Моноклон (сборник)

Таня

Непонятно…

(вспомнив)

Вот! Есть одна непонятная история.

Ната (облегченно)

Слава Богу!

Смеются.

Таня

Хотя, я не знаю… может, она и не совсем страшная. Но очень непонятно все… Моя бабушка сидела в лагере. В Караганде. И там работала в больничке. Сталин умер, и ее выпустили. Но она не уехала, а осталась работать в той же больнице, ну, как свободная уже. И там работала, жила рядом, три года. И дедушку там встретила, и мама родилась там. А потом они уехали в Геленджик. Вот. И вот однажды там был побег, в этом лагере. Бежали трое зэков, угнали грузовик. Но их догнали и застрелили. Трупы привезли в лагерь. Там был такой обычай, беглецов убитых, ну, трупы, раздевали и голыми они лежали на плацу, где строятся, сутки. В назидание. И когда эти трупы раздели, обнаружили, что один зэк — женщина. А лагерь был мужской. А зэк был блатной, весь татуированный. Сначала решили, что он кастрат, но потом точно поняли — сто пудов, женщина. Это было так неожиданно, так круто, зэки тоже не знали, он, то есть она была, ну, как мужик совершенно, без груди. И тогда начальник лагеря попросил врачей сделать вскрытие трупа. И бабушка помогала хирургу вскрывать. Вскрыли. Точно женщина. Но самое отпадное, у нее во влагалище нашли кусок нефрита в виде яйца. И на нем было что-то написано по-китайски. Начальник лагеря взял это яйцо себе, а потом кто-то из его знакомых поехал в Алма-Ату, он передал ему яйцо, чтоб сходили с ним в музей Востока и узнали, чего там написано на яйце. И выяснилось, что на нем написано такое коротенькое стихотвореньице:

Старая ваза расколется

От писка молодых мышей.

Анзор

Круто!

Ната

Действительно страшно… бррр!

Борис

Это была лагерная кобла. Так называли активных лесбиянок.

Геля

Борь, зона была мужской.

Таня

Да, мужской.

Ната (Михаилу)

Ты доволен историей?

Михаил (задумчиво)

Ну… да. Хорошая. Спасибо, Таня. А это яйцо, оно…

(у него звонит мобильный)

Да. Сынок. How are you, my dear? Always? Oh, you are a lucky guy! But I'm not always fine. Yeah! Your daddy feels bad, as usual. No. Not really. Joke. No. I'm just a little bit tipsy, but not shit-faced. Yeah! Not yet, big boy! You? Really? Oh, great! Yeah? Yeah? That's a good idea, my big boy. Congrats. Fine. Fine. And he? Yeah? Really? No. No, big boy. He's real master, no doubt about that. And he is jolly good fellow. Yeah. Yeah. Pretty good. Okay, сынок, договорились. Бери его с собой, поезжайте. Будет веселее. Давай!

Людмила и Сергей вносят щи.

Геля

А вот и щи!

Анзор

После такой истории очень кстати!

Людмила и Сергей разливают щи по тарелкам, подают.

Борис

А у меня под щи тост имеется. В некотором роде патриотический, в некотором — экзистенциальный.

(встает с рюмкой в руке)

Дамы и господа! Благодаря гостеприимному хозяину дома сего, мы с вами уже выпили за великую и многострадальную Россию, которую в очередной, так сказать, раз ждут великие потрясения. Я же предлагаю выпить и за Подмосковье, а по-нашему, по-подмосковному — за Подмоскву, а конкретно — за ее лучших и счастливейших представителей. С шестнадцатого века беспощадной властной вертикалью возбухла, так сказать, и вознеслась Москва над другими городами и весями, подчинив себе народы и земли от Кавказа до Сахалина, устремившись ввысь эдаким… ммм… имперским железным шампуром, а по-русски говоря — елдой, и нанизывая на елду сию чужие пространства с географией, обычаями, укладом, ментальностью, климатом и т.д. Подмосковье наше — тень этого имперского фаллоса. Так вот. Недавно я грешным делом задумался: а кто, собственно, по-настоящему счастлив в этой имперской тени? Кто всегда доволен? Кто ничего не потерял даже в кризис? Золотарь! Наш простой подмосковный ассенизатор! Каждый месяц к нам в Переделкино приезжает человек со стальными зубами на не очень чистой машине с пустой бочкой. И уезжает от нас с полной бочкой нашего ежемесячного говна, да еще с тысячью рублей в придачу! И каждый раз заглядывая в глаза этого человека, я убеждаюсь, что он счастлив! Он счастлив! Донельзя счастлив! Ибо приехав пустым, не привезя нам ничего, не предложив ничего, даже ничего не сказав, он получает от нас четыре тонны биологически активного вещества и радужную бумажку, играющую, как вы знаете, роль всеобщего эквивалента в нашем прекрасном и яростном мире. Он счастлив! И я, русский интеллигент, пью за него и завидую его счастью!

Выпивают.

Ната

Боренька, ты просто какой-то Демокрит.

Анзор (поправляя)

Демосфен.

Ната

Да!

(пробует щи)

Прекрасно. Хорошо, что мы их вчера не съели.

Борис

Щи назавтра надо есть. Вкуснее!

Таня

Это называется — суточные щи?

Борис

Genau! Русише суточной щчи… ммм… и это есть гениально…

Михаил (ест щи)

Борь… из твоего тоста… выходит… что все мы несчастливы?

Все, кроме Михаила, смеются.

Борис

Миш, в некотором роде — да!

Анзор

Конечно! Мы же все зависим от воли ассенизаторов. А их воля обратно пропорциональна количеству нашего…

Михаил (берет Анзора за руку, прерывая, кладет ложку)

Погоди. То есть, Боря, ты хочешь сказать, что я — несчастливый человек?

Борис (смеется)

Миш, ну мы все несчастливы по-своему, один больше, другой меньше…

Михаил

Значит, я по-твоему — мизерабль?

Борис

Миш, послушай…

Михаил

Ты сидишь за моим столом, ешь мои щи, пьешь мою водку и говоришь, что я — мизерабль?

Ната

Миш, ну ты прямо как прокурор…

Михаил

Молчать!

Все затихают, прекращают есть.

Михаил (Борису)

Кто ты?

Борис (вытирает губы салфеткой)

Я Борис, твой друг.

Михаил

Кто ты по жизни?

Борис (вздыхает)

Опять… Ну, скульптор. Лауреат Государственной премии.

Михаил

Что ты слепил?

Борис

Я много чего слепил.

Михаил

Что, что ты слепил?!

Борис

Миша, ты видел. Много раз.

Михаил

Что ты слепил великого за свою жизнь?

Борис

Приезжай ко мне в мастерскую, я покажу тебе одну великую вещь.

Михаил

Я был у тебя в мастерской не один раз. Там нет никакой великой вещи! Нет! И не было!

Ната

Мишенька, ну это скучно. Ты ему это уже говорил.

Михаил (бьет по столу)

Молчать, я сказал! Что ты слепил? Что ты сделал? Что ты открыл?