Моника Лербье

— Я не знаю, в чем кроется причина твоего поведения — в непонимании или в неблагодарности. Ты отказываешься от свадьбы с Люсьеном? Это бесповоротно? Хорошо. Допустим. Допустим даже, что, несмотря на величайшие хлопоты, причиненные твоей выходкой, а затем твоим непонятным упрямством, мне удастся привести мои дела в порядок. Что же дальше? Ты останешься опозоренной…

Моника только пожала плечами.

— Да, опозоренной, — закричал Лербье. — И нас потянешь за собой в грязь. Нас, от которых ты, кроме доброго отношения, ничего не видала. Это ужасно. Подумай! Подумай немного о твоем старом отце, о твоей маме, которая тебя любит, несмотря ни на что. Моника, дитя мое, подумай о нас, а не только о себе. Я знаю, что ты мыслишь иначе, чем мы. Да, у тебя есть свое маленькое мировоззрение, у нас — наше. Но разве когда-нибудь мы стесняли тебя? Теперь, когда ты имеешь возможность и себя спасти, и нас сделать счастливыми, ты стремишься окончательно себя погубить, безрассудно увлекая и нас за собою. А ведь если бы ты захотела, пожалуй, и нашелся бы выход…

Она опустила голову. Бедные люди! Какими бы далекими они ей ни казались, как бы ни были ничтожны причины их огорчений, она, столько из-за них перестрадавшая, может быть, смогла бы смягчить их горе. Но как? Моника повторила:

— Выход? Какой?

— Ну вот что… Не будем больше говорить о Люсьене. Ты видишь, я уступаю. Остается (это, во всяком случае, должно быть погребено между нами) положение, в которое ты себя поставила и… возможные его последствия. Измерила ты риск, который влечет за собой подобная беременность? Опасность, которой ты подвергаешься? Ибо в этом случае — хочешь ты того или нет — семья солидарна. Тут дело идет уже не о ее интересах, но о чести…

Он широким жестом обвел гостиную.

— Честь, — прошептала она.

— Конечно. Мы погибли, если ты не ухватишься за тот случай, который я тебе предлагаю. Случай великолепный, превосходящий всякие ожидания. Возможность для нас всех вывернуться из ужасного положения…

— Посмотрим.

Лербье закашлялся.

— Хм… Барон Пломбино всегда питал к тебе нежные чувства. Когда он сказал мне об этом, ты была уже помолвлена с Люсьеном. Но вчера как раз он снова вернулся к той же теме: «Если этот молодчик не составит счастья вашей дочери, я сохраняю за собой место… номер один». И это самым серьезным образом. Что ты скажешь?

— Ты кончил?

С ощущением тошноты Моника представила себе насторожившегося жида с мордой гиппопотама. Она чувствовала, как на нее опускается тяжелая, липкая лапа…

— Нет… Я напоминаю тебе, что если в известных отношениях барон и не представляет собой… идеала, то ты не имеешь права, слышишь, прав не имеешь привередничать. Выйти замуж, стать баронессой и получать более миллиона годового дохода — это, несомненно, лучше, чем остаться незамужней матерью или сделать аборт… Тут соединяются выгода и мораль.

Моника окаменела: и этот бесчеловечный торгаш — ее отец? Он снисходительно ждет, уверенный, что изрек истину? Наконец, она тихо, но глядя прямо ему в глаза, сказала:

— Ты вызываешь во мне отвращение!

Он подскочил и ринулся к ней.

— Ты говоришь так? Ты?

— Довольно! Так вот каков ваш брак, ваша мораль? Прощай, мы говорим на разных языках.

— Ты чудовище. Я отрекаюсь от тебя. Ты больше нам не дочь!

— Тогда отпусти меня!

Лербье схватил ее за руку и грубо встряхнул. Он был сейчас господином. Он — мужчина и отец, глава семьи.

— И все-таки ты подчинишься. Ты несовершеннолетняя! Ты обязана нам повиноваться.

— Пусти меня! — закричала Моника. — Ты грубое животное. Я уеду к тете Сильвестре. Здесь для моей матери я только кукла. Сначала с ней играют, а потом ломают. А для тебя… Для тебя еще меньше: скотина, выставленная на продажу. Семья! Недурно сказано! Не нужны мне ни вы, ни кто другой. Я буду работать, зарабатывать свой хлеб.

Вне себя от бешенства Лербье захихикал:

— Уж не твоими ли цветами? Или пряжей, что ли? Дело известное… На здоровье. Прощай. И чтоб к обеду тебя здесь не было.

— Будь спокоен.

Раздался звонок. Они замолчали.

— Это Люсьен, — сказала Моника.

Лербье бросился к нему навстречу, но Моника его опередила и распахнула дверь, прежде чем отец успел ей помешать.

— Черт возьми, — выругался он. — Я запрещаю тебе…

Но Люсьен уже входил, с молящим и в то же время натянутым видом. Лербье растерянно посмотрел на дочь и, видя, что все уже потеряно, воскликнул:

— Она сошла с ума, дорогой друг. Она сумасшедшая. Не верьте ни одному ее слову. Я вас потом еще увижу. Зайдите ко мне в кабинет. Там мы побеседуем.

Моника взяла Люсьена под руку, но тотчас же его отпустила, как только вышел отец. Ее возбуждение немного улеглось. Самое страшное было уже пережито. Оставалось неприятное объяснение. Но к изнеможению и отчаянию примешивалось мрачное удовлетворение.

Внешне спокойно она начала разговор.

— Выслушайте меня…

Но спеша оправдаться, Люсьен перебил ее.

— Вы должны меня простить, Моника! Я не виноват, хотя все улики и против меня. Даже те предосторожности, которые я принимал, чтобы оградить вас от подозрений. Но я всегда только старался избавить вас от ненужных огорчений. Теперь все кончено. Никогда больше вы не услышите об этой твари. Знайте лишь одно: все это время мы находились под угрозой ужасного скандала, револьверных выстрелов и прочего.

Моника иронически слушала его, не перебивая. Ей была ясна эта ложь, придуманная с согласия его любовницы. Люсьен успокоил Клео довольно легко — жемчужным колье, обещанием ежемесячной ренты и частых встреч. Он замолчал и поднял глаза. Лицо Моники смутило его выражением сдержанного страдания и вызова одновременно.

Моника собрала все свои силы.

— Я допускаю искренность ваших побуждений. Я допускаю даже искренность вашей любви.

Он запротестовал.

— Моника, я, который…

— Что? — прервала она. — Ваше бескорыстие? Мое приданое? Вы об этом думаете? Да, вчера я приняла ваш отказ от него как доказательство вашей любви ко мне самой, сегодня… — У нее вырвался жест бесконечной усталости.

— Можете ли вы сомневаться?..

— Я во всем теперь сомневаюсь.

Он совершенно искренне воскликнул:

— Исключая меня и вас, Моника!

Мысль потерять ее, а с нею вместе все выгоды почти осуществленного предприятия, взволновала Люсьена до глубины души. Расчет для него был выше всего.

Она смотрела на него внимательно. Его голос звучал, больше не волнуя души, — этот проникающий голос, который вчера еще захватывал ее.

Он продолжал, овладев собой.

— Если у меня и был расчет, то только один — что через 15 дней мы поженимся. Уедем в Канн. Там будет большая авиационная неделя… Или если вы предпочитаете уютное гнездышко поблизости Гиера — их можно найти сколько угодно. Горы созданы для прелестных прогулок на автомобиле… А по возвращении — уютная веселая жизнь в нашей квартирке на Елисейских Полях… Пьер де Сузэ показал мне сегодня у «Максима», где мы завтракали с вашим отцом, прелестный столик для спальни в стиле Людовика XV. Мы поставим его рядом с нашим очаровательным ложем, на котором…