Моника 2 часть

– Ты… здесь!

Дернув головой, Моника отшатнулась. Ничто в мире не могло ударить ее так сильно, как присутствие здесь Айме, рядом с окнами, выходящими в зал суда.

– Я уже слышала, как ты защищала Хуана. Ты получила столько восхищения. Видела, как он смотрел на тебя. Знаешь, у тебя дар все улаживать. Ты необычайно изменилась, и тебя уже нельзя назвать Святой Моникой.

– Замолчи! Хватит! Я не собираюсь тебя терпеть! – гневно выразилась Моника.

– Полагаю, тебе приходилось многое выносить. Я знаю Хуана. Он не рыцарь Круглого Стола. Наоборот. Не родилась еще женщина, которая посмеется над ним.

– Ты замолчишь наконец? Проклятая, подлая!

– Хватит! Ты никто, чтобы меня оскорблять!

– Этого еще мало, Айме. Ты пала так низко. Что ты здесь делаешь? Зачем пришла сюда, забыв обо всем: обязанностях, имени, клятвах, данные тобой у подножья алтаря, которые ты полностью растоптала; что ты сделала со мной, ради жизни нашей матери?

– Но по какому праву?

– Посмотри на эту бумажку. Узнаешь ее, да? Это ты написала. Я узнала почерк, твои духи, бесстыдную манеру выражаться.

– Кто дал тебе эту бумагу? Откуда ты взяла ее? Не сомневаюсь, ты бы всей душой пожелала бы что-нибудь сделать мне, чтобы уничтожить, – высказалась Айме со свирепой насмешкой.

– Ты уничтожена своими поступками и действиями. Зачем ты пришла на суд? Почему так пишешь Хуану, когда цена моей жертвы перечеркнула твое прошлое?

– Цена твоей жертвы? Ай, сестра, мне кажется, жертва не такая уж и большая! Если нет, почему же ты так защищаешь Хуана?

– Я защищаю его, потому что он благородный и искренний, потому что у него было милосердие к моему несчастью, потому что в любом случае я его жена. Потому что спасаю тебя, в конце концов, когда ты решила потопить меня там, где возможно, была моя смерть. А теперь упрекаешь, что я не умерла, сожалеешь, что человек, в чьи объятия ты кинула меня, которого бросают в звериную клетку, имеет человеческие чувства.

– Только человеческие чувства?

– А ты о чем подумала?

Айме вздохнула, чувствуя, как встрепенулось сердце; разорвалась плотина эгоистичной радости, невольной и плотской. Почувствовала, как ослабился в горле душивший узел горькой ревности, и чуть улыбнулась, когда увидела, как дрожащая бледная Моника отступила, в Айме разгорелась лишь искра любопытства.

– В таком случае, не скажешь, почему эта записка в твоих руках?

– Мне нечего тебе сказать. Ни это и ничего, – яростно сопротивлялась Моника.
– –Тебя это не касается! Понимаешь? Не касается и не должно касаться! Думай, что это могло стоить тебе жизни, которая, тем не менее, снова есть у тебя.

– Хочешь, чтобы я поблагодарила тебя за то, что ты не донесла на меня? – издеваясь, усмехнулась Айме. – Я не настолько наивная, чтобы верить, что ты будешь молчать ради меня. Ты молчишь ради него, Ренато, своего обожаемого Ренато! Он для тебя важнее всех!

– Идиотка! Дура! – вне себя отрицала Моника.

– О, замолчи, замолчи! – вдруг испугалась Айме. С внезапной тревогой она взмолилась: – Осторожнее, Моника, осторожнее, там…!

– Что? – удивилась Моника. И приглушенным голосом удивленно пробормотала: – Ренато…

Она замерла, подавив крик, едва не вырвавшийся из горла, а удивленный и решительный Ренато Д`Отремон приблизился и спросил:

– Что ты делаешь здесь, Айме?

– Ренато, жизнь моя, я схожу с ума в этом доме, – пыталась оправдаться Айме страдающе и лицемерно. – Одна, как говорится, с доньей Софией не о чем говорить. Когда начался суд, она заперлась в комнате и постоянно плачет. Сказала, что этот скандал убьет ее, и она права, Ренато. В ее годы, с ее гордостью… Меня ужасно беспокоит наше дело. Хочу сказать, что ради дела семьи Мольнар ты делаешь это… Твоя мать считает, что ты не должен.

– И я разделяю мнение доньи Софии… – Моника внезапно затихла, снова стала сдержанной и гордой, как когда была одета в одежду послушницы, и притворилась, что не заметила горящего взгляда Ренато, который пытался оправдаться:

– Ты прекрасно знаешь, что мы выполняем долг, пытаясь исправить ошибки.

– Именно об этом я и говорю, – вступилась Айме с ложной наивностью. – Хотя в конце концов, мне показалось, что вред не так велик, потому что плохо это или хорошо, но Моника любит Хуана. Я как раз выглянула в окно, когда она защищала его с таким жаром, поставив тебя в неловкое положение, Ренато.

– Моника понимает, что долг превыше всего, и считает, что ее долг быть на стороне Хуана, поскольку замужем за ним.

– Так ты понимаешь? Слава Богу. Я боялась, что ты огорчишься, рассердишься на нее. Но вижу, что нет причин. К счастью, открытые враги все еще дружат, как и полагается хорошим родственникам.

– Что ты хочешь сказать, Айме? – спросил удивленный Ренато.

– Не знаю, не так важно. Я так волнуюсь, что не знаю, что и говорю.

Резкий звон колокольчика призвал к тишине шептавшихся. Со странным волнением Ренато направился к окну зала суда. Этим воспользовалась Айме. Она подошла к сестре, схватила за руку, и сказала ей на ухо с отчаянной злобой, которой была полна ее лукавая душа:

– Хуан выйдет на свободу. Все присяжные, с кем мне удалось поговорить, будут на его стороне, и эта бумажка, которая так тебе мешает, была для того, чтобы поднять его дух, ответом на другую, которую он послал мне, когда попросил помощи и поддержки во имя нашей любви, которую не может забыть. Я не виновата, что Хуан не может забыть меня, считает своей единственной настоящей любовью. Я должна была написать, что все еще люблю его, потому что без его любви меня не интересует ни любовь, ни свобода. Это правда. Теперь ты знаешь. А теперь, если хочешь, скажи Ренато!

Излив яд в измученное сердце сестры, не дав времени Монике ответить, Айме побежала к Ренато. Все в ней переменилось: наивное выражение, нежные и ласковые слова, мягкое и влюбленное поведение, с каким она схватила руку Ренато, спрашивая:

– Ренато, дорогой, что там происходит?

– Это уже слишком, слишком! Педро Ноэль среди свидетелей защиты.

– Нотариус Ноэль, у вас есть что заявить?

Голос председателя заставил умолкнуть шум зала, яростные разговоры, столкновение мыслей и желаний, захваченных интересом судебного разбирательства двух братьев. Негодующее возмущение заставляло смотреть друг на друга важных влиятельных лиц трибуны. Жажда мести, бешеное любопытство, и что-то нездоровое сотрясало сжатую вереницу скамеек, где скопилась общественная публика. Педро Ноэль, прежде чем выступить, повертел в руках цилиндр, извечный спутник его поношенного сюртука, и совершенно спокойно, словно впервые в жизни решил поставить на карту все:

– Едва ли, сеньор председатель, мое заявление лишнее…

– В таком случае, почему вы вызвались свидетелем?

– В какую-то минуту я подумал, что я нужен, но красноречивые доводы сеньоры Мольнар были в конечном счете бесполезны. Она права – слова лишние. Нам были предоставлены доказательства в их суровой действительности. Страдания Колибри видны на теле мальчика, и к вашему благоразумию, сеньоры присяжные, я взываю посмотреть на этот случай с чувством справедливости, думаю, этого достаточно, чтобы достичь оправдательного решения, которого с нетерпением ждет большинство, не так ли?