытые девичьи губы, казалось, готовы были к ласке, он обрушился на нее и прижался губами ко рту Антонии. Дыхание девушки смешалось с его дыханием, и он испытал мгновенное и сильное желание, которое воспламенило его до безумия. Его желания дошли до того предела, когда их исполнение не терпит отсрочки, и дрожащей рукой он стал срывать одежду, которая ему мешала.

— Боже милостивый! — воскликнул позади него голос, слишком хорошо ему знакомый.

Амбросио вздрогнул и обернулся, не веря своим глазам. Эльвира стояла в дверях комнаты и смотрела на монаха глазами, горящими от изумления и гнева.

В страшном сне Эльвира только что увидела Антонию, висящую на краю пропасти, куда она могла с минуты на минуту упасть, и отчаянно призывающую мать:

— Спасите меня, спасите меня, еще миг — и будет поздно!

Страх разбудил Эльвиру, но сон произвел на нее слишком сильное впечатление, чтобы она могла снова уснуть, не убедившись, что ее дочь вне опасности. Она быстро встала с постели, оделась и, пройдя через каморку, где спала горничная, вошла к Антонии как раз вовремя, чтобы спасти ее от объятий насильника.

Эльвира и монах, оцепенев, смотрели друг на друга. Стыд одного и изумление другой, казалось, превратили их в статуи. Эльвира первая пришла в себя.

— Значит, — вскричала она, — это не сон, и это в самом деле Амбросио, монах, здесь, передо мной, человек, которого весь Мадрид почитает как святого, он в этот час у постели моей бедной девочки. Уже давно я проникла в ваши намерения, но молчала, так как не имела доказательств. Но теперь молчание сделает меня вашей сообщницей. Весь город узнает о вашей похотливости, я разоблачу вас и извещу Церковь, какую змею она согрела на своей груди!

Бледный и смущенный, преступник стоял перед ней, задыхаясь, делая бессмысленные усилия, чтобы найти оправдание своему поведению, но не находил слов, кроме бессвязных извинений, делавших его еще более нелепым. Однако не похоже было на то, что Эльвиру можно было этим убедить. Она подбежала к Антонии, крича ей, чтобы та проснулась, но колдовство держало ее в своих сетях. Она безжизненно упала обратно на подушку.

— Это неестественный сон, — воскликнула Эльвира, в которой это умозаключение возбудило только еще больший гнев. — Тут есть какая-то подлость, в которой я заставлю вас признаться. На помощь! На помощь! — возвысила она голос. — Флора! Сюда, Флора, сюда!