Монтаж памяти

– А чтобы пойти на соседнюю плантацию, тоже нужен этот самый пропуск?

– За пределами имения «Колыбель магнолий» любой белый потребует у тебя пропуск. Поимка беглых рабов – прибыльное дело, за которое хозяева платят вознаграждение. Все не против поживиться легкими деньгами.

Это настоящая западня, из которой единственный выход – путешествие на кладбище. А, может, и вовсе негров закапывают на заднем дворе, как останки коров и свиней.

Войдя в хижину, я увидела рослую и крепкую женщину, которая сидела в углу на земляном полу и что-то негромко бормотала, уставившись в пустоту. В очаге рыжие лапы огня жадно хватались за поленья.

– Роуз, с кем она говорит? Тоже читает молитву? – тихо и с опаской произнесла, боясь спугнуть нашу соседку.

– О, нет-нет. Это Мелоди. Она разговаривает со своими детьми.

Батюшки, что за сумасшедший дом. Какими детьми? Я их не вижу?

– Ты видишь её детей?

Вдруг и Роуз тоже не дружит с головой? Может быть, это коллективное помешательство.

– Пять лет назад, когда Мелоди рубила деревья на лесопилке, её детей у нашего хозяина за хорошую плату одолжил господин из соседнего штата на другом берегу реки Миссисипи. Он на какой-то сложной штуковине получает из кипящего сока тростника сахар. Своих рабов в тот год ему не хватало. Дети стояли вдоль двигающейся дорожки, на которую укладывали свежесрубленное стебли этого растения. Малютки были смышлёными и расторопными, и тот масса в итоге выкупил их у нашего хозяина. Мелоди ему не продали. Она билась, как животное, наполовину застрявшее в пасти аллигатора. Умоляла не продавать детей или отпустить её с ними. Но лесоруб она отменный, а хозяин в тот год задумал расширить амбар, перестроить конюшню. Так она и не оправилась с тех пор, но работает хорошо.

Роуз начала хлопотать у огня. А я погрузилась в ещё большее отчаяние под грустную тихую песню мужчины, доносившуюся из соседней хижины, точно такой же, как и наша – без единого оконца и проблеска света снаружи:

Beams of heaven, as I go,

Through this wilderness below

Guide my feet in peaceful ways

Turn my midnights into days.

– Джозеф запел, значит, опять скучает по жене.

– Она умерла?

– Нет, Мэри – рабыня на другой плантации в Натчезе. Они в прошлое Рождество поженились. Хотя как у нас женятся… просто говорят всем, что они стали семьей. Ежели господа добрые, то иногда и праздник позволяют с песнями, танцами и гостями-рабами с соседних плантации. В старые времена бывало напечем пирогов и накроем столы в саду на свадьбу. Кто-нибудь на скрипке сыграет или на барабанах. Мы плясали, позабыв хотя бы на время о побоях и нищете. Но видеться мужьям с жёнами можно только в день Господень, если оба хозяина позволят.

– И что же хозяева? Запретили Джозефу?

– О, нет. Им такое только на руку. Бесплатное разведение рабов. Особенно когда ввоз рабов из Африки запретили. Только вот детский плач иные хозяйки не терпят. Грудничка Зои, рабыни у Уильямсов, госпожа забила на смерть.

Я подумала, что госпожа, о которой говорила Роуз, – мать Томаса. Ну и семейка.

– У неё была больна голова в тот день, а малыш всё никак не унимался, плач доносился до открытых окон миссуз. Она выскочила и била дитя, пока тот не перестал плакать. Но вместе с этим он и дышать прекратил, ангелочек Господень.

Да как же можно любить только себя, жить своей жизнью, используя других людей? Брать всё без остатка, почти ничего не давая взамен. Лишь для своих удобств, комфорта и роскошной жизни. Ведь стоит им распустить рабов и придется пахать самим, чтобы обеспечить себя.

Может быть, и со мной произошло что-то ужасное, раз голова решила всё стереть из памяти набело.

– Нелли, а ну выходи, распоясавшаяся брехунья, – хлыст щёлкал в ушах, эхом отзываясь в незаживающих со вчерашнего дня ранах, и хотелось забиться в угол, закопаться, но не найти мне было убежища. Рыцарь на белом коне не объявится внезапно спасать толстую рабыню. – Говорил я вчера утром хозяину, что ты свихнулась, и пора тебе в петлю или продать, покамест можно ещё за деньги тебя спихнуть.

Глава 7

– Так она сама упала? Или Вы ей помогли? – старший лейтенант Комаров постукивал шариковой ручкой по ладони, допрашивая потенциального подозреваемого.

– Что за возмутительные предположения Вы делаете? Я же сам вызвал скорую. Зачем, по-Вашему, мне в таком случае было ставить себя под подозрение? – ответил коротко стриженный брюнет, обросший щетиной. Брился он теперь нечасто, надевал первые попавшиеся вещи, лишь бы чистые. Низкий стул, на котором сидел мужчина перед работником правоохранительных органов в сочетании с тоном зеленого дознавателя вызывали в нём презрение высшей степени.

– Этот ход как раз используют для отвода глаз или по причине непреднамеренного убийства на бытовой почве.

– Мне уже стоит искать адвоката, господин дознаватель?

1860 год

– Эй, ты, Джозеф, а ну вытащи эту дрянь из хижины.

Мужчина, который ещё несколько минут назад пел песню, стоит передо мной с грустными глазами и говорит:

– Прости, Нелли, – тянет за руку и выводит во двор.

– Привяжи её спиной к столбу, – Харрис, зажав в зубах самокрутку, подает веревку. От табачного дыма, неотъемлемой части нашего надзирателя, его засаленные волосы с вкраплениями седины отливали неприятным жёлтым цветом.

Джозеф послушно взял грубую веревку и потащил меня к столбу. Я начала вырываться, но он тихо произнёс:

– Нелли, не надо. Хуже будет. Терпи, – и крепче схватил за обе руки сзади, подталкивая меня вперёд к месту пытки.

Парнишка был невероятно силён, несмотря на кажущуюся худобу.

Ужас высекал искры перед глазами, ведь я не имела ни малейшего представления о планах возмездия Харриса. От страха тошнило, а по лицу струились дорожки липкого пота.

Харрис держал над костром во дворе за рукоятку какую-то металлическую палку с наконечником, и при этом смотрел на меня в упор, чуть склонив голову.

– Всё думаю, куда тебе метку поставить. На руку или по старинке на лоб?

Мои ноги и руки были привязаны к столбу за спиной. Никто из рабов и не подумал бы противиться ублюдку, а уж хозяевам и вовсе плевать, лишь бы до смерти не забили их собственность. Надсмотрщик, словно растягивая удовольствие, медленно направился в мою сторону, смакую свою самокрутку, попеременно выпуская дымок из ноздрей. Мерзкий бородач усмехался, умудряясь не выронить тлеющую табачную соску изо рта.

Тело всё напряглось и горело, сильнее вжимаясь в столб, словно тот мог меня поглотить и спрятать внутри.

В этот самый момент со спины я услышала приближающийся топот копыт и наполовину понятную мне брань:

– Merde, 11 – слово, которое моментально заставило Харриса растерять свою развязность и наконец потушить курево остроносым ботинком. – Будь ты проклят, тряпочный кекс 12 .

Ну и странные у них ругательства. Неужели мистер Хьюз решил вступиться за меня? Но тут надзиратель повернул голову в сторону хозяйских построек поблизости он невольничьих хижин. И только сейчас я заметила слабый дым из окон одной из них. Харрис тотчас взобрался на лошадь.

11

Merde – ругательство на французском языке, обозначающее фекалии. Натчез ранее был под властью французов, поэтому этот язык был распространен среди населения несмотря на то, что в 19 веке земли принадлежали американцам.

12

Ragamuffin – никакой не тряпочный кекс, как это буквально поняла Нелли. Старое английское слово обозначает оборванца и является ругательством.

– Сколько раз я предупреждал твою дымящую задницу! Конюшня горит. Живо тушить.

Два десятка рабов побежали к источнику пожара, так и оставив меня привязанной к столбу. Но лучше уж так, чем быть припечатанной раскалённым металлом.

В этот момент двери постройки распахнулись и оттуда выбежал рыжий конь с черной гривой и горящим хвостом, а за ним и мальчишка-раб. Скакун помчался в сторону реки. Но тут же раздались тревожные крики: «Аллигатор!».

Светлокожий пацанёнок, отчего-то одетый в больно простую рубашку и штанишки, развязал мои затекшие руки и ноги. И я понеслась к остальным рабам.