Монтаперти
Шрифт:
– Как это нет?
– не согласился Гано.
– Уж пару тысяч-то наберётся, одни Буондельмонти...
– Поболее, чем пара тысяч, - уверил сер секретарь.
– Не менее трёх, если уж всех посчитать. Это так, но кто будет противостоять германским рыцарям Манфреда на поле? Так что решение усилить гвардию сотней латной конницы вполне предсказуемо, поставив десятниками и полусотниками наиболее лояльных, а вот уже сотником будет, конечно, человек Капитана.
– Капитана?
– Да, его. С неделю назад они, Подеста, Капитаны, приоры и старшины, а также консулы Калималы, Ланы, и Камбио, собирались малым
– И что Капитан?
– А это, мессеры, как раз и есть его идея: задействовать бывших гибеллинов, заманив их индульгенциями для них и их семей, а ещё возвратом имущества... Ну, тут веронец полного понимания не нашёл, согласились только на частичное, и то лишь командирам, но всё же. Он убедил остальных, что такой стимул - он получше иных других будет. Не так ли? И ведь как угадал. Вот и пример: раньше мессер Бокка думал лишь, как уберечь свою жену и дочь, а теперь, возможно, они вернут своё прежнее положение, да безо всякого труда, только сделай, что сказано. А ведь если не сделать, то можно и не уберечь. Они-то останутся у гвельфов. И мессер Бокка далеко не единственный, кто сто раз подумает, чем подвергнуть жизни своих жён и детей реальной опасности ради сомнительных шансов. Более того: участие гибеллинов на стороне гвельфов мало, что повяжет их кровью своих бывших соратников и исключит угрозу с их стороны в будущем, так и наглядно покажет остальным окончательность победы гвельфов в Фиренце. Словом, хорошо со всех сторон. А риск... Рискуют они только если у местных гибеллинов уже есть и готовность и связь с сиенцами. Да, всё это есть, но они-то уверены в обратном. Так что идея Капитана пришлась по вкусу всем. Но его идея, его и ответственность. Потому и право назначить командира - тоже его.
– Странно, что Подеста и приорат так легко согласились отдать ему это право, - Бокка задумчиво почесал подбородок.
– Быть командиром гвардии кароччо, пусть даже только кавалерии, да в победоносной битве, это великая честь, и значительная часть славы этого командира падёт на того, кто его туда назначил. Когда наши правители сложат полномочия и уедут в другие города Италии, их слава, какая бы ни была, пойдёт за ними, облегчая получение постов и должностей и там. Зачем же отдавать такое без боя?
– Так не без боя, - улыбнулся в ответ Симоне.
– Это малая уступка, на самом деле. К тому же с довеском большой ответственности: Капитану Войны не простят, если что пойдёт с этим назначением не так. А вот капитаном гвардии будет человек Приората.
– А гонфалоньер?
Симоне развёл руками:
– Это самое интересное. Пока не знаю. Или человек Подеста, или консулов. Я бы поставил на консулов, но тут сложно. И между ними самими нет единства, и малые цеха могут объединиться против. С другой стороны, хотя у Подеста нет именно этой проблемы, он тоже должен прислушаться к своему Совету. И если с Ближним Советом ему договориться не трудно, всё-таки свои люди, то с Общим Советом, где среди трёх сотен членов есть и делегаты цехов, и люди Приората, так легко не будет. Капитана Войны от этих лакомых кусков оттёрли, так надо же ему было бросить хоть кость, а? А вот Капитану Народа и этого не досталось.
– Удивительно, сер Симоне, - заметил Бокка.
– Удивительно. Откуда вы только
– Так я же сказал, - как бы равнодушно пожал плечами секретарь.
– Люди у меня есть. Во всех этих Советах. А вот уж как они туда попали... Впрочем, что тут сложного? Везде одни нотариусы да менялы. Не задумывались, что они любят и ценят превыше всего? Нет, спешу вас уверить, это не честь. А уж слово "верность" ими и вовсе воспринимается, как товар. Следовательно, его всегда можно купить, зачастую, недорого...
[Год 1260. Август, 13. Вечеря]
– Что хотели эти люди? От Гано я не жду ничего доброго.
– Кьяра натянула одеяло на плечи и легла мужу на грудь. Бокка притянул жену за шею и поцеловал кончик носа.
– Это мужские дела, женщина.
– Мужские?
– Кьяра требовательно заглянула ему в глаза.
– Тогда почему от ваших мужских дел всегда страдают женщины?
– Потому, что Господь, сотворив мир, назвал нас одним целым. Разделять долю мужчин - такова судьба женщин от века. Почему я тебе это должен говорить?
– А если мы разделяем вашу судьбу, почему мы не можем хотя бы попытаться её изменить?
– Потому, что вы женщины, и этим всё сказано, - Бокка хотел снова поцеловать её носик, но она сердито отстранилась.
– По моему, я и так тебе слишком много позволяю. Другой бы уже поколотил тебя за такие вопросы.
– Я не за другим замужем, а за тобой, - резонно возразила Кьяра.
– Я не хочу тебя потерять. Не хочу, чтобы страдал ты, и не хочу страдать сама.
– Так и будет, - он убрал тёмный локон её волос, щекочущий его лицо, нежно заведя ей за ушко.
– Потерпи, Кьяритта, совсем немного осталось. Скоро всё изменится, очень скоро.
– Что они тебе предложили, муж мой?
– Всё-таки тебя следует поколотить, - вздохнул Бокка.
– Ладно, ладно. Они... Они хотят, чтобы я пошёл на предательство, Кьяра. Чтобы я предал Фиренцу.
– Что?!
– Кьяра рывком села на его ногах. Покрывало соскользнуло по её спине, обнажённые полушария грудей, качнувшись, сверкнули белизной в лунном свете. Она, как будто и не заметив, впилась ногтями в кожу на его бёдрах.
– Предать Фиренцу? В битве?
– Да, - Бокка, поморщившись от боли, кивнул.
– Так они хотят...
– Значит, можно... Можно... Но как? Как ты сможешь?
– Меня назначили... почти назначили одним из трёх командиров полусотен... ну, так называется, на самом деле будет три раза по три десятка, и ещё десяток капитана гвардии. Гано и... тот, второй, хотят, чтобы я набрал в свою полусотню тех, кого они укажут...
– И вы ударите проклятым фирентийцам в спину!
– почти закричала женщина. Её хищно-радостное лицо вдруг стало Бокке неприятным. В первый раз за все эти годы.
– Нет, я не...
– Вы ударите им в спину! Будете убивать этих мерзких ублюдков, резать их, как свиней!
– Нет, Кьяра, я не...
– Скажи мне, что ты согласился, муж мой! Скажи мне, что это так! О, если это так... Я буду молиться за тебя! Я буду молиться за победу... Твою победу, муж мой! Я буду молиться за тебя! И тогда, даже если тебя убьют... тогда... Я буду молиться за тебя...
[Год 1260. Сентябрь, 3. Первый час]