Монах

— Ни за что, — поклялся дон Кристобаль, которого движение толпы то отдаляло, то приближало к Лоренцо, — ни за что на свете я не выбрал бы духовником человека, который так хорошо говорит о преисподней.

Произнеся эти слова, он прижал локоть Леонеллы к своему сердцу.

— О, дорогой сеньор, не сжимайте меня так сильно, если вы меня любите! — ответила она. — Я расцениваю ваше послушание как доказательство вашей привязанности ко мне. Завтра вы получите от меня весточку. А пока до свидания, кавалеры. Осмелюсь ли я спросить ваши имена?

— Мой друг — граф Осорио, а я — Лоренцо де Медина.

— Спасибо. Итак, дон Лоренцо, я передам сестре ваше любезное предложение и сразу же сообщу вам ее ответ. Куда мне его адресовать?

— Меня всегда можно найти во дворце Медина.

— Вы очень скоро получите весточки от нас, будьте уверены. Прощайте же, сеньор. Умерьте, если можно, исключительный пыл вашей страсти. Однако, чтобы вам доказать, что она меня не оскорбляет и не дать вам впасть в отчаяние, примите этот знак моей привязанности и вдалеке думайте иногда о Леонелле.

Говоря это, она протянула ему свою сморщенную, почти черную руку, которую так называемый возлюбленный поцеловал так неловко и с таким очевидным отвращением, что Лоренцо едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Леонелла тем временем заторопилась к выходу из церкви. Нежная Антония молча последовала за ней, но, подойдя к порталу, она невольно оглянулась и встретилась глазами с Лоренцо, который отвесил ей низкий поклон. Она ответила ему и быстро вышла.

Друзья были теперь у самого подножия собора. Тень потихоньку начинала скрадывать его детали. Народу на паперти осталось немного, оживленные группы людей уже рассеялись. Голубоватый влажный воздух омывал фасады домов. Кристобаль, который до этого момента не хотел нарушать молчание друга, воскликнул наигранным тоном:

— Насколько увеличатся теперь ваши надежды на наследство?

И так как Лоренцо смотрел на него, явно не понимая, о чем идет речь, добавил:

— Сосчитайте все улыбки и любезности, которыми я одаривал эту старую мумию, и скажите, в какую сумму вы оцениваете свадебные подарки для возмещения кошмарной женитьбы, на которую вы меня толкаете? Дьявол! Она оставила у меня на губах такой запах, что я буду чувствовать чеснок еще через месяц. Когда я пойду на Прадо, меня примут за бродячий омлет или за луковицу в цвету!

— Должен признаться, мой бедный друг, что ваша любезность действительно не безопасна. Однако я настолько не верю, что она превосходит ваши силы, что прошу вас пока не отказываться от ваших любовных игр.

— Из этой просьбы я заключаю, что маленькая Антония произвела на вас некоторое впечатление.

— Я не в состоянии выразить, насколько она меня очаровала. Со дня смерти моего отца мой дядя, герцог Медина, все время мне напоминает, что хотел бы видеть меня женатым. До сих пор я закрывал уши для всех увещеваний и намеков, отказываясь его понимать. Но то, что я увидел сегодня…

— А что вы увидели сегодня? Серьезно, дон Лоренцо, не потеряли ли вы рассудок, что мечтаете жениться на внучке самого умелого и работящего сапожника Кордовы?

— Вы забываете, что она также и внучка покойного маркиза де Лас Систернаса. Но оставим в стороне происхождение и титулы. Уверяю вас, что я никогда не видел женщины более привлекательной, чем Антония.

— Возможно, но тем не менее вы же не намерены на ней жениться?

— А почему бы и нет, дорогой граф? Моего состояния достаточно для нас двоих, а у моего дяди де Медина нет предрассудков в этом отношении. С другой стороны, по тому, что я знаю о Раймонде де Лас Систернас, я могу с уверенностью сказать, что он охотно признает Антонию своей племянницей. Я считал бы себя самым последним негодяем, если бы думал только о том, чтобы соблазнить ее. Мне кажется, в ней собраны все качества, которые я желал бы увидеть в жене: она молода, любезна, красива, нежна, умна…

— Умна? Она не в состоянии сказать ничего, кроме да или нет.

— Очень мало, согласен, но это всегда так кстати!

— В самом деле? Я складываю оружие! Вот что называется аргументом влюбленного, и я не осмеливаюсь больше вступать в дискуссию с человеком, владеющим такой совершенной диалектикой. А не пойти ли нам в Комедию?

— Сегодня не могу: я только вчера приехал в Мадрид и еще не видел сестру. Ее монастырь находится на этой улице, а я вернулся, потому что хотел узнать, что заставило ее пойти туда. Мне все-таки очень хочется это знать, и, возможно, я проведу целый вечер с сестрой у переговорной решетки.

— Вы говорите, ваша сестра в монастыре? Да, действительно, я забыл. Но что случилось с доньей Агнес? Я не понимаю, как вы могли решиться заточить в монастырь такое юное создание!

— Да неужели я! Дон Кристобаль, как вы могли заподозрить меня в этом варварстве? Она постриглась в монастырь по доброй воле, и нужны были очень необычные обстоятельства, чтобы заставить ее навсегда покинуть мир. Я использовал все средства, которые были в моем распоряжении, чтобы отговорить ее от этого гибельного решения, но все мои усилия оказались бесполезными, и я навсегда потерял сестру!

— Впрочем, не стоит очень огорчаться, Лоренцо, мне кажется, что вы должны значительно выиграть от этой потери, поскольку, если мне не изменяет память, часть доньи Агнес составляет десять тысяч пиастров, половина из которых должна перейти Вашему Высочеству… Святой Яго! Даже если бы я имел пятьдесят сестер, я бы согласился потерять их таким же образом, всех до единой, и был бы не слишком огорчен.

— Как, граф, — раздраженно заметил Лоренцо, — вы считаете меня настолько низким, чтобы повлиять на решение сестры? Вы полагаете, что гнусное желание стать обладателем ее состояния заставило бы меня убедить ее уйти в монастырь?

— О! Я узнаю вспыльчивый характер старины Лоренцо! Дай Бог, чтобы Антония укротила ваш буйный нрав, или через месяц, я боюсь, мы перерёжем друг другу глотки! А сейчас, чтобы предупредить эту трагедию, я удаляюсь и оставляю поле битвы за вами. Прощайте, кавалер огнедышащей Этны, умерьте ваш пыл и помните: если вам понадобится, чтобы я приударил за старой кокеткой, мы можете рассчитывать на меня!

И, сказав это, он решительно зашагал прочь.

«Как жаль, — подумал Лоренцо, — что при таком прекрасном сердце он не способен серьезно рассуждать».

И, поддавшись какому-то внезапному порыву, он снова вошел в собор.

Тень медленно выползала из всех углов и так быстро растекалась по апсиде, как если бы дрожащий огонек лампады перед образом святого все больше и больше погружался во мрак.

Мысли Лоренцо были странно созвучны торжественной печали, царящей в церкви. Пустота, вдруг образовавшаяся после ухода Антонии, мысль о сестре, заключенной в монастырь, ее жертва, о которой так жестоко напомнил ему друг, вызывали в его душе мрачные картины. Внезапно на него навалилась какая-то тяжесть, и он буквально рухнул на ближайшую скамью, охваченный усталостью и отчаянием. Так он сидел, опустив голову на руки, дав волю своему воображению. Все события вечера проходили сейчас перед ним с необычайной яркостью, и над всем этим — мысль о женитьбе на Антонии. Какие препоны готовило ему будущее? И как отнесется к этим планам его семья? Не был ли прав дон Кристобаль? Был ли он сам так уверен в согласии своего дяди Медина? Все эти мысли в бешеном вихре крутились у него в мозгу. Внезапно ему захотелось оказаться снаружи, на голубой площади, под прозрачным небом, где царит тишина, но его удерживало предчувствие необычайного. Ему казалось, что он не принадлежит полностью самому себе, что его околдовало присутствие чего-то мрачного. Тем временем собор преобразился. Готический мрак нефов вдруг наполнился шумом голосов. Свет множества серебряных ламп, подвешенных к сводам, смешивался с лучами молодой луны. Мелодия органа наполняла церковь. В глубине нефа сверкал алтарь, словно украшенный для великого праздника. Перед Лоренцо двигалась странная процессия, улыбаясь и перешептываясь. Его давно умершая мать держала за руку Антонию, которую представляла ему с горьким упреком: