Монах

Придя в себя от неожиданности, настоятель бросился за ней вдогонку. Напрягая все силы, Антония попыталась бежать быстрее. С каждым мгновением враг приближался, она слышала его шаги за спиной, затем затылком почувствовала его дыхание. Он настиг ее; запустил руку в ее развевающиеся локоны и попытался утащить ее обратно в склеп. Антония сопротивлялась изо всех сил; она обхватила руками один из столбов, поддерживающих свод, и громко звала на помощь. Напрасно настоятель пытался заставить ее замолчать.

— На помощь! — отчаянно кричала она. — На помощь! На помощь! Ради Бога!

Шаги солдат мгновенно перешли в настоящий галоп. Они раздавались все отчетливее и громче с каждой секундой, и в каждое мгновенье настоятель готов был увидеть инквизиторов. Антония с отчаянием сопротивлялась, и он заставил ее замолчать самым ужасным и самым бесчеловечным образом. У него в руке еще оставался кинжал Матильды. Не давая себе времени на размышление, он поднял руку и дважды погрузил кинжал в грудь Антонии! Слабо вскрикнув, она упала. Монах попытался ее унести, но она застревала у колонн, и в тесноте нести ее было очень тяжело. В этот момент на стенах заиграл свет приближающихся факелов. Боясь быть обнаруженным, Амбросио был вынужден бросить свою жертву и побежал к склепу, где оставил Матильду.

Но его заметили. Дон Рамирес, подбежавший первым, увидел на земле женщину, истекающую кровью, и мужчину, пытающегося убежать: его спешка и смятение выдавали в нем убийцу. Дон Рамирес и несколько солдат тотчас бросились за ним в погоню, тогда как остальные, вместе с Лоренцо, окружили раненую незнакомку. Они кое-как приподняли ее, поддерживая со всех сторон. От боли она лишилась чувств; но вскоре стала подавать признаки жизни: медленно открыла глаза и, подняв голову, откинула назад свои густые волосы, которые до этой минуты скрывали ее лицо.

— Боже всемогущий! Это Антония!

С этим криком Лоренцо подскочил к стражникам и подхватил ее на руки.

К несчастью, хоть и направляемый неверной рукой, кинжал все же достиг цели. Раны были смертельными, и Антония чувствовала, что умирает; но те немногие минуты, что ей еще оставались, были минутами блаженства.

Горе, отразившееся на лице Лоренцо, страстность его жалоб, его беспокойство, бесконечные вопросы о ее ранах, — все убеждало Антонию, что ей принадлежит вся его любовь. Она воспротивилась, когда ее захотели вынести наружу, из страха, что любое движение может ускорить ее смерть: она не желала терять ни одной минуты из тех, которые приносили ей новые доказательства любви Лоренцо и давали возможность убедить его в своем чувстве. Она сказала, что не будь осквернена, то могла бы оплакивать свою близкую кончину, но для нее, обесчещенной и опозоренной, смерть — это счастье: она никогда не смогла бы стать его женой, а потеряв эту надежду, решила умереть без вздоха сожаления. Она просила его быть мужественным, умоляла не предаваться бесполезной скорби и заявила ему, что он теперь — единственный, с кем ей жаль расставаться. Скорее усиливая, нежели облегчая боль Лоренцо этими нежными словами, она продолжала говорить с ним до последнего мгновения. Ее голос ослаб и скорее напоминал дыхание; темное облачко заволокло взгляд; сердце стало биться медленно и неровно; каждый миг, казалось, говорил, что конец близок.

Она лежала, опустив головку на грудь Лоренцо, и ее губы продолжали шептать ему слова утешения. Она замолчала, когда башенные часы монастыря начали отбивать время. Внезапно глаза Антонии вспыхнули небесным огнем, казалось, в ее тело вернулись сила и жизнь: она приподнялась на руках своего возлюбленного и воскликнула:

— Три часа! Матушка, я иду!

Затем она скрестила руки и умерла. Лоренцо в отчаянии наклонился над ней. Он обливал слезами лицо своей невесты, которая, казалось, еще улыбается ему с той стороны могилы, и упрямо отказывался расстаться с трупом. Наконец силы изменили ему, и он, почти такой же бездыханный, как несчастная Антония, позволил увести себя из подземелья и перенести во дворец Медина.

Амбросио, преследуемому буквально по пятам, все же удалось добраться до двери склепа. Когда дон Рамирес добежал до нее, она уже была заперта, и прошло достаточно много времени, прежде чем убежище беглеца было обнаружено. Но упорство солдат восторжествовало над этой последней хитростью. Как бы мастерски ни была замаскирована дверь, она не могла ускользнуть от проницательности инквизиторов. Они силой высадили ее и ворвались в склеп, к великому ужасу Амбросио и его напарницы. Смятение монаха, его попытки спрятаться, его поспешное бегство и пятна крови на одежде не оставляли сомнений, что именно он — убийца Антонии. Но когда в нем узнали безупречного Амбросио, «Божьего посланца», идола Мадрида, присутствующие оцепенели от изумления и с трудом убедились, что то, что их поразило, не было видением. Настоятель не пытался ничего отрицать, но хранил угрюмое молчание. Его схватили и связали; та же самая участь постигла Матильду. Ее капюшон откинулся, нежность черт и роскошь золотистых волос выдали ее природу, и это обстоятельство стало причиной нового изумления. Кинжал был найден в той могиле, куда его кинул монах; и после самого тщательного расследования, проведенного по всей протяженности подземелья, оба виновника были доставлены в тюрьму Инквизиции.

Дон Рамирес принял предосторожности, чтобы народ не узнал ни о преступлениях, ни о том, кем были эти узники. Он боялся повторения беспорядков, вызванных арестом аббатисы монастыря Святой Клары; а потому довольствовался тем, что рассказал о преступлениях настоятеля только монахам-капуцинам. Чтобы избежать позора публичного обвинения и опасаясь ярости народа, от которой им только что едва удалось оградить свой монастырь, монахи поспешили позволить инквизиторам посетить его тайком. Но новых открытий это не принесло. Предметы, найденные в кельях Матильды и настоятеля, были извлечены и унесены в суд Инквизиции, чтобы служить вещественным доказательством. И вскоре все стало как прежде, в Мадриде вновь воцарились порядок и спокойствие.

От монастыря Святой Клары остались стоять только каменные стены, которые устояли перед двойным натиском бунта и пожара благодаря своей толщине и неуязвимости каменной кладки. Что касается живших там монахинь, то они были переведены в различные обители, где были встречены грубостями и сарказмами своих новых товарок. Однако они все были невиновны в жестокостях, которым подверглась Агнес, и после тщательного расследования было доказано, что в монастыре все, кроме четырех монахинь, названных сестрой Урсулой, были убеждены в смерти несчастной. Четыре виновные монахини были отданы толпе, бушующей в слепой ярости. Те, которым удалось избежать этой резни, были обязаны осторожности и умеренности герцога Медина; и были ему за это немало благодарны. Виржиния была не самой скупой на благодарности; она желала показать, что чувствует внимание со стороны дядюшки Лоренцо, и хотела заслужить его доброе расположение, что ей удалось без труда. Герцог взирал на ее красоту с удивлением и восхищением, и если ее черты произвели на него такое впечатление, то очарование ее манер и нежная привязанность к страдающей монашке окончательно завоевали его сердце. Виржиния была достаточно сообразительной, чтобы заметить это, и удвоила свои заботы о больной. Когда герцог от нее выходил, уже в дверях особняка ее отца, он испросил разрешения иногда заходить, чтобы осведомиться о состоянии больной, и она охотно согласилась, заверив, что маркиз Вилла-Франка будет счастлив найти случай лично поблагодарить герцога за покровительство, оказанное ей. Затем они расстались: он, восхищенный ее красотой и нежностью; она — очарованная им и, в особенности, его племянником.

Войдя в дом, первое, о чем подумала Виржиния, это позвать семейного лекаря и заняться незнакомкой. Ее мать поспешила разделить с ней этот миг милосердия. Встревоженный бунтом и опасающийся за безопасность своей дочери, его единственного ребенка, маркиз умчался к монастырю Святой Клары и все еще пытался ее там отыскать. Разослали во все стороны людей, чтобы сообщить ему, что его дочь, живая и невредимая, находится дома и его просят вернуться как можно скорее. Его отсутствие дало Виржинии возможность обратить все свое внимание на свою больную, и как бы ни была она взволнована приключениями этой ночи, ничто не могло ее заставить отойти от постели бедняжки. Несчастной, здоровье которой сильно пошатнулось от нужды и горя, понадобилось некоторое время для того, чтобы прийти в себя и восстановить силы. Она с большим трудом могла проглотить предписанное ей лекарство, но преодолев однажды эту трудность, она обрадовалась, поняв, что причина ее болезни — только слабость. Заботы, которыми она была окружена, здоровая пища, которой она так долго была лишена, радость возвращения на свободу, к людям и (она не осмеливалась надеяться) к любви, — все вместе объединилось, чтобы ускорить ее выздоровление. С первой минуты, как только они встретились, ее плачевное состояние, ее исключительные страдания завоевали для нее привязанность ее хозяйки. Виржиния проявляла к ней самый живой интерес, но какую восхитительную минуту она пережила, когда, немного окрепнув, монашенка смогла рассказать ей свою историю и представилась сестрой Лоренцо.

Действительно, этой жертвой монастырской жестокости оказалась не кто иная, как Агнес. Виржиния хорошо ее знала по монастырю; но ее худоба, искаженные горем черты, слух о ее смерти, распространяемый повсюду, ее длинные и спутанные волосы, закрывающие лицо и грудь, — все это сделало Агнес неузнаваемой. Аббатиса приложила все старания, чтобы уговорить Виржинию согласиться принять обет, поскольку наследница Вилла-Франка — неплохое приобретение для монастыря; своими постоянными проявлениями нежности и предупредительностью она почти добилась успеха. Но наученная разочарованием и тоской монастырской жизни, Агнес уже давно поняла намерения аббатисы. Она боялась за невинную девушку и открыла ей свою собственную ошибку. Она показала ей в истинном свете многочисленные неприличные привязанности в монастыре, постоянное принуждение, низкую зависть, пошлые интриги, раболепие и грубую лесть избранных аббатисой. Затем она предложила Виржинии подумать о блестящем будущем, которое открывается ей. Обожаемая родителями, заслужившая восхищение всего Мадрида, от природы наделенная всеми совершенствами тела и разума, она могла претендовать на самое высокое положение. Богатство давало ей средства для благотворительности и милосердия по отношению к себе подобным, этих добродетелей, которые для нее так важны; оставшись в мире, она сможет отыскать множество вещей и людей, достойных ее забот, но никогда не сможет сделать этого, находясь взаперти в монастыре.

Ее советы помогли Виржинии окончательно отказаться от мысли принять обет, но был еще один аргумент, которым Агнес не воспользовалась, но который имел для Виржинии большее значение, чем все остальные, вместе взятые: однажды в приемной она увидела Лоренцо, пришедшего навестить сестру, он ей понравился, и с этого момента все беседы с Агнес заканчивались вопросами о нем; Агнес, обожающая брата, не могла отыскать лучшей слушательницы, чтобы осыпать его похвалами; она с восторгом рассказывала о Лоренцо и, чтобы подтвердить справедливость своих слов об эрудиции и изысканности его ума и об элегантности его манер и языка, время от времени давала Виржинии читать полученные от брата письма. Вскоре Агнес заметила, что эти доверительные беседы оказали на ее юную подругу впечатление, которого она вовсе не стремилась добиться, но была счастлива, открыв это; она не могла бы и мечтать о лучшей партии для Лоренцо: наследница Вилла-Франка, добродетельная, эмоциональная, прекрасная, — казалось, Виржиния создана, чтобы принести ему счастье. Она даже поговорила об этом с братом, хотя не упоминала ни имени, ни чего-либо конкретного.