Монастырские утехи

губы и даже стали над ним издеваться. Люди отказались верить в те достоинства, которыми

сами же до тех пор его наделяли. Они уже не видели, что он всё так же прям, высок и статен,

по-прежнему крепок и полон мужества, как и до женитьбы; они почитали его хуже кастрата, что

ходит по городским ярмаркам с подносом, полным пряников.

И пошли сплетни.

— Слышал, старикашка-то как расхорохорился!

— Человеку за семьдесят, и не стыдно над девочкой-то издеваться!

— Что ты хочешь, покуролесил в своё время, и хватит! А теперь вырастут у него рога.

— Он ведь в отцы ей годится, отказал бы ей именьице в приданое да выдал бы её замуж за

подходящего молодого человека.

И другие оскорбления, какие говорят по этому случаю.

Но аппетит приходит во время еды, а любовь жены — в постели. Грек, как все восточные

люди, был неотразим. И скоро признательность Анджелики перешла в любовь.

...опулос знал своё дело. Не прошло и года, как жена родила ему девочку.

В городе и в деревнях его поместья — большая тревога, возмущение, сплетни, пена у рта.

Особенно негодуют женщины.

— Ну не говорила ли я тебе?! Она прижила ребёнка с управляющим. У ребёнка глаза точь-

в-точь, как у того, голубые. (Голубые глаза были у Анджелики, но клеветники не хотели этого

видеть.)

Всё это жужжали в уши и ...опулосу, и он огорчался, расстраивалась и его жена. Но в конце

концов всё обошлось. Только управляющего взяли да выгнали — так, ни с того ни с сего.

Грек, чтобы развлечь жену и чтобы лучше было дочурке, переехал в город. С одобрения жены он

открыл двери дома и стал устраивать каждую неделю пышные приёмы. Цвет города во главе с

важными чиновниками заполнял его салоны. Грек воображал, что, выставляя свою жизнь

напоказ всему городу, обезопасил себя от любых подозрений, до некоторой степени

простительных, пока он оставался в глуши, в деревне.

И он опять взялся за свое: не прошло и полутора лет — маленькую Фульгулицу не успели

отлучить от груди,— как жена родила ему ещё девочку. Имя ей дали чисто греческое —

Ламбра, Ламбрица. Ярость горожан теперь просто клокотала.

— Подумайте, привёз её как раз куда надо, — говорили о госпоже Анджелике, — в город, где

стадами ходят мужчины.

— Он что, ослеп?! Не видит, как мужчины точно мухи липнут к его жене? В особенности

старший инженер.

— Какой старший инженер? Она прижила её с прокурором: у девочки чёрные глаза, ну

точь-в-точь он! (Чёрные глаза были и у ...опулоса.)

И теперь уже не жужжанье, а страшное гудение у самых ушей, набатный колокол — всё что

хотите.

...опулос и его жена страдали, скрежетали зубами, но молчали — они были воспитанные люди.

И снова всё прошло как град, не причинив особых убытков... На этом выиграл только

прокурор, которого перевели повышением в Бухарест: на самом деле, греку, великому

специалисту по выборам, депутату коллегии, стоило только замолвить слово там, наверху, и

чиновник взлетел выше.

В это время стараниями префекта в город был введен кавалерийский полк, чтобы оживить

жизнь и экономику. Улицы пестрели красными мундирами и золотыми эполетами. Сабли

звенели о мостовую, задиристые шпоры цеплялись за платья и сердца вышедших на прогулку.

В городском саду — приводящие в трепет вспышки фанфар...

Балы, адюльтеры, разводы, женитьбы, попытки самоубийств, бегства из дому...

В этом вихре супруга ...опулоса родила ещё одну девочку, третью по счёту. Грек снова не

разрешил дать ей вульгарное имя — какая-нибудь Иоана или там Мария, но окрестил её

Дианой. Диана — как богиня его предков.

И на сей раз раздался оглушительный вой оскорбленной морали общества.

— Послушай, дорогая... И этот слепец не видит!

— Что ему видеть, ма шер... Он искупает свои грехи!

— Так не пойдет! Следовало бы больше не переступать его порога.

— Как же, оторвешь этих голодающих от грековой еды и питья!

— А последнюю она от кого прижила?

— Ты что же, не знаешь?! От лейтенанта, который каждое утро проходил мимо их ворот.

У ребёнка его карие глаза.

На самом деле никто не знал, какие глаза у офицера, а у девочки цвет их ещё не

определился.

Лейтенант ежедневно направлялся в казарму, путь его проходил мимо их дома. За ним

постоянно следовал ординарец.

Город и деревни шумели, а души ...опулоса и госпожи Анджелики были повержены в смятение.

Они закрыли двери дома; больше там никого не принимали.

Госпожа Анджелика уже никуда не выходила. Она похоронила себя дома, посвятив детям. Грек

в ярости перевернул вверх дном столицу и добился того, что кавалерийский полк перевели к

чёртовой бабушке. Это дало новую пищу сплетням.

— Он поступает точно так, как еврей с диваном... — говорили одни.

— Если б она не была виновата, какое ему было бы дело, он держал бы высоко голову,—

уверяли другие.

И долгое время пересуды висели в воздухе, точно удушливая пыль, поднятая на дороге

колесами несущейся телеги. Потом, постепенно просеявшись, пыль опустилась на

семейство ...опулосов.

И вот бедняга подумал: чтобы избавить жену от гонений, надо спрятать её от мира. Он отвёз её

летом вначале на море, потом, в сезон, отправил её на воды, куда и сам наведывался. Осенью

он поселил её в горах, в Синае, и, разумеется, всегда и везде её сопровождали три дочки и няня.

Покончив с полевыми работами, он выхлопотал паспорт, и все они поехали в Брашов, откуда