Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники
Шрифт:
А теперь, после столь колоритного начала, прервем наше повествование о будущем великом хане монголов и обратимся к целому вороху исторических проблем, не решенных по сию пору, которые лишь пунктиром обозначились в вышеприведенном прологе.
Хотя в этом рассказе о рождении Темучина все может быть полностью верным, однако, к действительно бесспорным фактам можно отнести лишь немногие. Родителями мальчика и в самом деле были Есугэй и Оэлун, назван он был и вправду в честь захваченного в плен сильного врага, наконец, о пресловутом сгустке крови, зажатом в руке новорожденного, упоминают едва ли не все наши источники. Но это, пожалуй, и все (кроме, разумеется, будущности Темучина-Чингисхана). Ни дата, ни место рождения будущего покорителя мира нам доподлинно не известны. Есугэй-багатур в одних источниках описан как вождь и владыка монголов, в других же он — не более чем удачливый степной разбойник, хотя и высокого рода. А между тем, от точных ответов на эти вопросы зависит очень многое: например, без четкого определения даты рождения Темучина практически невозможно восстановить хотя бы приблизительную хронологию монгольской истории накануне образования государства. Осознание точного места Есугэй-багатура в монгольской родовой и военной иерархии позволит лучше понять феномен возвышения самого Темучина. Даже локализация места рождения
Более простым, хотя бы в силу меньшей исторической значимости, представляется уточнение географического местоположения урочища Делюн-Болдох. Поскольку в самом названии присутствует понятие «низина», «болото», «комариная местность» — его сложно отнести к верховьям Онона, где рельеф более горист, чем, к примеру, в среднем течении. Да и упоминание об игре в альчики на льду Онона, когда Темучин был в одиннадцатилетнем возрасте, тоже скорее относится к более спокойному среднему течению реки, нежели к верховьям, где лед в силу быстрого течения менее крепок и, разумеется, опасен для детских игр. Так что нутуг Есугэй-багатура лучше искать там, где Онон выходит из пределов Хэнтэйского хребта. Именно здесь около ста лет назад русский исследователь Юренский и обнаружил урочище, которое местные буряты называли Делюн-Булдах. Сегодня это почти ненаселенная местность в двухстах километрах к югу от Читы, полностью соответствующая своему не слишком ласковому названию. Конечно с полной уверенностью утверждать, что это и есть место рождения Чингисхана, нельзя (а нынешние монголы вряд ли с этим согласятся, в отличие от их родичей-бурят), однако его надо признать наиболее вероятным. Возможно, российским или читинским губернским властям стоило бы поставить здесь какой-нибудь памятный знак с целью развития туристического бизнеса.
Поливная чаша из Сарай-Берке
Обратимся теперь к другой, более важной проблеме. Имеются в виду роль и место Есугэй-багатура в той своеобразной монгольской «табели о рангах», которая сложилась в третьей четверти XII века, после безвременной кончины Амбагай-хана и короткого правления сына Хабул-хана, Хутулы. Вопрос этот далеко не прост в силу значительного расхождения сведений источников; тем не менее, он вполне поддается анализу на основании имеющихся на сегодня данных.
После смерти, одного за другим, трех ханов монголов-нирун в среде родовой аристократии возникла весьма сложная династическая ситуация. Наибольшим прижизненным авторитетом пользовался первый из общемонгольских ханов — Хабул, победитель чжурчжэней, осмелившийся (причем безнаказанно) дернуть за бороду самого цзиньского императора. Однако ни один из семи его сыновей новым ханом не стал. Вероятно, это можно объяснить молодостью (на тот момент) ханских отпрысков, но главной причиной, безусловно, было отсутствие точных правил престолонаследия. Практика прямого наследования от отца к сыну отнюдь не господствует в родовом обществе. Более обычным для этого типа социальной жизни является так называемое «лествичное право», то есть переход власти к следующему по старшинству в роде. В то же время очень важное значение при передаче власти у восточных народов имеет завещание властителя. И надо сказать, что в пользу Амбагая перед смертью высказался сам Хабул-хан, что окончательно расставило все точки над i и, вместе с тем, предопределило будущую невеселую коллизию.
Дело в том, что после смерти Амбагая нового хана можно было выбирать как из потомков Хабула, так и из сыновей самого Амбагая, а последних, судя по монгольским источникам, имелось десять(!). И сам Амбагай-хан, перед смертью назвавший двух возможных наследников — собственного сына Кадана-тайши и Хутулу, сына Хабул-хана — невольно запутал ситуацию. Монголы избрали ханом могучего и веселого Хутулу, что, конечно, укрепило позиции потомства Хабул-хана, но отнюдь не устраняло сыновей самого Амбагая от возможного наследования престола. Положение еще более осложнилось тем, что серьезные претензии на власть предъявляли и потомки старших, с формальной точки зрения, родов, которые вели свою родословную от старших сыновей Хайду — авторитетного родового вождя, бывшего дедом и Хабула, и Амбагая [35] . К таким потомкам относился, в частности, один из вожаков тайджиутов, Таргутай-кирилтух, племянник Амбагая. В целом количество степных аристократов, которые к моменту смерти Хутулы могли вполне законно претендовать на власть, вероятно, превышало несколько десятков человек. Есугэй тоже находился в этом списке, и далеко не в первых рядах, хотя, впрочем, и не в последних. В такой ситуации многое зависело от личных качеств и авторитета претендента, от его способности примирить эту массу амбициозных соперников. Что касается личных качеств, то тут Есугэй оказался на высоте; но лидером, способным укротить своим авторитетом спесивых претендентов, он, судя по всему, так и не стал.
35
По Рашид ад-Дину, Амбагай был правнуком Хайду, а по монгольским источникам — внуком.
Есугэй, бесспорно, был великолепным воином и, видимо, достаточно толковым военачальником, о чем свидетельствует и его специфическое прозвище «багатур», которое обычно присваивалось выдающимся степным витязям и военным вождям. Правда, к моменту рождения своего первенца он еще явно занимал подчиненное положение. В непрерывных битвах с татарами, последовавших за смертью Амбагай-хана, военачальником монголов был Кадан-тайши, которого также именовали и Кадан-багатур. Так обстояло дело и в приснопамятном походе, предшествовавшем рождению Темучина. Кадан пользовался немалым авторитетом, однако вскоре был отравлен кераитским Гурханом [36] , дядей небезызвестного Тогрила (Ван-хана). Очевидно, это произошло почти в одно время со смертью Хутулы, ибо через короткое время был созван совет для определения нового монгольского лидера. Совет так и не смог остановиться на единой кандидатуре, хотя и определил довольно узкий круг претендентов, в котором на первых ролях выступали Есугэй-багатур — как военный вождь, и будущий злой гений Темучина, Таргутай-кирилтух [37] —
как вождь родовой. Вплоть до смерти Есугэя этот властный конфликт так и не был разрешен; более того, из некоторых глухих намеков, имеющихся в источниках, можно понять, что в последний год жизни Есугэя он серьезно обострился, что, возможно, послужило катализатором и всех позднейших событий. Но, во всяком случае, можно достаточно уверенно сказать, что Есугэй-багатур вряд ли был «властелином сорока тысяч кибиток». Скорее, его следует назвать первым среди равных. На его авторитет работали воинские таланты и, в особенности, побратимство с могущественным вождем кераитов Тогрилом, которому Есугэй дважды помог вернуть утраченный было престол кераитского ханства. Против — сравнительно невысокое место в родовом старшинстве и почти очевидная слабость как политика. Пока Есугэй был жив, статус-кво сохранялся, но с его смертью хрупкое равновесие рухнуло, и его семья оказалась у разбитого корыта.36
В данном случае «Гурхан» следует понимать как личное имя, а не титул.
37
Кирилтух — весьма «говорящее» прозвище, переводится как «завистник», «скупой».
А сейчас наступило время обратиться к самой спорной и сложной проблеме. Это вопрос о дате рождения Темучина и тесно связанные с ним трудности в определении монгольской хронологии доимперского периода и тема так называемых «темных лет» — то есть, того промежутка в монгольской истории, который составляет, по разным оценкам, от десяти до восемнадцати лет, когда, если верить монгольским источникам, в монгольской степи не происходило абсолютно ничего. Нужно отметить, что этому предмету посвящены, в буквальном смысле, тысячи страниц в монголоведческих трудах, однако к общему мнению современным исследователям прийти так и не удалось.
Вся разноголосица мнений и аргументов в целом сводится к трем основным датам рождения будущего «Потрясателя Вселенной» — 1155-й, 1162-й и 1167-й годы. Существуют, впрочем, и совсем фантастические — 1182-й и даже 1186-й годы, но такие датировки противоречат уже точно установленной хронологии и серьезными исследователями не рассматриваются. Что же касается трех указанных дат, то каждая из них базируется на своей группе источников, и полностью отвергнуть какую-либо из них не представляется возможным. Однако, если основываться на тщательном анализе всех фактов, приводимых источниками, включая и косвенные, можно определить наиболее вероятную дату рождения Чингисхана.
Начнем с самой ранней. Она базируется главным образом на свидетельстве Рашид ад-Дина, который утверждает, что на момент смерти (1227 г.) Чингисхану исполнилось семьдесят два года. Однако у самого же иранского историка в другом месте указана совсем иная дата — 1152–1153 годы. В то же время он уверенно заявляет, что будущий повелитель монголов появился на свет в год Свиньи, что соответствует 1155 году (или, что немаловажно, 1167 г.). С мнением Рашид ад-Дина, как крупнейшего авторитета, приходится считаться, но целый ряд обстоятельств делает его хронологию довольно сомнительной.
Конечно, следует обратить внимание на то, что у Рашид ад-Дина в «Сборнике летописей» имеется масса неточностей и прямо противоречащих друг другу фактов. Путаница в родственных и племенных связях, да и датировке событий в этом знаменитом труде присутствует постоянно. Примеров противоречивых данных буквально сотни (!), что в принципе только доказывает, что этот труд создавался несколькими людьми, использовавшими разные первоисточники, а Рашид ад-Дин был только сводчиком и редактором, хотя, несомненно, талантливым. Отсюда вполне логично сделать вывод, что один из «литературных негров» персидского визиря имел перед глазами документ, позволяющий отнести рождение Темучина именно к 1155 году. В XIV веке, когда составлялся «Сборник летописей», уже, разумеется, не оставалось прямых свидетелей. Нужно было опираться на письменные свидетельства современников Чингисхана. Между тем, в «Сокровенном Сказании», самом информативном источнике по раннемонгольской истории, к тому же написанном очевидцем, особо приближенным к Чингисхану, нет упоминаний о дате его рождения. Но все же одна такая датировка имеется в другом сочинении, написанном при жизни Чингисхана. Речь идет об отчете посла Сунской империи Чжао Хуна, уже известном нам «Мэн-да бэй-лу» («Полном описании монголо-татар»). Чжао Хун, ссылаясь на слова одного из главных военачальников Чингисхана, Мухали, пишет, что хан монголов родился в 1155 году. И с большой долей уверенности можно говорить, что именно из «Мэн-да бэй-лу» рашид ад-диновский составитель и взял эту дату. Фактически, только у Чжао Хуна приводится этот год рождения. Но сегодня большинство исследователей относится к «Мэн-да бэй-лу» достаточно скептически. Масса сведений сообщаемых там, является прямой ложью или сборником нелепиц. Следует помнить, что Чжао Хун на деле выполнял и функции шпиона, что часто входит в обязанности послов. Монголы прекрасно об этом знали и потому постоянно скармливали «страшно далекому» от них конфуцианскому чиновнику разного рода дезинформацию, преследуя при этом свои цели. Никакой возможности перепроверить слова Мухали у Чжао Хуна не было, приходилось верить на слово. И таким образом, единственным реальным аргументом в пользу датирования рождения Чингисхана 1155-м годом являются слова умного монгола, обращенные к китайскому шпиону, к тому же совершенно не понимающему ни монгольского образа жизни, ни самих монголов. И, вполне вероятно, 1155 год стоит в одном ряду с массой других ложных сведений, которыми пестрят страницы труда Чжао Хуна. Можно, конечно, возразить, что для Мухали не было особого смысла лгать именно в этом вопросе, казалось бы, ничего не решающем, однако легко можно привести по крайней мере два соображения. Первое: Мухали по неким известным лишь ему причинам специально завысил возраст Чингисхана, зная, что сообщение об этом пойдет к сунскому императору. Скажем, для того, чтобы еще более подчеркнуть опытность хана как полководца. И второе: Мухали мог просто не знать настоящего возраста своего хана — а у монголов это было в порядке вещей, о чем, кстати, пишет и сам Чжао Хун — но, разумеется, он не мог признаться в этой своей неосведомленности послу китайского императора.
Таким образом, датировка Рашид ад-Дина, по-видимому, целиком базируется на этом чрезвычайно ненадежном свидетельстве китайского посла. И в этом смысле никак нельзя утверждать, как делают это некоторые современные исследователи, что дата рождения Чингисхана, приведенная в «Сборнике летописей», подтверждается данными «Мэн-да бэй-лу». Такое утверждение, выражаясь простым языком, ставит телегу впереди лошади. К тому же констатация Чжао Хуна противоречит другим, также китайским источникам, написанным с куда большим знанием дела и относящим рождение Чингисхана к 1162 году.