Монастырь дьявола
Шрифт:
По поляне за бабочкой бегала девочка лет 8, и, раскинув руки в стороны, весело и заразительно смеялась. Он никогда не видел ребенка такой красоты. Казалось, в румяном личике девочки соединились все современные яркие краски компьютерных технологий и совершенное искусство живописи с полотен древних мастеров. В ее овальном лице с огромными серыми глазами было что-то от ангела. Если ангелы существуют, они должны быть именно такими! Длинные вьющиеся волосы ребенка были свободно распущены за спиной, и при каждом взмахе ее рук рассыпались в стороны, играя на свету удивительным, насыщенным оттенком золотистого цвета. От красоты ребенка захватывало дух, и в первые мгновения он не заметил странность: ее одежду. Дело в том, что ребенок был очень странно одет. На ней был зеленоватый передник, соединявший
– Мама, поймай меня! Мамочка! Мама!
Повернув голову в сторону, он увидел, что девочка на поляне была ни одна.
Женщина стояла в кустах, и зеленые ветки касались ее одежды. Потом, услышав голос девочки, она вышла на поляну. Не нужно было двух взглядов, чтобы определить: перед ним мать и дочь. Девочка была похожа на женщину как две капли воды, только красота женщины была немного суше и строже. Она бесспорно была красива: высокая, статная женщина лет тридцати, с красивой, как у статуи, фигурой и налитой грудью. У нее были прямые, длинные волосы того же золотистого оттенка, как у девочки, только немного темней. Распущенные, они падали на плечи и спускались за спину. Выразительные глаза женщины внимательно следили за девочкой, в них отражались огромная любовь и глубокая нежность – глубокая, как бесконечное небо над ними. В этой сцене было что-то очень интимное, по особому трогательное. Вся душа этой женщины заключалась в ее дочери, и на какой-то момент он залюбовался этим неприкрытым обожанием, первобытным, немного похожим на бешеную силу дикого зверя, на ту ярость, с которой хищницы в кровавой схватке защищают своих детенышей. Это было и прекрасно, и немного пугало – и неизвестно, чего было больше: печали, тревоги или чарующей красоты.
Потом он заметил одежду женщины. Ее одежда выглядела так же странно, как и одежда ребенка. Белая блузка с широкими рукавами. Длинная (до земли) юбка из той же грубой ткани желтоватого оттенка (домотканая шерсть? Холст?). Одежда выглядела не просто бедной или нелепой, она выглядела странной. Он много путешествовал и много видел, но такого ему не доводилось видеть никогда.
– Мамочка, поймай меня! Мамочка! Мама!
Женщина подхватила девочку на лету, подняла высоко в воздух. Они закружились по поляне. Они все кружились и кружились, девочка заливалась счастливым смехом, на лице женщины было написано неприкрытое счастье…. На какое-то мгновение они словно стали одним целым, и от красоты этой сцены у него перехватило дух.
Женщина опустила девочку на землю:
– Нам пора уходить.
– Мамочка, ну пожалуйста! Еще немножко!
– Нам пора. Ты же знаешь…. – и внезапно лицо женщины стало грустным, обозначив горькую морщинку у рта. Девочка доверчиво протянула ей ладошку. Женщина взяла ребенка за руку, и обе пошли по направлению к кустам. Возле одного из кустов они остановились. Женщина сорвала лист, показала его девочке, и что-то тихо-тихо сказала. Ребенок слушал очень внимательно. Тогда женщина принялась срывать с куста листья, более темного оттенка, чем остальные, проводя по каждому своими тонкими белыми пальцами.
Он сделал шаг вперед и крикнул(более громко, чем сам хотел):
– Эй, подождите! Послушайте! Подождите меня!
Вздрогнув всем телом (женщина даже не повернула в его сторону головы) девочка вдруг стремительно выдернула свою ладошку из руки матери и помчалась назад, на поляну. Она пересекла всю поляну, взяла что-то с земли и так же бегом вернулась к матери. Он сделал несколько шагов вперед – и застыл, пораженный тем, что девочка держала в руках. Девочка держала в руках куклу.
Это была деревянная кукла, завернутая в желтоватый кусок холста. Самая настоящая деревянная кукла! У нее были волосы из грубой пакли, торчащие во все стороны, как испорченная мочалка.
Ее лицо было размалевано красками – так грубо, что кукла напоминала больше маленькое пугало, чем детскую игрушку. Перед ним в мгновение ока пронеслась вся современная кукольная индустрия с миллиардными затратами и прибылями: все эти Барби, Синди, русалки, Шреки. Он видел разные игрушки… Но он никогда не видел такой. Девочка прижимала ее к груди с той удивительной нежностью, с которой каждый ребенок держит на руках своего единственного любимца.– Подождите! Эй, послушайте! – он рванулся вперед и побежал так быстро, как только смог, – да остановитесь же! Послушайте меня! Эй!
Кусты жалобно заскрипели, когда он врезался в них всем телом… Но за кустами, за стволами деревьев не было уже никого. Женщина с девочкой исчезли, словно провалились сквозь землю.
2009 год, Россия, Смоленская область
Руки дрожали. Едкий, соленый пот заливал глаза. Алая крошечная капля упала на руку. Из носа шла кровь. Он стер тонкую струйку дрожащей ладонью.
Кое-как вытащил ключи зажигания, заглушил мотор. Старенькая «копейка» замерла, уныло захрипев (словно вздохнув – на прощание). Он не удержал дрожащей рукой ключи, и они упали вниз, к ногам – он не стал поднимать. Затем с трудом распахнул дверцу.
– Батюшка, свят-свят… Да что с вами?!
Знакомый голос заставил поднять глаза. Одна из его прихожанок, старая говорливая богомолка, ковыляла по улице деревни. Поравнявшись с его машиной, старуха не могла удержаться от соблазна заглянуть внутрь. И вот теперь вопила, заставляя его дрожать еще больше от звуков визгливого голоса.
– Батюшка, да что с вами?! У вас на лице кровь!
– Из носа пошла… – он попытался ответить, но это было невыносимо, – давление, наверное….
– Вам плохо?
– Сердце что-то прихватило…
– Я на помощь позову, сейчас. Сейчас….
– Нет! Нет, не надо! Со мной все в порядке! Пойду домой потихоньку – пройдет.
– Может, жену вашу позвать? Я мигом!
– Нет! Не надо, я сказал! – от резкости в его голосе богомолка дрогнула, и он быстро попытался исправить свою ошибку:
– Спасибо, милая… Иди с богом…. Благослови тебя Господь…
Странно оглядываясь, не успокоенная миролюбивыми нотками в его голосе, богомолка засеменила вперед.
Двигаясь с трудом (все его тело словно налилось бетоном, и было невозможно сдвинуть эту массу с места), он вылез из машины, держась за дверцу. Немного постоял, вглядываясь в ставший совершенно другим мир, и тяжело пошел вперед, припадая на одну ногу… Идти не хотелось. В правой ноге вдруг появилась резкая боль, словно сверток в правом кармане жег огнем ногу…. И действительно карман вдруг стал невыносимо тяжелым, как будто сверток на самом деле увеличил свой вес.
На снегу оставались его тяжелые следы. Ему вдруг показалось, что снег стал черным. Иначе и быть не могло – рухнул его мир, тот мир, который он любил и знал, и за какой-то час он вдруг оказался в аду. И этот ад открывшегося кошмара накладывал свой неизгладимый отпечаток на то, что знал и любил столько лет, превращая всё, что было дорого его сердцу, в черные, дотла сожженные руины. Он был слишком стар для таких превращений, но это произошло именно с ним – старым деревенским священником, в привычном мире которого вдруг распахнулись двери ада.
Он не был экзорцистом. Он никогда не имел дел с сатаной, не сталкивался с ним лицом к лицу. И вот теперь именно он, он один, старый деревенский священник, обречен на старую битву. Легкость решения, пришедшего словно бы с интуицией из глубины души, заставила его вдохнуть полной грудью. Ну конечно же, он должен поговорить с экзорцистом! С кем-то, кто уже сталкивался с таким, кому привычен другой мир, кто способен без страха заглядывать в пылающую бездну… Этот адский кошмар, в который он оказался вовлечен, должен быть понятен и привычен тому, кто знает, как выглядит зло. Не тот смешной, абстрактный чертик с вилами и рожками, которого издавна рисуют бесхитростные художники в сельских церквях, а настоящее зло. Зло. Пришедшее из другого мира, открывающее двери в другой мир. Он так и сделает. Так и поступит. Поговорит с кем-то, кто….